Сентября, государь, в двадцать пятый день приехали к нам, холопем твоим, на Валуйку з Дону атаман Алексей Старой с товарищи одиннадцать человек. А сказали, государь, нам, холопем твоим, что посланы-де они к тебе, государю, к Москве з Дону от атаманов и от казаков, ото всего войска с великими вестьми, а вести-де, государь, писаны тебе в отписке. А прочитать, государь, им атаманы и казаки давать никому не велели. Шумели на Валуйке, подводы, которые им даваны, не брали. А про посольское дело и про крымские вести словом ничего не сказали; а сказывают, государь, за собою везут вести великие. Для скорых вестей мы им давали по две подводы да и проводника. А нам неведомо, государь, с какими вестями и куда они едут. От войска з Дону с ними письма никакого нет. А от подвод наших атаман Старой, чтоб порухи ему не вышло, отказался. Атаман поехал на мореных конях. И ежели какая задержка выйдет у них на пути, не обессудь, царь-государь и великий князь Михайло Федорович всея Руси».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Который день мчались казачьи кони к Москве. Московскую дорогу поливали осенние дожди. Но кони бежали и бежали, то крупной крутой рысью, то полным галопом, то в легкий намет. Комья порыжелой грязи со свистом летели от копыт. Дорогие седла, повстинки, сумы кожаные с рухлядишкой мелкой и вся дорожная казачья одежонка почернели от липкой грязи. Казаки ехали молча, угрюмые, голодные. Медный казан с треножником они в спешке забыли в Валуйках, и теперь не в чем было готовить пищу.
Села безлюдные мелькали мимо плывущей дороги. Они были убоги, придавлены, пусты. Дворы разгорожены. Сараи раскрыты. Кони казацкие все чаще и чаще спотыкались, вязли в грязи, падали. Султан, белый конь атамана, бежал впереди и разгоряченно мотал головой. Он бросал на землю густую пену, играл ушами. Пар от коней валил клубами.
Атаман сидел на коне, опустив поводья. Тяжелая дума томила его. Дон ли, оставленный далеко позади, тревожил его? Москва ли, маячившая впереди? Фатьма ли, оставшаяся на плоской крыше бедного саманного куреня – одинокая тополинка? Нет, Фатьма не забудет его, Фатьма вечно будет ему верна, люба и дорога… Москва заполонила все его мысли! Москва раздольная, Москва кипучая да колокольная… Как ныне встретит она его? Он помнит Москву при самозванцах. Тогда от Белокаменной пепел один остался. Тогда горел Белый город, горел Китай-город; над развалинами церквей плыл тяжелый смрад… Припомнит ли ныне великий царь Михайло, как он, рядовой казак войска Донского Алексей Старой, под водительством атамана Феофилакта Межакова, под знаменами Минина и князя Пожарского ходил на приступ Китай-города?.. Недавно это было. Где тут упомнить царю тех донских казаков, что вызволили его из Китай-города. Тогда молодой царь вместе со своей матерью, инокиней Марфой Ивановной, чуть было не помер голодной смертью в плену у ляхов… Каков теперь наш царь? Добрый? Милостивый? Должно быть, милостивый. Так хотелось верить Старому: царская милость нужна была казакам.
Припомнил еще атаман Кострому, куда ездил он с Шереметевым, с архимандритами бить челом нареченному царю всея Руси Михаилу Федоровичу Романову, чтоб он, не мешкая, ехал со своей матушкой на Москву царствовать. И присягнули тогда со всем народом русским донские казаки и атаманы московскому царю и «на письмо положили» свое крепкое обещание.
Много с тех пор воды утекло по Дону-реке в Азовское море, много казаков полегло в безводных степях донских и на подступах к Крыму, много утонуло их в синем море. Гниют казачьи кости под Москвой, под Царьградом, под Азовской крепостью.
Султан проскочил мостик, треснувший под его копытами, выбежал на скользкую горку, споткнулся и сразу упал, подвернув к коленям свою голову. Атаман едва успел высвободить отяжелевшие ноги из стремян. Покачиваясь как пьяный, он сказал:
– Ну, вот и лихо грянуло, други мои. Подыхает мой Султан. Ой, лихо!
Султан поднял голову, как бы прислушиваясь к тому, что говорил Старой; прочертив копытами по земле полукруги, хотел было подняться, но не смог и, жалобно заржав, точно прощаясь со своим хозяином, грузно повалился на бок.
– Отъездился! – промолвили казаки и сняли лохматые шапки. – Добрый коняга был. Теперь, видно, и нашим коням несдобровать, коли Султан упал.
Атаман повел глазами, словно считая оставшихся коней, но ничего не сказал. Кони, совсем худые и измученные, тяжело дышали. Казаки съехались в круг, спешились. И тогда атаман молча расстегнул седло, отнес в сторону, отвязал походные сумы с рухлядью, снял дорогую уздечку. Потом казаки оттащили Султана к опушке леса. Там атаман достал из своей ладанки щепотку заветной донской земли, посыпал ею Султана, сказал:
– Ты, добрый конь, верно служил мне. Спасибо за службу! Вовек не забуду тебя! Прощай, Султан!
И казаки повторили за ним:
– Прощай!
Атаман велел казакам расседлать коней, накормить досыта, дать роздых. День отдыхали. Ночь отдыхали. Ночь была теплая, длинная, черная. На небе горели звезды. Ветер стонал в лесу. Казаки спали, подложив под головы седла.
Не спал только атаман. Он долго глядел на небо, прислушивался к шорохам в лесу, к журчанью речушки за лесом. И все ему мерещились крестьянские села у дороги, разоренные избы, крытые старой соломой, неогороженные дворы, опухшие от голода дети, высохшие от нужды беспросветной старики и бабы.
– Россия-матушка! – проговорил атаман, как бы беседуя сам с собой. – Велика ты и сильна, богатств твоих никому не исчислить. А вот жизнь подъяремная на твоей земле терзает народ, что лютый зверь. А все от них идет, все от бояр лютых.
Карпов повернул голову и прислушался.
– Ты с кем это, атаман, беседу ведешь? – спросил он тихо.
Старой, помолчав, ответил:
– Да сам с собою… Эк, сколь отмахали мы на конях, а режет глаз нищета крестьянская. Стонет голь перекатная… Сирот на Руси немало.
– Ну, известно, без коня казак – кругом сирота, – ответил недослышав, Левка.
– Да не про то я, Левка… Правда, что казаку конь себя дороже… Я о другом. Все же родился казаком – горе под ноги! Казак любую беду смело встретит. А я про тех промолвил, кто по дорогам нам встречается. Сколь горя хватает беднота, а кинуть то горе под ноги лишь немногие смеют…
Но тут Карпов, заметив сверкнувший за кустами огонек, тихонько подполз к Старому.
– Ты слышишь, атаман, стерня позади нас хрустнула? Лихие люди подходят!
– Дурное мелешь! – ответил Старой. – Откуда в такой глуши разбойным людям быть?..
Огонек еще раз сверкнул позади и быстро потух. Опять сверкнул. Хрустнули сухие ветки кустарника, и отчетливо послышались чьи-то тяжелые шаги.
– Буди станицу! – сказал атаман.
Карпов стал будить казаков. Те молча поднимались и хватали сабли в руки. Но атаман, не вставая с земли, сказал задумчиво:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133