Пятый Сын оскалил зубы — мягкотелые называют такую гримасу улыбкой — и протянул вперед руку. Сам он не видит ее в этом мраке, но можно не сомневаться, что Мудромать видит все.
— Называйте меня Сильная Рука.
Он слышит, как она шевелится в темноте.
— Пусть будет так. Пусть твое имя узнают все Мудроматери, и пусть оно разнесется по всем фьоллам.
— И дальше, — бормочет он тихо. — Пусть о нем услышат во всех концах земли.
— Их голоса слышны гораздо дальше, чем ты можешь себе представить, сын мой, — резко говорит она. — Теперь ступай. Сильная Рука возвысится или потерпит поражение, полагаясь только на свою силу.
С этими словами она отпускает его.
В том месте, где под ногами камень снова сменяется землей, он останавливается и замирает в изумлении — из ниоткуда перед ним появляется дверь. Он оглядывается назад и в сероватом свете видит перед собой простую комнату с каменными стенами и земляным полом. Ни трона, ни Мудроматери там нет.
Даже его следы исчезли.
Алан проснулся на рассвете — издалека доносились голоса монахинь, поющих Лауды. Он протянул руку и коснулся холодных простыней рядом с собой — Таллия ночевала не здесь. Пока он лежал в одиночестве на кровати, предназначенной для двоих, голоса смолкли и тотчас начали выводить Примарии — молитву, которую исполняют на восходе. Кто знает, может, и Таллия поет вместе с ними. По крайней мере в комнату она не заходила — здесь не было следов ее присутствия.
Он встал с постели и вышел на улицу. Лавастин уже поднялся и теперь разговаривал с местными жителями. Жоффрей раздраженно отдавал распоряжения слугам и солдатам. Заметив Алана, Лавастин переключил внимание на него:
— Ты проснулся. Отлично. Сегодня мы снова отправимся на поиски Вспышки. Она не могла исчезнуть бесследно.
И они опять бродили по лесу, обшаривая каждый куст. Алан спотыкался на каждом шагу, а корни и упавшие ветки, казалось, сами лезли ему под ноги. В каждой куче опавших листьев ему мерещилась собака.
К полудню они не нашли никаких следов Вспышки.
Лавастин велел всем идти обедать, но Алан еще не хотел сдаваться. С горсткой слуг и в компании Горя и Ярости он отправился в поле, где гуси подняли тревогу, и еще раз попытался пройти по следу Вспышки. Псы нисколько не помогали, а скорее даже мешали поискам. Они лаяли на каждую белку и птицу, которые попадались на пути, то и дело отбегали в сторону, чтобы поохотиться на жуков или порыться в земле.
Часам к трем пополудни Алан сжалился над уставшими слугами, и они вернулись в дом для гостей. Алан ужасно устал, не столько от физических усилий, сколько от душевных переживаний. Что проглотила вчера Вспышка? Почему она так стремительно после этого убежала? Почему не вернулась?
Горе и Ярость прошли за ним в покои, предназначенные для графа Лавастина и его домочадцев. Двое слуг дремали в коридоре, но, увидев Алана, тотчас вскочили на ноги. Войдя в комнату, он увидел, что Лавастин спит. Сквозь открытое окно в комнату лился солнечный свет, создавая в складках одеяла причудливый узор из света и теней. В светлых, песочного цвета волосах Лавастина проглядывала седина, он ровно и спокойно дышал, а на полу возле кровати, как верные стражи, лежали Ужас, Тоска и Страх. Ужас смачно храпел, лежа на боку, Тоска дремала, положив голову на лапы. Страх вылизывал лапу.
Алан сел на кровать. В каком-то внезапном порыве он потянулся и откинул волосы со лба спящего Отца. Годы брали свое, к тому же ветры и солнце иссушили кожу, оставив тонкие морщины вокруг глаз, но все равно лицо графа еще не утратило моложавости. Лавастин не часто хмурился или смеялся, и эмоции не оставили заметного следа на его лице.
Он не отличался мощным телосложением, как принц Санглант, и сильным его делали не рост и не мускулы, а воля и ум. Граф был практичным и осмотрительным человеком, отнюдь не склонным проявлять те чувства, которые послужили именами для его собак. Он просто выполнял ежедневную работу по поддержанию порядка в поместье и во всем графстве.
Алан улыбнулся, отгоняя муху. Его отец еще не стар. Конечно, юным его тоже не назовешь, но, в любом случае, он младше короля. И возможно, скоро он станет дедом.
Алан покраснел. Только люди, принадлежащие церкви, могут оставаться непорочными, как ангелы. Только так они могут стать вместилищем божественной благодати.
Господь вдохнул в человека желание, чтобы люди плодились и размножались. Разве Господь и Владычица не освятили союз между Аланом и Таллией? Разве Земля и вся Вселенная не были творением Господним? Разве грешно восхищаться этим миром? Грешно думать о Таллии и о том, как они воссоединятся на брачном ложе? Или мечтать о том, что Лавастин станет дедом? Для Лавастина внук станет самым желанным подарком, и Алан собирался доставить ему эту радость.
Горе заскулил, Алан потрепал пса по уху, и тот тотчас пристроил голову ему на колени. Алан вдруг живо вспомнил Агнесс — младшую дочку тетушки Бел: когда она была маленькой, то зимними вечерами частенько взбиралась к нему на колени и уютно устраивалась там, слушая разные истории. Интересно, как поживает тетушка Бел? И вспоминает ли его Генрих? Ненавидит ли его по-прежнему?
Даже сейчас воспоминания о последней встрече с приемным отцом болью отдались в сердце Алана. Генрих обвинил его в том, что ради корысти Алан стал лгать и притворяться, забыл обо всем, что сделали для него Генрих и Бел. Его слова ранили Алана сильнее, чем кинжалы!
Ужас зарычал во сне. Ярость гавкнула и положила лапы на подоконник.
В кустах что-то зашуршало.
Алан вздрогнул и подбежал к окну. Горе неторопливо пошел следом.
Остальные собаки спокойно лежали на полу. Ужас и Тоска продолжали мирно посапывать. Лавастин пошевелился, что-то пробормотал во сне и повернулся на бок.
За окном промелькнули крылья — спугнутый Аланом дрозд укоризненно посмотрел на него с ветки, клюнул ягоду и улетел. Алан никак не мог успокоиться.
Что же это за проклятие, о котором говорил Пятый Сын? Алан по-прежнему видел его в снах и знал, что происходит с эйка. Жрец племени эйка пел об этом проклятии: «Пусть оно падет на того, чья рука правит мечом, пронзившим его сердце».
Конечно, Кровавое Сердце поразила стрела Лиат, но армию, в рядах которой шла сама Лиат, вел Лавастин.
Алан встал на колени перед открытым окном и склонил голову. Ужас храпел на полу, а Лавастин — на кровати. Тоска и Страх улеглись у дверей и закрыли глаза, возле Алана остались лишь Ярость и Горе.
За окном ветер играл листвой, откуда-то слышался женский смех. Издалека доносился стук молота, который бил по наковальне в унисон с сердцем Алана.
В конце концов это всего лишь языческое проклятие. Господь сильнее проклятий эйка, и если Алан будет молиться, Бог защитит отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99