Пошамкал в задумчивости беззубым ртом и присел на табурет рядом.
– Эй! – крикнул, взглянув на неприкрытую входную дверь.
Тут же в проеме показалась голова солдата-краснопогонника. Боец был молодой, из недавно призванных. Он растерянно хлопал ресницами и всем своим видом показывал, что готов к труду и обороне. Солдат был приписан к лазарету в качестве фельдшера. На гражданке, наверное, окончил медицинское училище, а злодейка судьба забросила его служить в зону. Здесь же он почти официально состоял при Лелике не то адъютантом, не то денщиком.
– Давай-ка, милый, сообрази бердяево, – ласково, по-отечески прошамкал Лелик.
Солдатик бодро кивнул и исчез.
– Скучаешь, спрашиваю? – повторил Лелик, посмотрев на Монаха слезящимися выцветшими глазами.
Кешка лишь чуть приподнялся на кровати, не зная, как ему себя вести и что отвечать. Каждое слово авторитетного вора могло содержать подвох.
– Молчишь… Значит, боишься, – заключил старик. – Напрасно. Лелика не надо бояться. Лелик – первый человек в зоне. С Леликом дружить надо. Хочешь дружить с Леликом?
– Хочу! – с ненужным, наверное, в данной ситуации рвением ответил наконец Монах. Отказаться означало навлечь на себя дополнительные неприятности. Хотя, если быть до конца откровенным, отказываться и мысли не было. Просто очень уж неожиданно появился у него в палате старикашка, держащий в страхе и трепете всех без исключения заключенных. Лелик прочно удерживал трон положенца на протяжении уже лет двадцати в любой зоне, где только ни находился.
Интонация, с которой было высказано «хочу», заставила Лелика усмехнуться. Он прищурился и еще несколько секунд пристально смотрел на Кешку, словно гипнотизируя его.
– Что, потрепали тебя, малек? – заговорил он наконец.
– Было дело, – чуть осмелел Монахов.
– Это к добру. Наука будет. Меня вон еще в двадцатых окрестили. В Питере. И жив, как видишь. Тут все от нутрей человека зависит. Ежели гнилые нутря, подлые, трусливые – лучше сразу в могилу закапываться. Ну а коли дух есть, неча пургу в сральник пускать. Оно ведь как бывает? Гладишь на человека – бармит вроде правильно. А чуть придавят его – слизь наружу из нутрей прет фонтаном…
Монах Лелика и слушал, и не слушал. Он в большей степени интересовался, какого лешего этому басивале от него понадобилось? Ведь неспроста же он ввалился! И солдатик уже вернулся в палату с подносом в руках. А на подносе огурчики соленые, сало с чесночком, капустка квашеная да водочка вольная «Пшеничная». Поставил солдатик поднос и шмыгнул за дверь, чтобы по первому зову Лелика вновь явиться пред светлые очи его.
– Расскажи-ка мне, милок, что да как там у вас было с Соленым?
Ах! Вот оно что! Значит, Лелик зашел, чтобы о подробностях побега разузнать. Чего ж не поведать? Тайны в этом нет никакой. Главное – не проговориться сейчас, что уговаривал Соленого вернуться в зону с повинной. Малодушие в лагере карается нещадно.
Выслушав в Деталях рассказ Монаха, Лелик достал из кармана пачку «Казбека» и закурил. После первой затяжки глубоко закашлялся, но вскоре справился с подступившим недугом и мокро сплюнул прямо на пол, в угол палаты.
– Ну пей, хлеб-соль кушай, – предложил авторитет, указывая жестом на поднос. Налил в два стакана водки и один протянул Монаху.
Выпили не чокаясь. Смачно закусили.
– Вот что я тебе скажу, – продолжил Лелик. – Среди чертей тебе больше делать нечего. Пора к людям идти. Рывок с Соленым тебя хорошо показал. О «вышке» небось думаешь? Не думай. Менты в любом раскладе на тебя две мокрухи не повесят. Дело нешутейное. У зоны с волей связь хорошая. Там, – Лелик махнул рукой в сторону, где должен был находиться забор с колючей проволокой, – все уже знают, что барбоса и лампасника замочил Соленый. А будут давить – не подписывайся. Вспоминай о том, что Соленый на воле, а тебя под расстрельную подводят. В общем, соображай, как жить дальше. Если надумаешь, скажи. Станешь человеком, я за тебя мазу держать буду.
Лелик не сказал больше ни слова. И не попрощался. Встал с табурета и вышел прочь, придерживая ладонью поясницу и морщась от застарелого радикулита. Оставил на тумбочке поднос с остатками водки и еды. А Монах смотрел на поднос и думал, не встанет ли ему эта жрачка поперек горла?
В тот же вечер ему поменяли простыни. Принесли свежие – чисто выстиранные, накрахмаленные и отглаженные. Монах даже представить себе не мог, что в условиях зоны возможно такое. Один из шестерок – прихлебаев блатных – занес комплект нового нательного белья и пару полотенец. Не просто чистые, а совершенно новые, ни разу не бывшие в употреблении! В тумбочке появились несколько пачек «Казбека», банки со сгущенкой-тушенкой, пачка черного чая и бутылка «Пшеничной».
Но все это лишь добавило Монаху тревоги. Не по плечу почести. Какую плату потребует Лелик за столь щедрые подношения?
До глубокой ночи Кешка ворочался с боку на бок и все никак не мог уснуть. Лишь закрывал глаза – виделись кошмары. И липкая испарина неприятно покрывала холодный лоб. Мерешилась красная неоштукатуренная кирпичная стенка, к которой его подводят для того, чтобы расстрелять. И явственно виделся черный ствол у самого лба.
Кешка настолько углубился в свои жуткие фантазии, что не заметил, как в палату, не зажигая света, вошел человек. И лишь когда тот присел на табурет, Монах с диким криком, забыв о простреленных ногах, вскочил и беспорядочно замахал руками, словно пытался отогнать от себя нежданного гостя. Но тут боль от четырех полученных ранений напомнила о себе, и он вновь повалился на койку с безудержным воем. Человек продолжал сидеть молча, пока Кешка не успокоился.
– Ты кто?! – в безотчетном ужасе спросил наконец Монах, разглядывая пришельца.
Тот был одет явно не по-лагерному. Плечи укрывало серое в черную точку пальто из драпа, из-под которого виднелись белая сорочка и темный галстук. На голове незнакомца была шляпа с широкими полями, а на руки надеты коричневые перчатки из тонкой мягкой кожи.
– Меня зовут Иван Иванович. Фамилия – Багаев, – представился мужчина, на вид которому было лет тридцать, а то и меньше. – А вы, я знаю, Монахов Иннокентий Всеволодович. Тысяча девятьсот сорок шестого года рождения. Из Ленинграда. Уроженец города Легница Польской Народной Республики…
Тот, кто назвался Иваном Ивановичем, без запинки рассказал Кешке всю его биографию. Не забыл упомянуть даже о мельчайших подробностях уголовного дела и материалов суда, по которым тот был и определен для отбытия наказания в колонию. Впрочем, Иннокентия удивила не осведомленность гостя: тот здорово смахивал на мента и вполне мог ознакомиться с личным делом осужденного Монахова. Резануло слух обращение, на «вы». Очень уж как-то приторно-интеллигентно и вовсе не к месту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Эй! – крикнул, взглянув на неприкрытую входную дверь.
Тут же в проеме показалась голова солдата-краснопогонника. Боец был молодой, из недавно призванных. Он растерянно хлопал ресницами и всем своим видом показывал, что готов к труду и обороне. Солдат был приписан к лазарету в качестве фельдшера. На гражданке, наверное, окончил медицинское училище, а злодейка судьба забросила его служить в зону. Здесь же он почти официально состоял при Лелике не то адъютантом, не то денщиком.
– Давай-ка, милый, сообрази бердяево, – ласково, по-отечески прошамкал Лелик.
Солдатик бодро кивнул и исчез.
– Скучаешь, спрашиваю? – повторил Лелик, посмотрев на Монаха слезящимися выцветшими глазами.
Кешка лишь чуть приподнялся на кровати, не зная, как ему себя вести и что отвечать. Каждое слово авторитетного вора могло содержать подвох.
– Молчишь… Значит, боишься, – заключил старик. – Напрасно. Лелика не надо бояться. Лелик – первый человек в зоне. С Леликом дружить надо. Хочешь дружить с Леликом?
– Хочу! – с ненужным, наверное, в данной ситуации рвением ответил наконец Монах. Отказаться означало навлечь на себя дополнительные неприятности. Хотя, если быть до конца откровенным, отказываться и мысли не было. Просто очень уж неожиданно появился у него в палате старикашка, держащий в страхе и трепете всех без исключения заключенных. Лелик прочно удерживал трон положенца на протяжении уже лет двадцати в любой зоне, где только ни находился.
Интонация, с которой было высказано «хочу», заставила Лелика усмехнуться. Он прищурился и еще несколько секунд пристально смотрел на Кешку, словно гипнотизируя его.
– Что, потрепали тебя, малек? – заговорил он наконец.
– Было дело, – чуть осмелел Монахов.
– Это к добру. Наука будет. Меня вон еще в двадцатых окрестили. В Питере. И жив, как видишь. Тут все от нутрей человека зависит. Ежели гнилые нутря, подлые, трусливые – лучше сразу в могилу закапываться. Ну а коли дух есть, неча пургу в сральник пускать. Оно ведь как бывает? Гладишь на человека – бармит вроде правильно. А чуть придавят его – слизь наружу из нутрей прет фонтаном…
Монах Лелика и слушал, и не слушал. Он в большей степени интересовался, какого лешего этому басивале от него понадобилось? Ведь неспроста же он ввалился! И солдатик уже вернулся в палату с подносом в руках. А на подносе огурчики соленые, сало с чесночком, капустка квашеная да водочка вольная «Пшеничная». Поставил солдатик поднос и шмыгнул за дверь, чтобы по первому зову Лелика вновь явиться пред светлые очи его.
– Расскажи-ка мне, милок, что да как там у вас было с Соленым?
Ах! Вот оно что! Значит, Лелик зашел, чтобы о подробностях побега разузнать. Чего ж не поведать? Тайны в этом нет никакой. Главное – не проговориться сейчас, что уговаривал Соленого вернуться в зону с повинной. Малодушие в лагере карается нещадно.
Выслушав в Деталях рассказ Монаха, Лелик достал из кармана пачку «Казбека» и закурил. После первой затяжки глубоко закашлялся, но вскоре справился с подступившим недугом и мокро сплюнул прямо на пол, в угол палаты.
– Ну пей, хлеб-соль кушай, – предложил авторитет, указывая жестом на поднос. Налил в два стакана водки и один протянул Монаху.
Выпили не чокаясь. Смачно закусили.
– Вот что я тебе скажу, – продолжил Лелик. – Среди чертей тебе больше делать нечего. Пора к людям идти. Рывок с Соленым тебя хорошо показал. О «вышке» небось думаешь? Не думай. Менты в любом раскладе на тебя две мокрухи не повесят. Дело нешутейное. У зоны с волей связь хорошая. Там, – Лелик махнул рукой в сторону, где должен был находиться забор с колючей проволокой, – все уже знают, что барбоса и лампасника замочил Соленый. А будут давить – не подписывайся. Вспоминай о том, что Соленый на воле, а тебя под расстрельную подводят. В общем, соображай, как жить дальше. Если надумаешь, скажи. Станешь человеком, я за тебя мазу держать буду.
Лелик не сказал больше ни слова. И не попрощался. Встал с табурета и вышел прочь, придерживая ладонью поясницу и морщась от застарелого радикулита. Оставил на тумбочке поднос с остатками водки и еды. А Монах смотрел на поднос и думал, не встанет ли ему эта жрачка поперек горла?
В тот же вечер ему поменяли простыни. Принесли свежие – чисто выстиранные, накрахмаленные и отглаженные. Монах даже представить себе не мог, что в условиях зоны возможно такое. Один из шестерок – прихлебаев блатных – занес комплект нового нательного белья и пару полотенец. Не просто чистые, а совершенно новые, ни разу не бывшие в употреблении! В тумбочке появились несколько пачек «Казбека», банки со сгущенкой-тушенкой, пачка черного чая и бутылка «Пшеничной».
Но все это лишь добавило Монаху тревоги. Не по плечу почести. Какую плату потребует Лелик за столь щедрые подношения?
До глубокой ночи Кешка ворочался с боку на бок и все никак не мог уснуть. Лишь закрывал глаза – виделись кошмары. И липкая испарина неприятно покрывала холодный лоб. Мерешилась красная неоштукатуренная кирпичная стенка, к которой его подводят для того, чтобы расстрелять. И явственно виделся черный ствол у самого лба.
Кешка настолько углубился в свои жуткие фантазии, что не заметил, как в палату, не зажигая света, вошел человек. И лишь когда тот присел на табурет, Монах с диким криком, забыв о простреленных ногах, вскочил и беспорядочно замахал руками, словно пытался отогнать от себя нежданного гостя. Но тут боль от четырех полученных ранений напомнила о себе, и он вновь повалился на койку с безудержным воем. Человек продолжал сидеть молча, пока Кешка не успокоился.
– Ты кто?! – в безотчетном ужасе спросил наконец Монах, разглядывая пришельца.
Тот был одет явно не по-лагерному. Плечи укрывало серое в черную точку пальто из драпа, из-под которого виднелись белая сорочка и темный галстук. На голове незнакомца была шляпа с широкими полями, а на руки надеты коричневые перчатки из тонкой мягкой кожи.
– Меня зовут Иван Иванович. Фамилия – Багаев, – представился мужчина, на вид которому было лет тридцать, а то и меньше. – А вы, я знаю, Монахов Иннокентий Всеволодович. Тысяча девятьсот сорок шестого года рождения. Из Ленинграда. Уроженец города Легница Польской Народной Республики…
Тот, кто назвался Иваном Ивановичем, без запинки рассказал Кешке всю его биографию. Не забыл упомянуть даже о мельчайших подробностях уголовного дела и материалов суда, по которым тот был и определен для отбытия наказания в колонию. Впрочем, Иннокентия удивила не осведомленность гостя: тот здорово смахивал на мента и вполне мог ознакомиться с личным делом осужденного Монахова. Резануло слух обращение, на «вы». Очень уж как-то приторно-интеллигентно и вовсе не к месту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102