– Вспомните, бояре московские, – слышен был сильный голос Старого, – еще великий князь Владимир Мономах, первый из российских государей, своим умом и силой Азов взял и поделил земли завоеванные чадам своим.
– Замолчи! Вишь какие супротивники объявились! – крикнул Борис Салтыков, постукивая палкой. – Железо на руки повесить ему! А нет – железо на язык!
Но атаман Старой продолжал говорить, заглушая крики бояр:
– И помните еще, бояре, что первый атаман войска Донского – Сары-Азман – построил четыре городка на Дону и велел турецким людям в Азове платить себе дань. А атаман Михайло Черкашенин, еще при царе Иване Васильевиче Грозном, ворвался, что буря, в Азов-город и грамотой за то царя Грозного наделен был…
Лыков со злости палку свою бросил на пол и закричал:
– Неразумные речи, атаман, плетешь!
Но Старой продолжал:
– И помните, бояре московские: воевода Серебряный да казаки донские, когда султан Селим велел соединить каналом Волгу с Доном, чтоб корабли свои пустить в Хвалынское море, порушили то дело турецкое, поморили людей султана голодом, побили великое множество его войска. Бежали турки и татары день и ночь по безводной степи назад к Азову. А казаки подорвали много тысяч пудов пороху в Азове – Азов с землей сравняли… На том и кончились Селимовы замыслы. Убоялся султан Селим царя Ивана Васильевича, что ключи от моря заберет у него, и приказал ставить Азов заново да укрепить его поболее… Недавно ж то было, бояре! А ныне они, враги наши, сбираются идти той же дорогой под Астрахань. И потому хотят свести нас с Дона. Мы туркам есть помешка важная…
– Царя учить почал, холоп! – закричали бояре. Они не стали больше слушать атамана. Покидая Столовую палату с большим шумом, бояре грозно стучали палками.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Боярин Борис Михайлович Лыков покинул Столовую палату последним; глаза навыкате, злые, толстые губы сжаты, лицо красное, свирепое. Покачиваясь на пороге палаты, боярин погрозил казакам дубовой палкой, нахлобучил горлатную шапку и торопливо пошагал к Красной площади. Перед Василием Блаженным он снял шапку, размашисто перекрестился, и его осенила мысль: «Не забежать ли по такому важному делу, хотя то и в унижение пойдет, к князю Пожарскому? „Да слыхивал я, князь Димитрий Михайлович, что ты занемог, обиды старые позабыл, пришел навестить тебя и пожелать тебе здоровья…“ А заодно мыслишки князевы изведаю: „Как же нам быть, князь, боярам и царю, с донскими казаками да атаманами? Дело у нас не легкое. Не навести бы нам войны с турками“. В таких делах князь Димитрий крепок умом».
Озираясь вокруг, боярин Лыков воровато перебежал Красную площадь, свернул в переулок, отдышался, остановившись за углом улицы – боярин был невмоготу тучен, – вытер цветастым платком жирную шею и важно пошагал дальше, петляя между старыми оградами и домами. «Пройти бы безбоязно и безлюдно, – думал боярин, – всяк народ всюду шляется. Подметит кто – ладу не будет. Пошел-де боярин не по званию в худой двор стряпчих». Боярин обошел прогнивший мосток и полез прямо через грязную протоку, приподнимая полы широкой шубы. Но два мужика в лаптях приметили его:
– Не пьян ли сатана в павлиньих перьях? – спросил рыжебородый.
– Да какой там сатана? То есть боярин Лыков, – сказал другой погромче.
– Э-э, батюшка! Большой боярин, мил человек, – сказал рыжебородый. – Ты, видно, поблудил? Все мужики мосточком ходят, а ты во гниль полез.
– Да он, Козьма, осатанел, бредет с похмелья, – с усмешкой проговорил другой.
Боярин Лыков строго оглядел хитроватых мужиков, гордо и злобно качнул горлатной шапкой, пошел дальше.
«Вот идолы, – подумал боярин, – уже приметили».
Подойдя к небогатому дому, боярин дробно постучался палкой в ворота. И перед ним тотчас предстала, щелкнув калитной задвижкой, крепкая, широкогрудая, не молодая, но красивая женщина: черноволосая, нежная, ясноглазая. Она была в белой накидке, в дорогом голубоватом платье.
Всплеснув руками, она удивленно произнесла:
– Батюшки! Боярин Борис Михайлович! Каким ветерком занесло тебя к нам в такой нежданный час? Уж не беда ли какая стряслась в Московском государстве?
Боярин, оглядывая женщину, крякнул, отвернул полу шубы, достал платок, утерся и только тогда, здороваясь, сказал:
– Прослышал я, милая княгинюшка, что князь Димитрий Михайлович Пожарский занемог.
– О господи, – вздыхая, вымолвила княгиня, – князь лихо болен уж третий день.
– Хотел бы видеть его.
– Зайди, Борис Михайлович! – И почуя что-то недоброе, Прасковья Варфоломеевна молча повела за собой боярина Лыкова в хоромы.
Князь Димитрий Михайлович Пожарский лежал в светлой горнице, укрытый тремя атласными одеялами, обложенный со всех сторон высокими подушками. Бледное, исхудалое лицо князя, желтый, словно восковой, лоб и помутневшие от сильного жара карие глаза говорили о том, что князь тяжко болен. Крупная голова его с курчавыми посеребренными волосами была крепко перетянута мокрым полотенцем. Короткие черноватые усы и небольшая бородка, высокий, без морщинок лоб придавали черты мужественности и силы выдающемуся полководцу Руси, не раз спасавшему от гибели Русское государство.
Малиновый кафтан князя Пожарского, военные доспехи висели на стене напротив кровати больного. В голубой и просторной горнице все было просто, небогато, но уютно. Возле одежды князя на стене висело пять самопалов, или, как их называли тогда в войске, ручниц, новая модель щита из «гуляй-города», острая и длинная жагра-пальник, кремневые карабины – новейшее вооружение московских войск, личное знамя Пожарского 1612 года, на котором был изображен архангел Михаил с мечом. На маленьких и на больших столах доброй работы стояла разная деревянная утварь: складенцы, черпаки и ковши. В углах – старинные высокие подсвечники, поставец. У изголовья больного в трех креслах сидели молодые княжичи в бархатных кафтанах: Иван, да Петр, да старший, Федор, – сыновья князя Пожарского.
Боярин Лыков осторожно переступил порог.
Прасковья Варфоломеевна поманила рукой сыновей, и те, молча поднявшись, вышли из горницы, скрипнув тяжелой дверью.
Пожарский, едва приподняв голову, прислушался, всмотрелся.
Боярин в лживом волнении елейно произнес:
– Князь Димитрий Михайлович, прослышал я, ты тяжко занемог?
Пожарский медленно ответил:
– Лежу который день – и сам не упомню. Кого судьба прислала? Я плохо вижу.
– Да это я, боярин Лыков.
Князь опустил на подушку отяжелевшую голову.
– Видно, по делу важному? Иначе не пришел бы…
– Навестить тебя хотел. Все под богом ходим… Все смертные.
– Коль так, – сказал Пожарский, – я буду рад. Коль иначе, то… сказывай… Редко бывал… Спасибо, боярин Борис Михайлович, не позабыл меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133