Во искупление своей тяжкой вины, пока не очистим Москвы от погани, на Дон не возвернемся. Оставьте, великие мужи, в монастырских стенах всю церковную утварь, что вынесли…»
– Да ну? – изумился Афонька Борода, перекладывая седло с одного плеча на другое. – Утварь не взяли?
– Не взяли, – промолвил атаман. – Зачем нам она?.. Ну и врубились мы в поганые полки полковника Струся! Засверкали сабли наши вострые. И почали мы биться за Москву смертным боем. А пока мы бились на тесных улицах Москвы, князь Димитрий Пожарский встретил своим войском под стенами Горелого городища польского короля Сигизмунда… Атаманы Марков да Япанчин в том кровопролитном бою особо отличились вместе с храбрым воеводой Иваном Карамышевым. Сигизмунд был разбит наголову и побежал к себе в Польшу. А на дороге он все бросил: пушки, награбленную рухлядишку и все обозы…
Левка спросил:
– А довелось ли тебе, атаман, повидать Сигизмунда?
– Нет, не видал, – ответил Старой, – другие видали. Сказывают: на голове – клок волос, усы кверху, глаза жабьи!
При входе на Красную площадь атаман сбросил на камни седло, вытер рукавом потный лоб и степенно перекрестился на все четыре стороны. То же сделали казаки. Возле них толпились любопытные зеваки: мужики рязанские, плотники ивановские, маляры суздальские, штукатуры ростовские, каменщики коломенские. Здесь же проходили мужики в рваных сермягах, с топорами, кирками, лопатами. За плечами у них висели мешки дерюжные, казаны закопченные, пилы острые. Шли мужики нечесаные, худые, грязные. Один из них жевал пирог. Был он древний, согнувшийся, в рваной сермяге, похожий на мокрого облезлого воробья.
– Куда идешь, бедняга? – ласково спросил атаман седого старца.
Тот резко обернулся.
– Аль не видишь, дурь-голова? Москву поднимать! – ответил он сердито и кивнул на топор, висевший у него за поясом.
Атаман усмехнулся, а старец спросил:
– Почто ж седла на себе тащите? Коней, видно, на Москве пропили?
– Пропили, божий человек, пропили, – шутливо сказал атаман.
– И седла, поди, пропьете?
– И седла, божий человек, пропьем.
– Пропить недолго. Москва деньгу хватает крепко: портки последние пропьешь.
Афонька Борода обратился к мужику:
– Да мы, старец божий, до царя идем.
– За чаркой пива?
– Чаркой не споишь нас.
– Ну, знать, за царским жалованьем?
– Угадал! Аль жалко? – вмешался Левка Карпов.
– Да мне не жалко. Только вот бояре тяжелы. Боярам не попадайтесь! Кнутами выпорют. А нет – вон там, – он указал на Лобное место, – почетвертуют.
Куснул старик край пирога, проглотил и, оглядываясь, стал догонять мужиков, спустившихся к Москве-реке.
– Куда же подаваться будем? – спросил Афонька Борода. – В Посольский приказ аль прямо к царю?
– Пойдем сперва к Ульянке, к вдовице, чтобы не дать ошибки, – сказал атаман. – Баба она бойкая, все порядки на Москве знает. Расспросим ее обо всем, почистимся с дороги, кафтаны новые наденем, а там за чаркой и смаракуем, что делать дальше. Жива ли только Ульянка?
Подхватили казаки седла с уздечками и зашагали по шумным улицам Москвы.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На Никольском мосту была теснота невиданная. Везде стояли жующие люди: пироги ели, а шапки держали под мышкой. Сновали торговцы с берестяными лукошками:
– Седни пироги с вандышем! Кому пироги с вандышем?
– Ой, врет, ребята! Пироги у него с постной телятиной. А теленок его околел! – прокричал высокий и тонкий, как жердь, парень без шапки и проплыл со своим деревянным лотком вдоль улицы.
– А вот пироги с вязигой! Жареные! Подпаренные! Маслом приправленные. С вязигой! Ешь, мужики, пироги с вязигой…
– Не угодно ли кваску хлебного? Квасу! Весь свет обойдешь – такого не найдешь! Живот не разопрет от квасу – молитесь Спасу!
– Гребенки новые, слоновые! Вшу чешут, а гниды сыпятся. Гребенки! Гребенки! Пироги смачные! Бабы удачные!
В воздухе веяло перегаром масла. Пахло жареными пирогами, луком, горелым тестом, приправами всякими. Афоньке, да и всем остальным захотелось есть.
– Что стоит пирог? – спросил Афонька облизываясь.
– Пирог – един грошик!
– Пошто так дорого?
– Было когда-то дешевле… Тебе погорячее аль обыкновенный?
– Погорячее, – сказал Афонька.
– И нам давай, – отозвались все казаки.
– Да нам бы еще кваску, – сказал Левка Карпов, съев пирог. И не успел он этого сказать, как перед казаками словно из-под земли выкатились две высокие кади с квасом и кувшин с розовым суслом.
– Куплю-продам! А нет – даром отдам. Пей – не хочу! За Неглинным дороже!
Нищие обступили казаков со всех сторон и стали просить копеечку. Атаман загреб из кармана шаровар медные грошики и швырнул их под ноги. Перед бочками с квасом теснились нищие.
– Вы, черти безногие, безрукие, потише! Потише! – закричал торговец. – Кадь с квасом повалите! – Но только сказал он это, кадь перевернулась, и зеленовато-бурый квас потек из нее к толкающим друг друга нищим.
– Эх, дьявол тебя побери! Барыш уплыл. Платите за квас, казаки: по вашей вине убыток несу.
– Возьми свой убыток, – сказал добродушно атаман, протягивая торговцу деньги.
– Еще одну кадь перевернуть за это надо. Пошто так много дал? – сказал один безрукий.
Закусили казаки, попили кваску вдоволь и побрели усталые к Ульянке.
Глаза у казаков слипались, на солнце жмурились. И все думали об одном: добраться бы поскорее да задать бы в доме Ульянки такого храпака, чтоб на Дону слышно стало.
А мужики в лаптях, торговцы в опорках так и сновали по всем улицам. Работные люди, согнувшись, таскали тяжелые бревна, волоком на длинных бечевах, на шарах катили серый камень.
На крышах вновь выстроенных домов стучали молотками плотники, кирпич лепили печники. Отовсюду густо валил народ. Сколько его в Москве!
Важно, сторонкой, двигались бояре, похожие на Гришку Волконского, – горлатные шапки, шубы, подбитые куницей и соболями. За ними шли начальные люди стрелецких полков, в кафтанах с застежками. Шли стрельцы московские – с пищалями, длинными мушкетами, в оранжевых кафтанах с черными петлицами; шапки вишневого цвета, зеленые сапоги. За спиной у стрельцов бердыши – топоры с широкими лезвиями полумесяцем; шли головы стрелецкие – полковники; стремянные, одетые в красные кафтаны с белыми петлицами. Ехали на конях воеводы в дорогих ратных уборах и в ерихонках – медных шлемах времен Димитрия Донского; боярские дети, ратники с луками, со стрелами, с самопалами, ратники в шеломах. Важно выступали думные чины в богатых одеждах, окольничьи, стряпчие, посадские, служилые, торговые, дьяки, подьячие – всякого звания русские люди. Встречались и иноземные, пришлые люди. Всем были дела в Москве.
Шумит и пестрит, рябит в глазах Москва.
– Ну и Москва же! – воскликнул атаман, подходя к крайнему дому на одной из улиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
– Да ну? – изумился Афонька Борода, перекладывая седло с одного плеча на другое. – Утварь не взяли?
– Не взяли, – промолвил атаман. – Зачем нам она?.. Ну и врубились мы в поганые полки полковника Струся! Засверкали сабли наши вострые. И почали мы биться за Москву смертным боем. А пока мы бились на тесных улицах Москвы, князь Димитрий Пожарский встретил своим войском под стенами Горелого городища польского короля Сигизмунда… Атаманы Марков да Япанчин в том кровопролитном бою особо отличились вместе с храбрым воеводой Иваном Карамышевым. Сигизмунд был разбит наголову и побежал к себе в Польшу. А на дороге он все бросил: пушки, награбленную рухлядишку и все обозы…
Левка спросил:
– А довелось ли тебе, атаман, повидать Сигизмунда?
– Нет, не видал, – ответил Старой, – другие видали. Сказывают: на голове – клок волос, усы кверху, глаза жабьи!
При входе на Красную площадь атаман сбросил на камни седло, вытер рукавом потный лоб и степенно перекрестился на все четыре стороны. То же сделали казаки. Возле них толпились любопытные зеваки: мужики рязанские, плотники ивановские, маляры суздальские, штукатуры ростовские, каменщики коломенские. Здесь же проходили мужики в рваных сермягах, с топорами, кирками, лопатами. За плечами у них висели мешки дерюжные, казаны закопченные, пилы острые. Шли мужики нечесаные, худые, грязные. Один из них жевал пирог. Был он древний, согнувшийся, в рваной сермяге, похожий на мокрого облезлого воробья.
– Куда идешь, бедняга? – ласково спросил атаман седого старца.
Тот резко обернулся.
– Аль не видишь, дурь-голова? Москву поднимать! – ответил он сердито и кивнул на топор, висевший у него за поясом.
Атаман усмехнулся, а старец спросил:
– Почто ж седла на себе тащите? Коней, видно, на Москве пропили?
– Пропили, божий человек, пропили, – шутливо сказал атаман.
– И седла, поди, пропьете?
– И седла, божий человек, пропьем.
– Пропить недолго. Москва деньгу хватает крепко: портки последние пропьешь.
Афонька Борода обратился к мужику:
– Да мы, старец божий, до царя идем.
– За чаркой пива?
– Чаркой не споишь нас.
– Ну, знать, за царским жалованьем?
– Угадал! Аль жалко? – вмешался Левка Карпов.
– Да мне не жалко. Только вот бояре тяжелы. Боярам не попадайтесь! Кнутами выпорют. А нет – вон там, – он указал на Лобное место, – почетвертуют.
Куснул старик край пирога, проглотил и, оглядываясь, стал догонять мужиков, спустившихся к Москве-реке.
– Куда же подаваться будем? – спросил Афонька Борода. – В Посольский приказ аль прямо к царю?
– Пойдем сперва к Ульянке, к вдовице, чтобы не дать ошибки, – сказал атаман. – Баба она бойкая, все порядки на Москве знает. Расспросим ее обо всем, почистимся с дороги, кафтаны новые наденем, а там за чаркой и смаракуем, что делать дальше. Жива ли только Ульянка?
Подхватили казаки седла с уздечками и зашагали по шумным улицам Москвы.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На Никольском мосту была теснота невиданная. Везде стояли жующие люди: пироги ели, а шапки держали под мышкой. Сновали торговцы с берестяными лукошками:
– Седни пироги с вандышем! Кому пироги с вандышем?
– Ой, врет, ребята! Пироги у него с постной телятиной. А теленок его околел! – прокричал высокий и тонкий, как жердь, парень без шапки и проплыл со своим деревянным лотком вдоль улицы.
– А вот пироги с вязигой! Жареные! Подпаренные! Маслом приправленные. С вязигой! Ешь, мужики, пироги с вязигой…
– Не угодно ли кваску хлебного? Квасу! Весь свет обойдешь – такого не найдешь! Живот не разопрет от квасу – молитесь Спасу!
– Гребенки новые, слоновые! Вшу чешут, а гниды сыпятся. Гребенки! Гребенки! Пироги смачные! Бабы удачные!
В воздухе веяло перегаром масла. Пахло жареными пирогами, луком, горелым тестом, приправами всякими. Афоньке, да и всем остальным захотелось есть.
– Что стоит пирог? – спросил Афонька облизываясь.
– Пирог – един грошик!
– Пошто так дорого?
– Было когда-то дешевле… Тебе погорячее аль обыкновенный?
– Погорячее, – сказал Афонька.
– И нам давай, – отозвались все казаки.
– Да нам бы еще кваску, – сказал Левка Карпов, съев пирог. И не успел он этого сказать, как перед казаками словно из-под земли выкатились две высокие кади с квасом и кувшин с розовым суслом.
– Куплю-продам! А нет – даром отдам. Пей – не хочу! За Неглинным дороже!
Нищие обступили казаков со всех сторон и стали просить копеечку. Атаман загреб из кармана шаровар медные грошики и швырнул их под ноги. Перед бочками с квасом теснились нищие.
– Вы, черти безногие, безрукие, потише! Потише! – закричал торговец. – Кадь с квасом повалите! – Но только сказал он это, кадь перевернулась, и зеленовато-бурый квас потек из нее к толкающим друг друга нищим.
– Эх, дьявол тебя побери! Барыш уплыл. Платите за квас, казаки: по вашей вине убыток несу.
– Возьми свой убыток, – сказал добродушно атаман, протягивая торговцу деньги.
– Еще одну кадь перевернуть за это надо. Пошто так много дал? – сказал один безрукий.
Закусили казаки, попили кваску вдоволь и побрели усталые к Ульянке.
Глаза у казаков слипались, на солнце жмурились. И все думали об одном: добраться бы поскорее да задать бы в доме Ульянки такого храпака, чтоб на Дону слышно стало.
А мужики в лаптях, торговцы в опорках так и сновали по всем улицам. Работные люди, согнувшись, таскали тяжелые бревна, волоком на длинных бечевах, на шарах катили серый камень.
На крышах вновь выстроенных домов стучали молотками плотники, кирпич лепили печники. Отовсюду густо валил народ. Сколько его в Москве!
Важно, сторонкой, двигались бояре, похожие на Гришку Волконского, – горлатные шапки, шубы, подбитые куницей и соболями. За ними шли начальные люди стрелецких полков, в кафтанах с застежками. Шли стрельцы московские – с пищалями, длинными мушкетами, в оранжевых кафтанах с черными петлицами; шапки вишневого цвета, зеленые сапоги. За спиной у стрельцов бердыши – топоры с широкими лезвиями полумесяцем; шли головы стрелецкие – полковники; стремянные, одетые в красные кафтаны с белыми петлицами. Ехали на конях воеводы в дорогих ратных уборах и в ерихонках – медных шлемах времен Димитрия Донского; боярские дети, ратники с луками, со стрелами, с самопалами, ратники в шеломах. Важно выступали думные чины в богатых одеждах, окольничьи, стряпчие, посадские, служилые, торговые, дьяки, подьячие – всякого звания русские люди. Встречались и иноземные, пришлые люди. Всем были дела в Москве.
Шумит и пестрит, рябит в глазах Москва.
– Ну и Москва же! – воскликнул атаман, подходя к крайнему дому на одной из улиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133