Если не обыщут меня, не обыщут и злоумышленника, так ведь? По-моему, надо логически подходить к вопросу.
Бог знает, кого он копировал, произнося эти слишком правильные слова, но они позволили ему выйти из оцепенения. Его руки опустились на пальто и помогли мне его снять, и я почувствовал, с каким почтением они это делали, словно снимая покров с чего-то очень интересного для нас обоих.
- Вам, верно, приходится много летать, мистер Фревин? - спросил я.
Он повесил мое пальто на плечики, а плечики - на низенькую стоячую вешалку. Я ждал ответа, но не дождался. Я намекал на его поездки в Зальцбург и полагал, что он тоже о них думает; я рассчитывал, что в нервозной обстановке, связанной с моим приходом, заговорит его совесть, но он прошествовал впереди меня в гостиную, где при свете, падающем из освинцованного эркерного окна, я смог, не торопясь, рассмотреть его, ибо теперь он перешел к следующему номеру своего вынужденного гостеприимства: на сей раз это была электрическая кофеварка, наполненная, но не включенная. “С молоком или с сахаром, или с тем и другим, капитан? А молоко, капитан, горячее или холодное? А как насчет домашнего печенья, капитан?”
- Неужели вы сами его испекли? - спросил я, вылавливая печенье из керамической бисквитницы.
- Каждый дурак, умеющий читать, сумеет готовить, - сказал Фревин с неловкой ухмылкой превосходства, и я сразу понял, почему Горст его терпеть не мог.
- Но я, например, читать умею, а вот готовить - никак, - ответил я, сокрушенно покачав головой.
- Как вас зовут, капитан?
- Нед, - ответил я.
- Наверное, потому, Нед, что вы женаты. Жена лишила вас самостоятельности. Я часто наблюдал такое в своей жизни. Стоит появиться жене, и независимости - как не бывало. Меня зовут Сирил.
“А ты уклоняешься от ответа на мой вопрос о путешествиях самолетом”, - подумал я, отвергая его попытку вторгнуться в мою личную жизнь.
- Будь я руководителем этой страны, - заявил Фревин через плечо, разливая кофе, - чего, к счастью, никогда не случится (его голос стал обретать наставительность, которая прослушивалась в его разговоре с телефонистами), я бы издал закон, обязующий каждого, независимо от цвета кожи, пола или вероисповедания, изучить еще в школе искусство приготовления пищи.
- Неплохая идея, - сказал я, принимая кружку кофе, - очень разумная. - Я достал сахар из похожей на улей желтой сахарницы, разместившейся на его влажной ладони подобно ракете. Он повернулся ко мне всем корпусом сразу. Его глаза, лишенные ресниц и ничем не защищенные, смотрели на меня сверху вниз, излучая преданную невинность.
- Занимаетесь каким-нибудь спортом, Нед? - спросил он негромко, склонив набок голову для пущей доверительности.
- В гольф немного, Сирил, - солгал я. - А вы?
- Какие-нибудь хобби, Нед?
- Ну, во время отпуска немного балуюсь акварелью, - сказал я, снова позаимствовав это у Мейбл.
- Машину водите, верно, Нед? Вам ведь положено многое уметь делать мастерски, не так ли?
- Всего лишь старый “Ровер”.
- А какого года? Какой, так сказать, выдержки, Нед? Недаром говорят: старый конь борозды не портит.
Его энергия была не только в нем самом, понял я, назвав ему первую пришедшую мне в голову дату, она распространялась на все, что попадало в его орбиту: имитация конской сбруи от его энергичной полировки блестела наподобие кокарды на форменной фуражке, каменная решетка была надраена, а деревянный пол и поверхность обеденного стола были в безукоризненном состоянии. Я осторожно отхлебывал кофе, потому что подлокотники кресла, в котором я сейчас сидел, были покрыты льняными чехлами такой чистоты, что было боязно класть на них руки. Я и без него знал, что даже при наличии уборщицы он занимается всем этим сам, что он является одновременно и слугой, и диктатором своих вещей в этом царстве неуемной, растрачиваемой по мелочам энергии.
- Ну, а где вы живете, Нед?
- Я? Разумеется, в Лондоне.
- В какой же части, Нед? В каком районе? В хорошем, наверное, или вам из-за работы приходится выступать слегка анонимно?
- Ну, в общем, нам не положено говорить, к сожалению.
- Родились в Лондоне, верно? Я - в Гастингсе.
- Скорее в пригороде. Понимаете. В этом, в Пиннере.
- Вам надлежит быть скрытным, Нед. Всегда. Скрытность - ваше достоинство. Пусть никто у вас его не отнимет. Неотъемлемая часть профессии, эта скрытность. Помните это. Она всегда пригодится.
- Спасибо, - сказал я, изобразив робкий смешок. - Буду помнить.
Он поедал меня глазами. Он напоминал мне мою собаку Лиззи в ожидании моей команды - немигающий глаз, тело в полной готовности. - Тогда, может, начнем? - сказал он. - Поставить звук на “выключено”? Как только перейдем к официальной части, скажите: “Сирил, горит красный сигнал”. Этого будет достаточно.
Я рассмеялся, тряся головой, как бы говоря, какой он молодчина.
- Обычная проверка, Сирил, - сказал я. - Господи, да после стольких лет вы эти вопросы, должно быть, наизусть знаете. Не против, если я закурю? - Я стал раскуривать трубку и бросил спичку в пепельницу, которую он предупредительно мне протянул. Затем я снова принялся осматривать комнату. На стенах самодельные полки, заставленные переплетенными своими руками книгами, каждая из которых, судя по заглавиям, имела глобальный резонанс: “Сто великих людей мира”, “Жемчужины мировой литературы”, “Музыка великих веков в трех томах”. Рядом с ними стояли граммофонные пластинки в конвертах - только классика. А в углу красовался сам граммофон, великолепный аппарат из тикового дерева с таким множеством кнопок, что такому простаку, как я, управиться с ним было бы не под силу.
- Так вот, если вам по душе акварель, Нед, почему бы не попробовать и музыку? - предложил он, проследив мой взгляд. - Самое лучшее в мире утешение - хорошая музыка, то бишь исполненная, как положено, и если ее правильно выбрать. Я мог бы настроить вас на нужный лад, если хотите.
Я попыхтел немного. Трубка дает отличную возможность потянуть время, если кто-то слишком спешит.
- Вообще-то у меня вроде нет слуха, Сирил. Я пытался было время от времени, но бросил, сам не знаю почему, должно быть, просто отчаялся…
Эту ересь, почерпнутую, пожалуй, из моих неоконченных споров с Салли, он стерпеть не мог. Он вскочил на ноги, его лицо превратилось в маску ужаса и беспокойства; он схватил бисквитницу с печеньем и сунул ее мне, будто в еде было мое единственное спасение.
- Но, Нед, это же неправильно, позвольте сказать! У человека не может не быть слуха! Возьмите два, пожалуйста, на кухне есть еще.
- Если вы не против, я ограничусь трубкой.
- Отсутствие слуха - это лишь слова, Нед, более того - отговорка, призванная прикрыть, замаскировать чисто временное, психологическое сопротивление особому миру, в который вам не дает проникнуть ваше собственное сознание!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Бог знает, кого он копировал, произнося эти слишком правильные слова, но они позволили ему выйти из оцепенения. Его руки опустились на пальто и помогли мне его снять, и я почувствовал, с каким почтением они это делали, словно снимая покров с чего-то очень интересного для нас обоих.
- Вам, верно, приходится много летать, мистер Фревин? - спросил я.
Он повесил мое пальто на плечики, а плечики - на низенькую стоячую вешалку. Я ждал ответа, но не дождался. Я намекал на его поездки в Зальцбург и полагал, что он тоже о них думает; я рассчитывал, что в нервозной обстановке, связанной с моим приходом, заговорит его совесть, но он прошествовал впереди меня в гостиную, где при свете, падающем из освинцованного эркерного окна, я смог, не торопясь, рассмотреть его, ибо теперь он перешел к следующему номеру своего вынужденного гостеприимства: на сей раз это была электрическая кофеварка, наполненная, но не включенная. “С молоком или с сахаром, или с тем и другим, капитан? А молоко, капитан, горячее или холодное? А как насчет домашнего печенья, капитан?”
- Неужели вы сами его испекли? - спросил я, вылавливая печенье из керамической бисквитницы.
- Каждый дурак, умеющий читать, сумеет готовить, - сказал Фревин с неловкой ухмылкой превосходства, и я сразу понял, почему Горст его терпеть не мог.
- Но я, например, читать умею, а вот готовить - никак, - ответил я, сокрушенно покачав головой.
- Как вас зовут, капитан?
- Нед, - ответил я.
- Наверное, потому, Нед, что вы женаты. Жена лишила вас самостоятельности. Я часто наблюдал такое в своей жизни. Стоит появиться жене, и независимости - как не бывало. Меня зовут Сирил.
“А ты уклоняешься от ответа на мой вопрос о путешествиях самолетом”, - подумал я, отвергая его попытку вторгнуться в мою личную жизнь.
- Будь я руководителем этой страны, - заявил Фревин через плечо, разливая кофе, - чего, к счастью, никогда не случится (его голос стал обретать наставительность, которая прослушивалась в его разговоре с телефонистами), я бы издал закон, обязующий каждого, независимо от цвета кожи, пола или вероисповедания, изучить еще в школе искусство приготовления пищи.
- Неплохая идея, - сказал я, принимая кружку кофе, - очень разумная. - Я достал сахар из похожей на улей желтой сахарницы, разместившейся на его влажной ладони подобно ракете. Он повернулся ко мне всем корпусом сразу. Его глаза, лишенные ресниц и ничем не защищенные, смотрели на меня сверху вниз, излучая преданную невинность.
- Занимаетесь каким-нибудь спортом, Нед? - спросил он негромко, склонив набок голову для пущей доверительности.
- В гольф немного, Сирил, - солгал я. - А вы?
- Какие-нибудь хобби, Нед?
- Ну, во время отпуска немного балуюсь акварелью, - сказал я, снова позаимствовав это у Мейбл.
- Машину водите, верно, Нед? Вам ведь положено многое уметь делать мастерски, не так ли?
- Всего лишь старый “Ровер”.
- А какого года? Какой, так сказать, выдержки, Нед? Недаром говорят: старый конь борозды не портит.
Его энергия была не только в нем самом, понял я, назвав ему первую пришедшую мне в голову дату, она распространялась на все, что попадало в его орбиту: имитация конской сбруи от его энергичной полировки блестела наподобие кокарды на форменной фуражке, каменная решетка была надраена, а деревянный пол и поверхность обеденного стола были в безукоризненном состоянии. Я осторожно отхлебывал кофе, потому что подлокотники кресла, в котором я сейчас сидел, были покрыты льняными чехлами такой чистоты, что было боязно класть на них руки. Я и без него знал, что даже при наличии уборщицы он занимается всем этим сам, что он является одновременно и слугой, и диктатором своих вещей в этом царстве неуемной, растрачиваемой по мелочам энергии.
- Ну, а где вы живете, Нед?
- Я? Разумеется, в Лондоне.
- В какой же части, Нед? В каком районе? В хорошем, наверное, или вам из-за работы приходится выступать слегка анонимно?
- Ну, в общем, нам не положено говорить, к сожалению.
- Родились в Лондоне, верно? Я - в Гастингсе.
- Скорее в пригороде. Понимаете. В этом, в Пиннере.
- Вам надлежит быть скрытным, Нед. Всегда. Скрытность - ваше достоинство. Пусть никто у вас его не отнимет. Неотъемлемая часть профессии, эта скрытность. Помните это. Она всегда пригодится.
- Спасибо, - сказал я, изобразив робкий смешок. - Буду помнить.
Он поедал меня глазами. Он напоминал мне мою собаку Лиззи в ожидании моей команды - немигающий глаз, тело в полной готовности. - Тогда, может, начнем? - сказал он. - Поставить звук на “выключено”? Как только перейдем к официальной части, скажите: “Сирил, горит красный сигнал”. Этого будет достаточно.
Я рассмеялся, тряся головой, как бы говоря, какой он молодчина.
- Обычная проверка, Сирил, - сказал я. - Господи, да после стольких лет вы эти вопросы, должно быть, наизусть знаете. Не против, если я закурю? - Я стал раскуривать трубку и бросил спичку в пепельницу, которую он предупредительно мне протянул. Затем я снова принялся осматривать комнату. На стенах самодельные полки, заставленные переплетенными своими руками книгами, каждая из которых, судя по заглавиям, имела глобальный резонанс: “Сто великих людей мира”, “Жемчужины мировой литературы”, “Музыка великих веков в трех томах”. Рядом с ними стояли граммофонные пластинки в конвертах - только классика. А в углу красовался сам граммофон, великолепный аппарат из тикового дерева с таким множеством кнопок, что такому простаку, как я, управиться с ним было бы не под силу.
- Так вот, если вам по душе акварель, Нед, почему бы не попробовать и музыку? - предложил он, проследив мой взгляд. - Самое лучшее в мире утешение - хорошая музыка, то бишь исполненная, как положено, и если ее правильно выбрать. Я мог бы настроить вас на нужный лад, если хотите.
Я попыхтел немного. Трубка дает отличную возможность потянуть время, если кто-то слишком спешит.
- Вообще-то у меня вроде нет слуха, Сирил. Я пытался было время от времени, но бросил, сам не знаю почему, должно быть, просто отчаялся…
Эту ересь, почерпнутую, пожалуй, из моих неоконченных споров с Салли, он стерпеть не мог. Он вскочил на ноги, его лицо превратилось в маску ужаса и беспокойства; он схватил бисквитницу с печеньем и сунул ее мне, будто в еде было мое единственное спасение.
- Но, Нед, это же неправильно, позвольте сказать! У человека не может не быть слуха! Возьмите два, пожалуйста, на кухне есть еще.
- Если вы не против, я ограничусь трубкой.
- Отсутствие слуха - это лишь слова, Нед, более того - отговорка, призванная прикрыть, замаскировать чисто временное, психологическое сопротивление особому миру, в который вам не дает проникнуть ваше собственное сознание!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104