Когда Стену снесли - разбили на куски, продали, - вместе с ней снесли и мемориал, что кажется мне подходящим комментарием по поводу непостоянства человеческой верности.
Глава 4
Кто- то снова спросил Смайли о допросе. Этот вопрос часто возникал в течение вечера -главным образом потому, что аудитория хотела вытянуть из него как можно больше конкретных примеров. Дети безжалостны.
- О, безусловно, существует своего рода искусство вывести на чистую воду лжеца, - с ноткой сомнения допустил Смайли, отпивая глоток из стакана. - Но настоящее искусство состоит в узнавании правды, а это намного сложнее. На допросе никто себя нормально не ведет. Глупые люди ведут себя по-умному. Умные действуют глупо. Виновный выглядит как невинный младенец, а невиновный - ужасно виновато. И только изредка люди ведут себя естественно и говорят правду, которую они знают, и, конечно же, им, беднягам, всякий раз и достается. Нет ничего менее убедительного для нашей несчастной работы, чем человек с чистой совестью, которому нечего скрывать.
- Исключая те случаи, когда этот безупречный человек женского пола, - чуть слышно заметил я.
Джордж напомнил мне о Белле и подозрительном морском капитане Брандте.
* * *
Это был крупный, лохматый, светловолосый малый, на первый взгляд славянин или скандинав, с походкой вразвалку, как у сошедшего на берег матроса, и витающими где-то далеко глазами искателя приключений. Впервые я встретился с ним в Цюрихе, где за ним охотилась полиция. Начальник городской полиции позвонил мне среди ночи и сказал:
- Герр консул, здесь находится человек, располагающий информацией для британцев. У нас приказ утром переправить его за границу.
Я не стал спрашивать, за какую границу. У швейцарцев их четыре, но когда они кого-то выкидывают из страны, то не уточняют. Я поехал в окружную тюрьму и встретился с ним в огражденной решеткой комнате для допросов: заключенный в клетку гигант в водолазке называл себя морским капитаном Брандтом, что скорее всего было его личным переводом Kapitan zur See [12].
- Давненько же вы не плавали, - сказал я, пожимая его огромную пухлую руку.
По мнению швейцарцев, у него все было не так, как у людей. Он обжулил гостиницу, а это в Швейцарии считается настолько гнусным преступлением, что составляет отдельную статью в Уголовном кодексе. Он вызвал нарушение порядка, остался без денег, а его западногерманский паспорт при проверке оказался фальшивым, хотя швейцарцы и отказались заявить об этом во всеуслышание, поскольку подложный паспорт мог уменьшить их шансы сбагрить его обладателя другой стране. Его подобрали пьяным, жилья у него не было, и во всем этом он обвинял какую-то женщину. И кому-то еще сломал челюсть. Он настоял на том, чтобы разговаривать со мной наедине.
- Вы британец? - спросил он по-английски, вероятно, для того, чтобы наш разговор не поняли швейцарцы, хотя по-английски они говорили лучше его.
- Да.
- Подтвердите, пожалуйста, документами.
Я показал ему свое официальное удостоверение личности, представляющее меня вице-консулом по экономическим вопросам.
- Вы работаете на британскую разведку? - спросил он.
- Я работаю на британское правительство.
- Ладно, ладно, - сказал он и в поистине внезапной усталости прикрыл лицо руками, наклонившись так, что его длинные светлые волосы упали вперед - ему пришлось всей пятерней водворять их на место. Его лицо было в оспинах и старых шрамах, как у боксера.
- Вы сидели когда-нибудь в тюрьме? - спросил он, уставившись на рахитичный белый столик.
- Слава богу, нет.
- Господи, - произнес он и на плохом английском поведал мне свою историю.
Он латыш, родился в Риге, в жилах его текла латышская и польская кровь. Он говорил на латышском, русском, польском и немецком языках. Родился он у моря, что я моментально почувствовал, поскольку у моря был рожден и сам; его отец и дед были моряками, а он шесть лет прослужил в советском морском флоте, ходил в Арктику из Архангельска и в Японское море из Владивостока. Год назад он вернулся в Ригу, купил маленькую лодку и занялся контрабандой на Балтийском побережье: перевозил дешевую русскую водку в Финляндию с помощью скандинавских рыбаков. Его поймали и посадили в тюрьму под Ленинградом, он бежал, пробрался в Польшу, где на птичьих правах жил в Кракове с одной польской студенткой. Я передаю вам все в точности, как он рассказал мне: словно то, что он пробрался в Польшу из России, было таким же обычным делом, как сесть в автобус № 11 или заглянуть в соседнее кафе, чтобы пропустить стаканчик. Я, конечно, не знаю во всех подробностях о препятствиях, которые ему пришлось преодолеть, тем не менее понимаю, что он совершил необычайный подвиг - и подвиг этот не утратил своей значительности, когда он повторил его. Когда студентка бросила его и вышла замуж за швейцарского моряка, он вернулся на побережье, добрался до Мальмё, затем до Гамбурга, где у него был дальний родственник, однако родственник был настолько дальний, что послал его к чертовой матери. Стащив у родственника паспорт, он направился к югу, в Швейцарию, полный решимости заполучить свою польку назад. А когда ее молодой муж не пожелал ее отпустить, Брандт сломал бедняге челюсть, из-за чего и попал в швейцарскую полицию.
Все это он рассказывал по-английски, поэтому я спросил его, где он учился языку. По Би-би-си, сказал он, когда занимался контрабандой, и от своей польки - она изучала языки. Я дал ему пачку сигарет, и он засасывал их одну за другой, превратив нашу комнатенку в газовую камеру.
- И что же это за информация, которую вы собираетесь нам сообщить? - спросил я его.
Будучи латышом, сказал он во вступлении, он не испытывал по отношению к Москве никакой лояльности. Он вырос в Латвии при вонючей русской тирании, служил на флоте под началом вонючих русских офицеров, вонючими русскими брошен в тюрьму, вонючими русскими затравлен и, предавая их, никаких угрызений совести не испытывает. Он ненавидел русских. Я попросил его сказать названия кораблей, на которых он служил, и он сказал. Я спросил, как они оснащены, и он описал мне самые сложные штуковины, которыми они в то время располагали. Я дал ему карандаш с бумагой, и он нарисовал мне на удивление впечатляющие рисунки. Я спросил его, что ему известно о сигналах. Он знал очень многое. Он был профессиональным сигнальщиком и умел пользоваться их самыми новейшими игрушками, несмотря на то что все это происходило год назад. Я спросил его: “А почему вы решили обратиться именно к британцам?” - и он ответил, что познакомился в Ленинграде с “парочкой ваших парней” - британскими моряками во время визита доброй воли. Я записал их имена, название их корабля, вернулся к себе в контору и послал в Лондон телеграмму-молнию, поскольку у нас в распоряжении оставалось всего лишь несколько часов до его высылки за границу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Глава 4
Кто- то снова спросил Смайли о допросе. Этот вопрос часто возникал в течение вечера -главным образом потому, что аудитория хотела вытянуть из него как можно больше конкретных примеров. Дети безжалостны.
- О, безусловно, существует своего рода искусство вывести на чистую воду лжеца, - с ноткой сомнения допустил Смайли, отпивая глоток из стакана. - Но настоящее искусство состоит в узнавании правды, а это намного сложнее. На допросе никто себя нормально не ведет. Глупые люди ведут себя по-умному. Умные действуют глупо. Виновный выглядит как невинный младенец, а невиновный - ужасно виновато. И только изредка люди ведут себя естественно и говорят правду, которую они знают, и, конечно же, им, беднягам, всякий раз и достается. Нет ничего менее убедительного для нашей несчастной работы, чем человек с чистой совестью, которому нечего скрывать.
- Исключая те случаи, когда этот безупречный человек женского пола, - чуть слышно заметил я.
Джордж напомнил мне о Белле и подозрительном морском капитане Брандте.
* * *
Это был крупный, лохматый, светловолосый малый, на первый взгляд славянин или скандинав, с походкой вразвалку, как у сошедшего на берег матроса, и витающими где-то далеко глазами искателя приключений. Впервые я встретился с ним в Цюрихе, где за ним охотилась полиция. Начальник городской полиции позвонил мне среди ночи и сказал:
- Герр консул, здесь находится человек, располагающий информацией для британцев. У нас приказ утром переправить его за границу.
Я не стал спрашивать, за какую границу. У швейцарцев их четыре, но когда они кого-то выкидывают из страны, то не уточняют. Я поехал в окружную тюрьму и встретился с ним в огражденной решеткой комнате для допросов: заключенный в клетку гигант в водолазке называл себя морским капитаном Брандтом, что скорее всего было его личным переводом Kapitan zur See [12].
- Давненько же вы не плавали, - сказал я, пожимая его огромную пухлую руку.
По мнению швейцарцев, у него все было не так, как у людей. Он обжулил гостиницу, а это в Швейцарии считается настолько гнусным преступлением, что составляет отдельную статью в Уголовном кодексе. Он вызвал нарушение порядка, остался без денег, а его западногерманский паспорт при проверке оказался фальшивым, хотя швейцарцы и отказались заявить об этом во всеуслышание, поскольку подложный паспорт мог уменьшить их шансы сбагрить его обладателя другой стране. Его подобрали пьяным, жилья у него не было, и во всем этом он обвинял какую-то женщину. И кому-то еще сломал челюсть. Он настоял на том, чтобы разговаривать со мной наедине.
- Вы британец? - спросил он по-английски, вероятно, для того, чтобы наш разговор не поняли швейцарцы, хотя по-английски они говорили лучше его.
- Да.
- Подтвердите, пожалуйста, документами.
Я показал ему свое официальное удостоверение личности, представляющее меня вице-консулом по экономическим вопросам.
- Вы работаете на британскую разведку? - спросил он.
- Я работаю на британское правительство.
- Ладно, ладно, - сказал он и в поистине внезапной усталости прикрыл лицо руками, наклонившись так, что его длинные светлые волосы упали вперед - ему пришлось всей пятерней водворять их на место. Его лицо было в оспинах и старых шрамах, как у боксера.
- Вы сидели когда-нибудь в тюрьме? - спросил он, уставившись на рахитичный белый столик.
- Слава богу, нет.
- Господи, - произнес он и на плохом английском поведал мне свою историю.
Он латыш, родился в Риге, в жилах его текла латышская и польская кровь. Он говорил на латышском, русском, польском и немецком языках. Родился он у моря, что я моментально почувствовал, поскольку у моря был рожден и сам; его отец и дед были моряками, а он шесть лет прослужил в советском морском флоте, ходил в Арктику из Архангельска и в Японское море из Владивостока. Год назад он вернулся в Ригу, купил маленькую лодку и занялся контрабандой на Балтийском побережье: перевозил дешевую русскую водку в Финляндию с помощью скандинавских рыбаков. Его поймали и посадили в тюрьму под Ленинградом, он бежал, пробрался в Польшу, где на птичьих правах жил в Кракове с одной польской студенткой. Я передаю вам все в точности, как он рассказал мне: словно то, что он пробрался в Польшу из России, было таким же обычным делом, как сесть в автобус № 11 или заглянуть в соседнее кафе, чтобы пропустить стаканчик. Я, конечно, не знаю во всех подробностях о препятствиях, которые ему пришлось преодолеть, тем не менее понимаю, что он совершил необычайный подвиг - и подвиг этот не утратил своей значительности, когда он повторил его. Когда студентка бросила его и вышла замуж за швейцарского моряка, он вернулся на побережье, добрался до Мальмё, затем до Гамбурга, где у него был дальний родственник, однако родственник был настолько дальний, что послал его к чертовой матери. Стащив у родственника паспорт, он направился к югу, в Швейцарию, полный решимости заполучить свою польку назад. А когда ее молодой муж не пожелал ее отпустить, Брандт сломал бедняге челюсть, из-за чего и попал в швейцарскую полицию.
Все это он рассказывал по-английски, поэтому я спросил его, где он учился языку. По Би-би-си, сказал он, когда занимался контрабандой, и от своей польки - она изучала языки. Я дал ему пачку сигарет, и он засасывал их одну за другой, превратив нашу комнатенку в газовую камеру.
- И что же это за информация, которую вы собираетесь нам сообщить? - спросил я его.
Будучи латышом, сказал он во вступлении, он не испытывал по отношению к Москве никакой лояльности. Он вырос в Латвии при вонючей русской тирании, служил на флоте под началом вонючих русских офицеров, вонючими русскими брошен в тюрьму, вонючими русскими затравлен и, предавая их, никаких угрызений совести не испытывает. Он ненавидел русских. Я попросил его сказать названия кораблей, на которых он служил, и он сказал. Я спросил, как они оснащены, и он описал мне самые сложные штуковины, которыми они в то время располагали. Я дал ему карандаш с бумагой, и он нарисовал мне на удивление впечатляющие рисунки. Я спросил его, что ему известно о сигналах. Он знал очень многое. Он был профессиональным сигнальщиком и умел пользоваться их самыми новейшими игрушками, несмотря на то что все это происходило год назад. Я спросил его: “А почему вы решили обратиться именно к британцам?” - и он ответил, что познакомился в Ленинграде с “парочкой ваших парней” - британскими моряками во время визита доброй воли. Я записал их имена, название их корабля, вернулся к себе в контору и послал в Лондон телеграмму-молнию, поскольку у нас в распоряжении оставалось всего лишь несколько часов до его высылки за границу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104