Иван Косой поклонился всем и начал:
– Дело мое, казаки и атаманы, короткое. Удалые головы Максима Татаринова и Панкрата Бобырева – перед вашими очами. Полсотни убиенных казаков лежат в Монастырском. И нам бы надобно всем постоять накрепко, насмерть против поганых бусурманов!..
– Что скажет войско? – спросил атаман.
– Постоять все готовы! И помереть за Русь, за Дон готовы до единого!
Иван Косой добавил:
– А сотник Бобырев другое мыслит. Он сказывал: «На камень не пойдем! Смерть принимать не будем! Атаманы ваши дурное заумыслили!..»
Раздался чей-то гневный голос:
– Рубите саблей голову! Иным неповадно будет святое дело рушить!
– А запиши-ка, дьяк, такое, – сказал Каторжный. – «Сеньке Бобыреву срубить голову за измену всему войску Донскому и кинуть его голову в Дон!..»
Сотника Бобырева тут же подняли с земли, поставили на ноги, сняли аркан.
Но тут казачья голытьба подступила к атаману.
– Не след казнить Сеньку Бобырева! – закричали многие. – Его брат отдал свою голову за наше верное дело. Семен еще не раз себя в бою покажет!
Иван Каторжный грозно приказал:
– Рубите голову изменнику!
Но казаки столпились вкруг него и еще грознее крикнули:
– Того не будет! Весь круг кричит – не будет! Не станем казнить Сеньку Бобырева. В походе испытаем!
– А я велю казнить. И ежели на то согласия не дадите, передам насеку другому, – гневно заявил Каторжный и положил насеку на стол. – Изменника не станем терпеть на Дону!
Казаки зашумели еще громче. Атаман стоял на своем.
Тогда заговорил Тимофей Разя:
– Аль позабыл ты, атаман, что круг – хозяин на Дону? Вспомни, к примеру, дело Якушки Лащенкова. Во время атаманства Смаги Чершенского казак Якушка забрал животы брата своего и хотел сбежать в Азов. Казаки приговорили Якушку повесить. А Смага кричал – не вешать Якушку до приезда брата его. Но казаки отказали в том атаману и велели ему Якушку повесить тотчас. И Смага не стал противиться…
Круг опять зашумел.
И старики со всех сторон кричали:
– Бери-ка, Иван, насеку атаманскую! Атаманствуй по согласию. А Сеньке Бобыреву мы жизнь даруем!
Взял атаман Каторжный со стола насеку и не стал больше противиться воле казачьей.
– Быть по сему! – поклонившись, сказал он.
Приступили к суду над Чириковым.
Татаринов спросил:
– А не хотел ли ты, московский дворянин Степан Чириков, тайно бежать с Дона?
На это Чириков ответил:
– Я есть царский холоп и останусь при сем кровавом деле до конца. За измену и на Москве казнят, а за неправды, какие могут быть с послами, казнят и оговорщиков.
Татаринов тогда обратился к Фоме:
– А не хотел бы посол молвить свое слово к войску?
Фома, не торопясь, сказал:
– Турецкий султан Амурат за измену не милует, но нашей измены перед вами и не бывало, и нет.
Татаринов тогда еще спросил:
– А не передавал ли посол свою известительную и изменническую грамоту турчину и греку?
Фома, улыбнувшись, сказал, поглядывая на толмача Асана:
– Грамоты такой и в мыслях не было. Турчина и грека из своей свиты никуда я не посылал.
– И в Тамань не посылал? – сердито спросил Наум Васильев.
– Не посылал, – нагло отрицал Фома.
– А в Керчь? – спросил Татаринов.
– И в Керчь не посылал.
Но казаки все уже зашумели и закричали в ярости:
– А брешет турский посол! Иуда! Грамоты он посылал! Лазутчиков его словили ночью наши казаки.
Старой спросил тогда Тимофея Разю:
– А правда ли, что ты, Тимошка, словил яицкого есаула и тот тебе во всем винился?
– Правда! – сказал Тимофей. – Ванька Поленов сознался, что он потайно сносился с турским послом. Он сказывал послу о наших замыслах про взятье крепости. Турчина и грека Поленов сам вывел на Дон, посадил ночью в лодку и оттолкнул лазутчиков от берега… А грамоты писал те не сам Фома, а чауш!
– Слыхали, казаки? – спросил всех Каторжный. – Слыхали, атаманы?
– Слыхали!.. Измена!..
Тогда Татаринов спросил:
– А не пожелает ли теперь московский дворянин, посла заступник, сказать свое дворянское, кривое слово?
Степан Чириков медленно заговорил:
– Поленову нет веры у царя. Он может оболгать любого. Спасая шкуру, такого наговорит, что сам диавол ужаснется!
– А не пожелает ли теперь турский посол молвить свое слово? – спросил Старой.
Фома Кантакузин, глядя куда-то в сторону, молвил:
– Ивана Поленова я не знал и никогда подле себя не видал.
– Врешь! – крикнул тогда Поленов, силясь поднять голову. – Врешь! Мне ныне один конец, не прошу пощады: весь грешен перед вами! А правду ведать вы должны. Коли солгу – жгите на костре! А коли не солгу вам, казаки, срубите голову: от сабли вашей мне помирать уж пора. Послушайте же, добрые молодцы, донские атаманы, казаки! Каюсь и принимаю смерть от вас как должную казнь за сотворенное…
– Послухайте, казаки! Послухайте, атаманы! – закричали на майдане и двинулись ближе к столу.
– Послухаем, – сказал, нахмуря брови, атаман. – Поставьте на ноги Поленова да развяжите.
Поленов рассказал, что он, затаив злобу против казаков, открыл Асану тайны: о войске, о замыслах против Азова, о складах пороха.
– А пригодилось ли – не знаю! Погреб поджег, а грамоты, которые писал Асан в Азов, в Тамань и в Керчь, составили при мне. Турчина да грека сопроводил в третью ночь к лодке, стоявшей у пристани. Сам оттолкнул ту лодку. Весь грех лежит на мне! А на «могиле» Татаринова тайно ж выкопал яму и вложил в нее деньги, которые дал мне Фома Кантакузин.
Федор Порошин метнулся от стола, а за ним Стенька с казачатами. Вернулись они с мешочком, наполненным турецкими и царскими монетами.
– Ну что, солгал? – с горькой улыбкой спросил Поленов.
– Не солгал! – закричали казаки.
Фома побледнел, растерянно забегал глазами.
– Он лжет! – сказал посол. – И ложь его намеренна!
Вмешался Степан Чириков. Со страха поддержал посла:
– Солгал Поленов! То деньги, видно, давние. Мешок погнил!
Спросили тогда пойманных турка и грека. Они сказали:
– Поленов не солгал!
– Не рубите голову Поленову, – сказал атаман Татаринов. – Он искупил вину перед войском и богом.
Но войско возмущенно требовало:
– Рубите! Изменнику смерть!
И не дожидаясь приказа войскового атамана, вышли три казака и срубили голову бывшему есаулу Поленову. Так окончил наконец свою бесславную жизнь этот изменник и предатель.
Московский дворянин стал просить, чтобы его немедля, как царского посла, отпустили в Москву. Но Каторжный заявил:
– Теперь тебя не отпустим. Поздно просить ты стал. Досиживай до главного… А зачитай-ка, Григорий, грамоту Фомы.
Нечаев, заикаясь, читал:
– «…Посылаю грека с грамотами. Выведав умышленья казаков и расспрося о том яицкого есаула, помня, что донские воры вскоре полезут брать Азов. Заумыслили подкопы, готовят войско, сооружают стенобитные орудия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133