Сесиль отлично знала, о ком говорит Мартина. Мартина продолжала жить только этой историей, хотя истории-то никакой и не было. С точки зрения законов драматургии ровно ничего не происходило. А Мартина все-таки лихорадочно листала страницы - а вдруг, а вдруг на повороте какой-нибудь фразы она встретит Даниеля, аккуратного, сверкающего, с пуловером, повязанным за рукава вокруг шеи, с обнаженным бронзовым торсом, загорелыми голыми ногами… Все, что ее окружало, играло какую-то роль в этой истории без происшествий, без интриги, но настолько увлекательной, что в ожидании дальнейшего перехватывает дыхание.
- Вот он, - сказала Сесиль.
Из-за дома нотариуса показалась огромная пасть автобуса. Из него вышло столько народа, что непонятно было, где только они там поместились! Деревенские жители говорили: «Здравствуйте, девушки… Добрый день, мадемуазель… Привет девицам…» Парижане одобрительно оглядывали девушек. Наконец появилась мадам Донзер. На ней было новое платье в цветах, лицо потное и сияющее, очки ярко сверкали. Девушки взяли у нее из рук сумку с продуктами, чемодан, картонку. Еле-еле она дотащила все это! «Подарки… Ах, какая была спешка, устала до смерти… Ноги не держат… Едва стою!…»
В прохладном доме за закрытыми ставнями девушки хлопотали вокруг нее: разували, поили, приготовили ей душ. Но Мартине придется уйти до завтрака, она обязательно должна зайти к матери, а то, не дай бог, та сама сюда заявится! Мартина! Так о матери не говорят. Мартине волей-неволей приходилось бывать у матери во избежание криков Мари о том, что ее лишили дочерней привязанности и что она не продавала свою дочь в рабство; в общем лучше уж Мартине самой сходить к ней. Впрочем, не было необходимости идти туда именно сегодня, но Мартина находилась в подавленном настроении, потому что ее надежда на встречу с Даниелем не оправдалась. К тому же мадам Донзер не удерживала ее и даже с некоторой поспешностью сказала: «Иди, дочка, Сесиль подогреет тебе завтрак, когда ты вернешься, не торопись…»
Улица опустела, люди, приехавшие на автобусе, разбрелись кто куда, и, вероятно, все сейчас завтракали. Солнце заливало пустые улицы, било по мостовой, по камням домов. Через жалюзи, спущенные на открытые окна, радио пело про любовь. Мартина была совсем одна на улице. Совсем одна в жизни. Мама Донзер не ее родная мать, а свою родную мать она тоже матерью не считала, и Даниель также не появлялся. Жирный старый пес подрядчика, лежавший у порога дома, лениво покосился на Мартину. В домике, заново отделанном парижанами, раздался смех. В огороде деда Маллуара подсолнечники, щурясь, смотрели в глаза своему небесному повелителю. Этот дом стоял на самом краю деревни, за ним улица переходила в гудронированное шоссе и начинались поля. Ну и жарища же! На опушке леса брошена малолитражка, пассажиры, наверно, устроили пикник под деревьями. А может быть, это влюбленные, которым не до еды… Здесь дорога сворачивает…
Мартина замедлила шаг: она всегда подходила к лачуге с опаской, озираясь по сторонам. Ничто не изменилось здесь с тех пор, как Мартина-пропадавшая-в-лесах жила под этой проржавевшей крышей.
Высокие деревья бросали густую тень на хижину и двор до самой проселочной дороги. Лес, стоявший напротив, был сырым и непроходимым. За ржавой проволочной изгородью с упавшими и догнивающими на земле подпорками щенок, посаженный на цепь принялся лаять и вилять хвостом. Детей нигде не было видно. Но Мартина услышала шушуканье, повернула обратно и проскользнула под навес. Дети были там в полном сборе: старшая сестра, черная и длинная, словно сгнивший кол, держала на руках новорожденного; лягушата, как всегда, веселые - теперь их было уже пятеро, а не четверо… Все они сидели на бревне, где когда-то и Мартина сиживала с ними.
- Тс-с-с-зашикали они хором. Мартина шагала через поленья, ящики, доски, вязанки хвороста.
- Там кто-нибудь есть? - прошептала она.
- Конца-края не видно, - пропищал младший лягушонок, - жрать охота. Мы уже целый час ждем!
- Придешь поздно, она ругается, придешь рано, тоже ругается. Беда с ней!
Сколько ему сейчас может быть лет, этому? Шесть или семь?… Старшая сестра показала пальцем на велосипед, прислоненный к стене хижины, и сказала, едва шевеля губами:
- Втерся же, подлюга! Скотина вонючая! Ребенка пора кормить… Того и гляди он разорется. Ты будешь с нами есть?
- Нет, я пойду… Скажешь матери, что я приходила…
Мартина повернулась спиной ко всей компании. Ни здравствуй, ни до свидания.
Мартина шла сначала по ухабистой проселочной дороге, потом она свернула на тропинку и очутилась в вековом лесу, где одуряюще пахло хвоей, высились огромные сосны, дубы, буки, вязы. Мама Донзер по ней не скучает, ведь она ей не родная дочь, а чужая… Мартина свернула с тропинки и пошла прямо по мху, упругому, словно резиновый ковер. Сухие ветки трещали под ногами, она скользила по настилу из сосновых игл. Мартина чувствовала себя бесконечно несчастной… По привычке она сквозь слезы высматривала грибы, запоздалую землянику. Иметь такую мать!… Правда, в деревне Мартину за это не корили, наоборот, жалели ее, видя, какая она работящая и аккуратная. Но, если бы не Даниель, девушка ушла бы из деревни в Париж, где никто бы не знал, откуда она родом и что у нее за мать. Да разве есть хоть какая-нибудь надежда встретить Даниеля в Париже, тем более что Школа садоводства, куда он поступил, находится в Версале, значит, он и жить будет в Версале… А в деревне все-таки была надежда, - пусть слабая, но все же надежда - увидеть его, когда он будет приезжать к отцу. Ну, а торопиться ей сейчас некуда, никто ее не ждет. Даже родная мать, если она не приходит, как положено, в воскресенье, ругается только для вида - пусть деревенские не думают, что Мартина стала барышней и не хочет знаться со своей семьей. Мартина-пропадавшая-в-лесах, сидя под огромным буком, разгребала, всхлипывая, сухую листву, под которой могли оказаться грибы, в этом месте как раз водились белые.
Уехать в Париж… Какой он, Париж? Она никогда там не была, в деревне немало людей, которые никогда там не бывали, хоть Париж и находился под боком, всего в шестидесяти километрах. Мартина еще ни разу не ходила в кино, не видела телевизора. Радио - другое дело, у мадам Донзер она постоянно включала радио, купаясь в музыке и упиваясь словами любви. Но появлялась мадам Донзер и с неумолимостью быстротечного времени выключала и музыку и слова любви. Внезапно наступала тишина, и это было так же неприятно, как если бы на вас неожиданно опрокинули ушат холодной воды, или если бы вы оступились, не заметив ступеньки, или если бы вас разбудили, когда вам снился очень приятный сон. Для Мартины эта музыка как бы покрывала лаком окружающее, все становилось красивым и гладким, как цветные картинки на глянцевой бумаге в иллюстрированных журналах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64