Генрих встрепенулся и обратился к Алану:
— Итак, юный Алан, ты тоже ищешь моего сына?
— Да, ваше величество. Сегодня утром я его видел, и он упомянул о каком-то проклятии Кровавого Сердца, которое должно обрушиться на голову того, кто убил этого чародея.
— Кровавое Сердце! — Внезапно король задумался и с надеждой спросил: — Так ты думаешь, что Санглант отправился в Гент?
Любой на месте Алана солгал бы, чтобы привести короля в хорошее расположение духа, но Алан не хотел прибегать к спасительной лжи.
— Нет, ваше величество. Думаю, вы правы, он бросился догонять ту «орлицу».
Лицо Генриха помрачнело.
— Надо было разрешить ему взять эту женщину в любовницы, — сказал Виллам голосом человека, который тщетно пытается уберечь от дождя того, кто упорно не желает идти в спасительное укрытие.
— Я так и сделал! Я не доверяю Вулферу, а она — его ученица. Уверен, что это не что иное, как заговор.
Виллам фыркнул:
— Вполне возможно. Но, по-моему, Вулфер и сам не прочь устранить ее от двора. Думаю, в этом вопросе ваши желания совпадают.
— Похоже, что так и есть, — недовольно проворчал король. — И что мне теперь делать? Если я сделаю Сапиентию маркграфиней Истфолла, она не сможет претендовать на трон, но если не удастся заставить Сангланта вернуться и жениться на королеве Аосты, как мне с ним поступить?
— Не отчаивайтесь. Я говорил раньше и повторю еще раз: жените его. Никто не последует за ним, если он не… — Гельмут осекся.
— Что? Говори, Виллам! Кто, кроме тебя, решится сказать? Вздох Виллама был красноречивее слов.
— Он наполовину собака. То, что об этом шепчутся по углам, не решаясь сказать вслух, не делает правду менее неприятной. Он снова должен стать человеком. Как сказал философ, молодые люди влюбляются в красавицу, и она кажется им лучшей в мире, и только потом они понимают, что красивых женщин много.
Генрих рассмеялся:
— И сколько времени потребовалось тебе, мой друг, чтобы прийти к подобному заключению?
Виллам усмехнулся:
— Я еще не закончил изучать данный предмет. И пусть молодой человек тоже пока остановит свое внимание на той, которую мы знаем. Потом он станет сговорчивей. Сейчас он точь-в-точь как кобель, почуявший суку, — сходит с ума и не может рассуждать здраво.
Алан покраснел до корней волос, а король неожиданно улыбнулся, посмотрев на него.
— Ступай, сынок, — добродушно произнес он, — я видел, что Таллия пошла в часовню. Там ты ее и найдешь.
Алан вежливо попрощался и ушел. Дверь часовни была приветливо раскрыта — там он встретит Таллию. При мысли о ней он покраснел еще сильнее.
Не успел он дойти до двери, как на пороге показалась Таллия, за которой с улыбкой следовал граф Лавастин. Увидев наследника, граф просиял. Таллия вздрогнула и отпрянула в сторону — она до сих пор боялась собак, и Алан оттеснил Ярость и Горе в сторону.
— Не хочешь прокатиться верхом? — спросил он, желая сделать ей приятное.
— Нет, — тихо ответила она. Вид у нее был усталый и измученный.
— Тогда давай просто тихонько посидим где-нибудь.
— Алан, — позвал Лавастин, бросив взгляд в сторону короля. — Мы уезжаем завтра. До Лаваса путь неблизкий.
Таллия выглядела как загнанный в угол зверек.
— Сегодня вечером мы можем отдохнуть, — сказал Алан, обращаясь к жене. — Если ты плохо себя чувствуешь, вовсе не обязательно появляться на пиру.
— Да, — пробормотала она так тихо, что он едва расслышал ее ответ.
Алан кинул быстрый взгляд на Лавастина, который одобрительно кивнул и отправился отдавать слугам распоряжения. Алан с Таллией вернулись в комнату, и там она так долго молилась, что Алану, который хотя и стоял рядом с ней, но мыслями был очень далек от молитвы, пришлось встать, потому что ноги у него совсем затекли. Когда она закончила, он приказал принести поесть, но Таллия днем постилась, а поскольку сумерки еще не наступили, она съела лишь два крохотных сухарика. Рядом с ней Алан чувствовал себя обжорой, но терпеть голод было выше его сил, тем более что особой необходимости в истязании себя постом он не видел.
— А графство Лавас — какое оно? — спросила она испуганно. — Там я буду зависеть только от твоей милости?
— Разумеется нет! — горячо возразил он. Как она может так о нем думать? — Ты — дочь герцога Беренгара и герцогини Сабелы. Почему же ты думаешь, что кто-нибудь станет обращаться с тобой неподобающим образом, ведь ты — принцесса королевской крови!
— Я — всего лишь пешка в королевской игре, — сказала она с горечью. — Такая же, как и ты, хотя ты этого и не замечаешь.
— Мы не пешки! Господь дал нам свободу воли!
— Я совсем не это имела в виду, — со вздохом произнесла она. — Мы живем в мире, от которого я хотела бы освободиться. Я хотела бы посвятить свою жизнь всеблагой Владычице, стать невестой блаженного Дайсана и вести жизнь, полную смирения и благочестия, подобно святой Радегунде.
— Радегунда вышла замуж и родила ребенка, — возразил он с горячностью, задетый ее словами.
— Она была беременна, когда умер император Тейлефер. Никто не знает, что случилось с младенцем. Я спрашивала сестру Росвиту, и она сказала, что в «Житии» о нем больше не говорится ни слова. Если бы Владычица хотела, чтобы у святой Радегунды были земная слава, богатство и дети, Она бы, несомненно, даровала ей эти блага, потому что нет ничего невозможного для Нее. Но Она хотела, чтобы святая Радегунда явила нам пример праведной жизни, свободной от тщеты всего сущего, не отягощенной такими пустяками, как земные блага и привязанности.
— Ребенок не может так просто взять и исчезнуть! — воскликнул Алан. Он с трудом мог представить, чтобы тетушка Бел сказала, что богатство — тщета в глазах Господа и Владычицы. По ее мнению, благочестивому человеку, который неустанно трудится во славу Их, земные блага даются в награду.
Таллия рассмеялась, и лицо ее на мгновение стало таким жестким, что Алан подумал: а знает ли он ее вообще?
— Как ты думаешь, что может случиться с ребенком императора, который уже отошел в мир иной? С ребенком женщины, у которой нет родственников, чтобы защитить ее и ее младенца от наследников, слетевшихся к трупу, как вороны на пир? Думаю, наша Владычица милостива и младенец родился мертвым.
— И это милость?!
Но Таллия отвернулась, преклонила колени и снова начала молиться. Она стояла у кровати, положив руки на богато вышитое покрывала и опустив на них голову, — в такой позе застывают обычно молящиеся в соборах. Алан сделал слуге знак оставить их одних.
— Таллия, — начал он, как только слуга ушел. Она с упреком посмотрела на него.
— Таллия…
Когда Алан смотрел на нее, он терял дар речи, совершенно забывая, о чем хотел сказать. Огромные глаза, тонкая шея, трепещущая жилка на виске постоянно напоминали о том, что он — обычный мужчина, а не святой отшельник, лишенный каких бы то ни было земных желаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Итак, юный Алан, ты тоже ищешь моего сына?
— Да, ваше величество. Сегодня утром я его видел, и он упомянул о каком-то проклятии Кровавого Сердца, которое должно обрушиться на голову того, кто убил этого чародея.
— Кровавое Сердце! — Внезапно король задумался и с надеждой спросил: — Так ты думаешь, что Санглант отправился в Гент?
Любой на месте Алана солгал бы, чтобы привести короля в хорошее расположение духа, но Алан не хотел прибегать к спасительной лжи.
— Нет, ваше величество. Думаю, вы правы, он бросился догонять ту «орлицу».
Лицо Генриха помрачнело.
— Надо было разрешить ему взять эту женщину в любовницы, — сказал Виллам голосом человека, который тщетно пытается уберечь от дождя того, кто упорно не желает идти в спасительное укрытие.
— Я так и сделал! Я не доверяю Вулферу, а она — его ученица. Уверен, что это не что иное, как заговор.
Виллам фыркнул:
— Вполне возможно. Но, по-моему, Вулфер и сам не прочь устранить ее от двора. Думаю, в этом вопросе ваши желания совпадают.
— Похоже, что так и есть, — недовольно проворчал король. — И что мне теперь делать? Если я сделаю Сапиентию маркграфиней Истфолла, она не сможет претендовать на трон, но если не удастся заставить Сангланта вернуться и жениться на королеве Аосты, как мне с ним поступить?
— Не отчаивайтесь. Я говорил раньше и повторю еще раз: жените его. Никто не последует за ним, если он не… — Гельмут осекся.
— Что? Говори, Виллам! Кто, кроме тебя, решится сказать? Вздох Виллама был красноречивее слов.
— Он наполовину собака. То, что об этом шепчутся по углам, не решаясь сказать вслух, не делает правду менее неприятной. Он снова должен стать человеком. Как сказал философ, молодые люди влюбляются в красавицу, и она кажется им лучшей в мире, и только потом они понимают, что красивых женщин много.
Генрих рассмеялся:
— И сколько времени потребовалось тебе, мой друг, чтобы прийти к подобному заключению?
Виллам усмехнулся:
— Я еще не закончил изучать данный предмет. И пусть молодой человек тоже пока остановит свое внимание на той, которую мы знаем. Потом он станет сговорчивей. Сейчас он точь-в-точь как кобель, почуявший суку, — сходит с ума и не может рассуждать здраво.
Алан покраснел до корней волос, а король неожиданно улыбнулся, посмотрев на него.
— Ступай, сынок, — добродушно произнес он, — я видел, что Таллия пошла в часовню. Там ты ее и найдешь.
Алан вежливо попрощался и ушел. Дверь часовни была приветливо раскрыта — там он встретит Таллию. При мысли о ней он покраснел еще сильнее.
Не успел он дойти до двери, как на пороге показалась Таллия, за которой с улыбкой следовал граф Лавастин. Увидев наследника, граф просиял. Таллия вздрогнула и отпрянула в сторону — она до сих пор боялась собак, и Алан оттеснил Ярость и Горе в сторону.
— Не хочешь прокатиться верхом? — спросил он, желая сделать ей приятное.
— Нет, — тихо ответила она. Вид у нее был усталый и измученный.
— Тогда давай просто тихонько посидим где-нибудь.
— Алан, — позвал Лавастин, бросив взгляд в сторону короля. — Мы уезжаем завтра. До Лаваса путь неблизкий.
Таллия выглядела как загнанный в угол зверек.
— Сегодня вечером мы можем отдохнуть, — сказал Алан, обращаясь к жене. — Если ты плохо себя чувствуешь, вовсе не обязательно появляться на пиру.
— Да, — пробормотала она так тихо, что он едва расслышал ее ответ.
Алан кинул быстрый взгляд на Лавастина, который одобрительно кивнул и отправился отдавать слугам распоряжения. Алан с Таллией вернулись в комнату, и там она так долго молилась, что Алану, который хотя и стоял рядом с ней, но мыслями был очень далек от молитвы, пришлось встать, потому что ноги у него совсем затекли. Когда она закончила, он приказал принести поесть, но Таллия днем постилась, а поскольку сумерки еще не наступили, она съела лишь два крохотных сухарика. Рядом с ней Алан чувствовал себя обжорой, но терпеть голод было выше его сил, тем более что особой необходимости в истязании себя постом он не видел.
— А графство Лавас — какое оно? — спросила она испуганно. — Там я буду зависеть только от твоей милости?
— Разумеется нет! — горячо возразил он. Как она может так о нем думать? — Ты — дочь герцога Беренгара и герцогини Сабелы. Почему же ты думаешь, что кто-нибудь станет обращаться с тобой неподобающим образом, ведь ты — принцесса королевской крови!
— Я — всего лишь пешка в королевской игре, — сказала она с горечью. — Такая же, как и ты, хотя ты этого и не замечаешь.
— Мы не пешки! Господь дал нам свободу воли!
— Я совсем не это имела в виду, — со вздохом произнесла она. — Мы живем в мире, от которого я хотела бы освободиться. Я хотела бы посвятить свою жизнь всеблагой Владычице, стать невестой блаженного Дайсана и вести жизнь, полную смирения и благочестия, подобно святой Радегунде.
— Радегунда вышла замуж и родила ребенка, — возразил он с горячностью, задетый ее словами.
— Она была беременна, когда умер император Тейлефер. Никто не знает, что случилось с младенцем. Я спрашивала сестру Росвиту, и она сказала, что в «Житии» о нем больше не говорится ни слова. Если бы Владычица хотела, чтобы у святой Радегунды были земная слава, богатство и дети, Она бы, несомненно, даровала ей эти блага, потому что нет ничего невозможного для Нее. Но Она хотела, чтобы святая Радегунда явила нам пример праведной жизни, свободной от тщеты всего сущего, не отягощенной такими пустяками, как земные блага и привязанности.
— Ребенок не может так просто взять и исчезнуть! — воскликнул Алан. Он с трудом мог представить, чтобы тетушка Бел сказала, что богатство — тщета в глазах Господа и Владычицы. По ее мнению, благочестивому человеку, который неустанно трудится во славу Их, земные блага даются в награду.
Таллия рассмеялась, и лицо ее на мгновение стало таким жестким, что Алан подумал: а знает ли он ее вообще?
— Как ты думаешь, что может случиться с ребенком императора, который уже отошел в мир иной? С ребенком женщины, у которой нет родственников, чтобы защитить ее и ее младенца от наследников, слетевшихся к трупу, как вороны на пир? Думаю, наша Владычица милостива и младенец родился мертвым.
— И это милость?!
Но Таллия отвернулась, преклонила колени и снова начала молиться. Она стояла у кровати, положив руки на богато вышитое покрывала и опустив на них голову, — в такой позе застывают обычно молящиеся в соборах. Алан сделал слуге знак оставить их одних.
— Таллия, — начал он, как только слуга ушел. Она с упреком посмотрела на него.
— Таллия…
Когда Алан смотрел на нее, он терял дар речи, совершенно забывая, о чем хотел сказать. Огромные глаза, тонкая шея, трепещущая жилка на виске постоянно напоминали о том, что он — обычный мужчина, а не святой отшельник, лишенный каких бы то ни было земных желаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99