Было бы хорошо, если бы вы смогли предоставить мне детские фотографии и любительскую киносъемку.
- Когда у Капли начинаются занятия? - повернулся Мильтон к Тесси.
Но Тесси его не слышала. В ее ушах звучали слова доктора Люса «ваш ребенок».
- А какая, собственно, вам нужна информация, доктор? - спросила Тесси.
- Анализ крови даст нам представление о гормональном уровне. А психологический анализ является в таких случаях обычной процедурой.
- Вы считаете, что у нее что-то не в порядке с гормонами? - спросил Мильтон. - Гормональный дисбаланс?
- Мы всё узнаем в свое время, - ответил Люс. Мильтон встал и пожал ему руку. Консультация была закончена.
Имейте в виду, что ни Мильтон, ни Тесси в течение многих лет не видели меня обнаженным. Так откуда им было знать? А не зная, как они могли себе это представить? Они получали лишь вторичные сведения: мой хриплый голос, плоская грудь, - но все это не могло играть для них решающей роли. Гормоны. Все дело было в них. Так считал или хотел считать мой отец, и в этом же он пытался убедить Тесси.
Зато у меня все сказанное доктором Люсом вызвало резкое неприятие.
- Зачем ему нужен психоанализ? Я что, сумасшедшая?
- Он сказал, что это обычная процедура.
- Зачем это нужно?
И задав этот вопрос, я попал в десятку. С тех пор моя мать утверждала, что интуитивно понимает, зачем нужен психоанализ, и просто предпочитает не углубляться в эту тему. То есть скорее предпочитал за нее Мильтон. Он подходил к проблеме с прагматической точки зрения. Что было беспокоиться о психоанализе, когда он мог подтвердить лишь самоочевидное, - что я был нормальной, хорошо приспособленной к жизни девочкой.
- Он просто увеличивает свою оплату по страховке за счет этой психоглупости, - говорил Мильтон. - Прости, Калли, но тебе придется смириться с этим. Может, ему удастся вылечить твой невроз.
У тебя есть невроз? Самое время ему проявиться. - Он обнимал меня, прижимал к себе и целовал в висок.
Мильтон был настолько уверен в том, что все закончится благополучно, что во вторник утром улетел по делам во Флориду.
- Нечего мне здесь расслабляться, - заявил он нам.
- Просто ты хочешь улизнуть, - заметил я.
- Я считаю, что ты вполне можешь справиться сама. Почему бы вам с мамой не пообедать сегодня где-нибудь? Где захотите. Мы так экономим на этом номере, что вы, девочки, можете вполне развлечься. Почему бы тебе не сводить Калли в «Дельмонико», Тесс?
- Что такое «Дельмонико»? - спросил я.
- Там подают натуральные бифштексы.
- А я хочу лангуста и запеченную «Аляску», - заявил я.
- Может, у них и это есть.
Мильтон уехал, а мы с мамой начали тратить его деньги. Мы ходили в «Блумингдейл» и пили чай в «Плазе», хотя до «Дельмонико» так и не добрались, отдав предпочтение дешевому итальянскому ресторанчику, где мы чувствовали себя более комфортно. Мы обедали там каждый вечер, изо всех сил изображая, что отдыхаем. Тесси пила больше чем обычно и часто пьянела, а когда она выходила в дамскую комнату, я тоже прикладывался к ее вину.
Обычно самой выразительной чертой ее лица была щербинка между передними зубами. И когда она внимательно слушала меня, то часто прижимала к этому отверстию свой язык. Это было свидетельством того, что она сосредоточена. Моя мать всегда обращала внимание на то, что я говорю. И если я говорил что-нибудь смешное, тогда ее язык исчезал, она откидывала голову и открывала рот, так что обнажались ее раздвинутые зубы.
И каждый вечер в итальянском ресторанчике я старался добиться именно этого.
По утрам Тесси возила меня в клинику на прием к врачу.
- У тебя есть хобби, Калли?
- Хобби?
- Ну, что-нибудь такое, чем тебе особенно нравится заниматься.
- Боюсь, я не из тех, у кого есть хобби.
- А спорт? Тебе нравится какой-нибудь вид спорта?
- Пинг-понг считается?
- Хорошо, я запишу, - Люс улыбается, сидя за своим столом. Я лежу на кушетке Ле Корбюзье.
- А как насчет мальчиков?
- Что именно?
- В твоей школе есть мальчик, который тебе нравится?
- Боюсь, доктор, вы никогда не были в моей школе.
Люс заглядывает в мою карточку.
- Ах, ты учишься в школе для девочек?
- Да.
- Тебе нравятся девочки? - тут же спрашивает он. Это как удар резиновым молоточком, но я сдерживаю свой рефлекс.
Он кладет ручку и хмурится, потом наклоняется вперед и понижает голос.
- Калли, я хочу, чтобы ты знала, что все это останется между нами. Ничего из того, что ты здесь расскажешь, не будет передано твоим родителям.
Меня раздирают внутренние противоречия. Люс, сидящий в кожаном кресле, со своими длинными волосами и ботинками до щиколоток, относится как раз к тому разряду взрослых, которые вызывают у детей доверие. Он ровесник моего отца, но находится в одной команде с более молодым поколением. И я изнемогал от желания рассказать ему об Объекте. Мне надо было кому-нибудь об этом рассказать. Я продолжал испытывать к ней столь сильные чувства, что слова прямо-таки рвались из меня наружу. Но я по-прежнему их сдерживал. Я не верил тому, что все останется между нами.
- Твоя мать говорила, что у тебя есть близкая подруга, - продолжил Люс и назвал имя Объекта. - Ты испытываешь к ней сексуальное влечение? А может, у тебя уже были с ней сексуальные отношения?
- Мы просто друзья, - несколько громче чем надо произнес я и еще раз повторил чуть тише: - Она моя лучшая подруга. - Правая бровь Люса поднялась над оправой очков. Она вылезла из своего укрытия, словно желая тоже получше разглядеть меня. И тогда я нашел выход:
- Я занималась сексом с ее братом, - признался я. - Он студент, на предпоследнем курсе.
Люс не проявил ни интереса, ни удивления. Он лишь кивнул и сделал в своем блокноте какую-то запись.
- Тебе понравилось?
Здесь я мог быть абсолютно откровенным.
- Мне было больно, - ответил я. - К тому же я боялась забеременеть.
- Ну, об этом можно не беспокоиться, - улыбнулся он.
Вот так протекали эти беседы. Каждый день я приходил в кабинет Люса и рассказывал ему о себе, о своих переживаниях, симпатиях и антипатиях. Люс задавал вопросы. Иногда ему были важны не столько мои ответы, сколько то, как я отвечал. Он следил за выражением моего лица и отмечал систему аргументации. Женщины улыбаются своим собеседникам чаще, чем мужчины. Женщины делают паузы и ждут от собеседников одобрения. Мужчины говорят, глядя перед собой. Женщины предпочитают фабулу, мужчины - дедукцию. Само поле деятельности Люса неизбежно приковывало его к этим стереотипам. Он отдавал себе отчет в ограниченности этих методов, но они были полезны с клинической точки зрения.
Если он не задавал мне вопросов, то поручал описать свою жизнь и ощущения. Так что большую часть времени я проводил, печатая текст, который Люс называл моим «Психологическим рассказом». Тогда эта автобиография не начиналась со слов «Я родился дважды».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
- Когда у Капли начинаются занятия? - повернулся Мильтон к Тесси.
Но Тесси его не слышала. В ее ушах звучали слова доктора Люса «ваш ребенок».
- А какая, собственно, вам нужна информация, доктор? - спросила Тесси.
- Анализ крови даст нам представление о гормональном уровне. А психологический анализ является в таких случаях обычной процедурой.
- Вы считаете, что у нее что-то не в порядке с гормонами? - спросил Мильтон. - Гормональный дисбаланс?
- Мы всё узнаем в свое время, - ответил Люс. Мильтон встал и пожал ему руку. Консультация была закончена.
Имейте в виду, что ни Мильтон, ни Тесси в течение многих лет не видели меня обнаженным. Так откуда им было знать? А не зная, как они могли себе это представить? Они получали лишь вторичные сведения: мой хриплый голос, плоская грудь, - но все это не могло играть для них решающей роли. Гормоны. Все дело было в них. Так считал или хотел считать мой отец, и в этом же он пытался убедить Тесси.
Зато у меня все сказанное доктором Люсом вызвало резкое неприятие.
- Зачем ему нужен психоанализ? Я что, сумасшедшая?
- Он сказал, что это обычная процедура.
- Зачем это нужно?
И задав этот вопрос, я попал в десятку. С тех пор моя мать утверждала, что интуитивно понимает, зачем нужен психоанализ, и просто предпочитает не углубляться в эту тему. То есть скорее предпочитал за нее Мильтон. Он подходил к проблеме с прагматической точки зрения. Что было беспокоиться о психоанализе, когда он мог подтвердить лишь самоочевидное, - что я был нормальной, хорошо приспособленной к жизни девочкой.
- Он просто увеличивает свою оплату по страховке за счет этой психоглупости, - говорил Мильтон. - Прости, Калли, но тебе придется смириться с этим. Может, ему удастся вылечить твой невроз.
У тебя есть невроз? Самое время ему проявиться. - Он обнимал меня, прижимал к себе и целовал в висок.
Мильтон был настолько уверен в том, что все закончится благополучно, что во вторник утром улетел по делам во Флориду.
- Нечего мне здесь расслабляться, - заявил он нам.
- Просто ты хочешь улизнуть, - заметил я.
- Я считаю, что ты вполне можешь справиться сама. Почему бы вам с мамой не пообедать сегодня где-нибудь? Где захотите. Мы так экономим на этом номере, что вы, девочки, можете вполне развлечься. Почему бы тебе не сводить Калли в «Дельмонико», Тесс?
- Что такое «Дельмонико»? - спросил я.
- Там подают натуральные бифштексы.
- А я хочу лангуста и запеченную «Аляску», - заявил я.
- Может, у них и это есть.
Мильтон уехал, а мы с мамой начали тратить его деньги. Мы ходили в «Блумингдейл» и пили чай в «Плазе», хотя до «Дельмонико» так и не добрались, отдав предпочтение дешевому итальянскому ресторанчику, где мы чувствовали себя более комфортно. Мы обедали там каждый вечер, изо всех сил изображая, что отдыхаем. Тесси пила больше чем обычно и часто пьянела, а когда она выходила в дамскую комнату, я тоже прикладывался к ее вину.
Обычно самой выразительной чертой ее лица была щербинка между передними зубами. И когда она внимательно слушала меня, то часто прижимала к этому отверстию свой язык. Это было свидетельством того, что она сосредоточена. Моя мать всегда обращала внимание на то, что я говорю. И если я говорил что-нибудь смешное, тогда ее язык исчезал, она откидывала голову и открывала рот, так что обнажались ее раздвинутые зубы.
И каждый вечер в итальянском ресторанчике я старался добиться именно этого.
По утрам Тесси возила меня в клинику на прием к врачу.
- У тебя есть хобби, Калли?
- Хобби?
- Ну, что-нибудь такое, чем тебе особенно нравится заниматься.
- Боюсь, я не из тех, у кого есть хобби.
- А спорт? Тебе нравится какой-нибудь вид спорта?
- Пинг-понг считается?
- Хорошо, я запишу, - Люс улыбается, сидя за своим столом. Я лежу на кушетке Ле Корбюзье.
- А как насчет мальчиков?
- Что именно?
- В твоей школе есть мальчик, который тебе нравится?
- Боюсь, доктор, вы никогда не были в моей школе.
Люс заглядывает в мою карточку.
- Ах, ты учишься в школе для девочек?
- Да.
- Тебе нравятся девочки? - тут же спрашивает он. Это как удар резиновым молоточком, но я сдерживаю свой рефлекс.
Он кладет ручку и хмурится, потом наклоняется вперед и понижает голос.
- Калли, я хочу, чтобы ты знала, что все это останется между нами. Ничего из того, что ты здесь расскажешь, не будет передано твоим родителям.
Меня раздирают внутренние противоречия. Люс, сидящий в кожаном кресле, со своими длинными волосами и ботинками до щиколоток, относится как раз к тому разряду взрослых, которые вызывают у детей доверие. Он ровесник моего отца, но находится в одной команде с более молодым поколением. И я изнемогал от желания рассказать ему об Объекте. Мне надо было кому-нибудь об этом рассказать. Я продолжал испытывать к ней столь сильные чувства, что слова прямо-таки рвались из меня наружу. Но я по-прежнему их сдерживал. Я не верил тому, что все останется между нами.
- Твоя мать говорила, что у тебя есть близкая подруга, - продолжил Люс и назвал имя Объекта. - Ты испытываешь к ней сексуальное влечение? А может, у тебя уже были с ней сексуальные отношения?
- Мы просто друзья, - несколько громче чем надо произнес я и еще раз повторил чуть тише: - Она моя лучшая подруга. - Правая бровь Люса поднялась над оправой очков. Она вылезла из своего укрытия, словно желая тоже получше разглядеть меня. И тогда я нашел выход:
- Я занималась сексом с ее братом, - признался я. - Он студент, на предпоследнем курсе.
Люс не проявил ни интереса, ни удивления. Он лишь кивнул и сделал в своем блокноте какую-то запись.
- Тебе понравилось?
Здесь я мог быть абсолютно откровенным.
- Мне было больно, - ответил я. - К тому же я боялась забеременеть.
- Ну, об этом можно не беспокоиться, - улыбнулся он.
Вот так протекали эти беседы. Каждый день я приходил в кабинет Люса и рассказывал ему о себе, о своих переживаниях, симпатиях и антипатиях. Люс задавал вопросы. Иногда ему были важны не столько мои ответы, сколько то, как я отвечал. Он следил за выражением моего лица и отмечал систему аргументации. Женщины улыбаются своим собеседникам чаще, чем мужчины. Женщины делают паузы и ждут от собеседников одобрения. Мужчины говорят, глядя перед собой. Женщины предпочитают фабулу, мужчины - дедукцию. Само поле деятельности Люса неизбежно приковывало его к этим стереотипам. Он отдавал себе отчет в ограниченности этих методов, но они были полезны с клинической точки зрения.
Если он не задавал мне вопросов, то поручал описать свою жизнь и ощущения. Так что большую часть времени я проводил, печатая текст, который Люс называл моим «Психологическим рассказом». Тогда эта автобиография не начиналась со слов «Я родился дважды».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164