Попросту она была не похожа на других детей, несмотря на то, что играла и болтала, как все. Но ведь поди пойми этих сплетничающих девчонок, а тут еще немцы в Р., соседнем городке, - одним словом, девчонкам было о чем посудачить! В их деревне немцев видели редко. Там им нечего было делать, деревня ничего собой не представляла ни с точки зрения продовольственных поборов, ни в смысле жилья: здесь не было благоустроенных домов, замка, вилл с ванными комнатами. Но жители достаточно насмотрелись на немцев и в городке Р., куда волей-неволей приходилось наведываться за покупками, на рынок и в комендатуру. У себя в деревне они могли сколько душе угодно ненавидеть бошей, оказывая им молчаливое сопротивление, если это ничем не грозило - рисковать они не любили. Но когда какая-нибудь из деревенских женщин появлялась с фрицем, против нее тотчас единодушно ополчалось общественное мнение, ей объявляли поголовный бойкот. Так поступили, например, с женой одного мелкого фермера, кюре даже намекнул о ней в проповеди. Дети во всем следовали за взрослыми. Это они обычно предупреждали о появлении немцев, бегая из дома в дом. Улицы тотчас же пустели, и патруль или гуляющие немецкие солдаты проходили по совершенно безлюдной деревне. Но чаще немцы приезжали на машинах, заставая жителей врасплох, не дав им возможности скрыться в домах. Заглядывали немцы и в леса, но дети теперь не отваживались туда ходить, и взрослые могли не запрещать им этого: священный страх приковывал детей к домовым палисадникам. Мари с детьми в одинокой хижине на опушке леса запиралась на ночь, и Мартина томилась взаперти. Девчонки в школе придумывали всякие ужасы, представляя себе появление немцев перед уединенной хижиной и поголовную резню; это было похоже на правду, хотя, по сути дела, уединенность особой роли не играла. Словом, Мартину не преследовали в классе, ее не избегали и не травили. Но то, что она, прочитав один раз стихотворение, безошибочно запоминала его наизусть, не делала ошибок в диктанте, помнила все исторические даты, - это чем-то стесняло детей, внушая им скорее неприязнь, чем уважение, как некая ненормальность.
А между тем то, что Мартина запоминала с такой потрясающей легкостью, ее самое нисколько не интересовало. У нее была необычайная память - все, что она читала и слышала, как бы прилипало к ней; к тому же она органически не переносила плохой, нечетко выполненной работы, не терпела каких бы то ни было помарок, подскабливаний, клякс, загнутых углов тетрадей и книг. Ее собственные тетради и книги были всегда как новые, будто ими еще не пользовались.
Учительница жила в этих местах уже четверть века, она хорошо знала и Мари, и ее лачугу, поэтому позволяла детям Пенье и Венен оставаться в школе готовить уроки. Но иногда Мари говорила своим ребятишкам: «Извольте вернуться домой вовремя, что еще за новость - оставаться в школе после конца занятий? Вот я поговорю с учительницей…» Водворенная в лачугу Мартина становилась невыносимой, она занимала весь стол, расстилала на нем старые газеты, чтобы не запачкать своих тетрадей, и малыши пошевелиться не смели: упаси бог помешать Мартине, задеть ее или толкнуть стол… Мартина была страшна в гневе, кричать она не кричала, а сразу била, рука же у нее была, как у матери, тяжелая. Зато уроки она приготовляла мгновенно, после чего сидела в углу, ничего не делая, закрыв глаза, или в любую погоду шла побродить по деревенским улицам - ведь гулять по лесу нельзя было из-за немцев.
Свои тетради и книги Мартина прятала на верху буфета, где им как будто угрожала меньшая опасность. Но вот однажды утром она обнаружила, что крысы ночью их искромсали и изгрызли… Мартина положила жалкие остатки тетрадей и книг на стол и смотрела на них, не говоря ни слова. Но когда трое веселых лягушат - ее братишки, - любопытствуя, что же натворили крысы, влезли на скамью, а со скамьи на стол и в довершение всего опрокинули на искромсанные тетради бутыль прованского масла, то даже сама Мари испугалась: бог с ним с маслом, выданным на целый месяц, ее испугала Мартина - девочка совсем обезумела! Она рычала, топала ногами, стучала кулаками, схватила литровую бутыль с вином и запустила ею в ребятишек с такой силой, что бутыль разлетелась вдребезги. Хорошо еще дети успели захлопнуть дверь за собой, попади Мартина в них - убила бы! Мартина же билась в припадке отчаяния и гнева. Наконец, не помня себя, она рухнула на кровать матери. Мари принесла ей воды. Неожиданно Мартина совершенно спокойно встала, собрала искромсанные, в жирных пятнах тетради и книги, разорвала их на мелкие клочки и бросила в горящую плиту.
Она никогда не опаздывала в школу, а тут пришла, когда урок уже начался. Дети смотрели на нее во все глаза. Она села на свое место и спокойно проговорила - «Я потеряла ранец с книгами и тетрадями». Она была мертвенно бледна. Учительница, подозревая, что в лачуге разыгралась какая-нибудь драма от Мари и Пьера Пенье можно было всего ожидать, - сказала: «Хорошо, я верю, что ты не виновата. Постараемся достать тебе новые. Продолжим диктант. Что вы на нее уставились, сами-то вы разве никогда ничего не теряли? Продолжаем…»
Соседка Мартины, маленькая блондинка Сесиль Донзер, дочь парикмахерши, шепнула ей: «Я тебе дам довоенную тетрадку, замечательную… приходи ко мне домой после школы». Так началась их дружба - на всю жизнь.
III. Купель современного комфорта
Мадам Донзер, парикмахерша, не сразу позволила своей дочери водиться с дочерью Мари Венен, хотя Мартина-пропадавшая-в-лесах пришлась ей по душе еще до войны, когда совсем маленькой явилась в парикмахерскую, чтобы купить мыло на деньги, вырученные от продажи ландышей. Мадам Донзер подарила ей тогда кусок фиалкового мыла, которое Мартина долго выбирала: на свои гроши она никак не могла бы его купить, но ввести мыло в дом Мари Векен показалось мадам Донзер святым делом. Однако впустить к себе в семью эту большую девочку… Мадам Донзер была набожной католичкой, доброй женщиной, и в конце концов она решила, что ее долг- помочь дочери грешницы, несчастной девочке, такой способной к ученью, стать порядочной женщиной вопреки среде, в которой она выросла. За свою дочь Сесиль мадам Донзер нечего было опасаться, она была необыкновенно послушна и правдива. В тот первый вечер мадам Донзер действительно подарила Мартине великолепную довоенную тетрадь, обещанную ей Сесилью, и оставила ее ужинать. Мартине было тогда одиннадцать лет.
С тех пор прошло три года, и она стала в доме парикмахерши как бы приемной дочерью; как-то незаметно Мартина начала звать мадам Донзер мамой Донзер, и это казалось вполне естественным.
Но пока я вам обо всем этом рассказываю, Мартина все еще стоит у дверей парикмахерской мадам Донзер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
А между тем то, что Мартина запоминала с такой потрясающей легкостью, ее самое нисколько не интересовало. У нее была необычайная память - все, что она читала и слышала, как бы прилипало к ней; к тому же она органически не переносила плохой, нечетко выполненной работы, не терпела каких бы то ни было помарок, подскабливаний, клякс, загнутых углов тетрадей и книг. Ее собственные тетради и книги были всегда как новые, будто ими еще не пользовались.
Учительница жила в этих местах уже четверть века, она хорошо знала и Мари, и ее лачугу, поэтому позволяла детям Пенье и Венен оставаться в школе готовить уроки. Но иногда Мари говорила своим ребятишкам: «Извольте вернуться домой вовремя, что еще за новость - оставаться в школе после конца занятий? Вот я поговорю с учительницей…» Водворенная в лачугу Мартина становилась невыносимой, она занимала весь стол, расстилала на нем старые газеты, чтобы не запачкать своих тетрадей, и малыши пошевелиться не смели: упаси бог помешать Мартине, задеть ее или толкнуть стол… Мартина была страшна в гневе, кричать она не кричала, а сразу била, рука же у нее была, как у матери, тяжелая. Зато уроки она приготовляла мгновенно, после чего сидела в углу, ничего не делая, закрыв глаза, или в любую погоду шла побродить по деревенским улицам - ведь гулять по лесу нельзя было из-за немцев.
Свои тетради и книги Мартина прятала на верху буфета, где им как будто угрожала меньшая опасность. Но вот однажды утром она обнаружила, что крысы ночью их искромсали и изгрызли… Мартина положила жалкие остатки тетрадей и книг на стол и смотрела на них, не говоря ни слова. Но когда трое веселых лягушат - ее братишки, - любопытствуя, что же натворили крысы, влезли на скамью, а со скамьи на стол и в довершение всего опрокинули на искромсанные тетради бутыль прованского масла, то даже сама Мари испугалась: бог с ним с маслом, выданным на целый месяц, ее испугала Мартина - девочка совсем обезумела! Она рычала, топала ногами, стучала кулаками, схватила литровую бутыль с вином и запустила ею в ребятишек с такой силой, что бутыль разлетелась вдребезги. Хорошо еще дети успели захлопнуть дверь за собой, попади Мартина в них - убила бы! Мартина же билась в припадке отчаяния и гнева. Наконец, не помня себя, она рухнула на кровать матери. Мари принесла ей воды. Неожиданно Мартина совершенно спокойно встала, собрала искромсанные, в жирных пятнах тетради и книги, разорвала их на мелкие клочки и бросила в горящую плиту.
Она никогда не опаздывала в школу, а тут пришла, когда урок уже начался. Дети смотрели на нее во все глаза. Она села на свое место и спокойно проговорила - «Я потеряла ранец с книгами и тетрадями». Она была мертвенно бледна. Учительница, подозревая, что в лачуге разыгралась какая-нибудь драма от Мари и Пьера Пенье можно было всего ожидать, - сказала: «Хорошо, я верю, что ты не виновата. Постараемся достать тебе новые. Продолжим диктант. Что вы на нее уставились, сами-то вы разве никогда ничего не теряли? Продолжаем…»
Соседка Мартины, маленькая блондинка Сесиль Донзер, дочь парикмахерши, шепнула ей: «Я тебе дам довоенную тетрадку, замечательную… приходи ко мне домой после школы». Так началась их дружба - на всю жизнь.
III. Купель современного комфорта
Мадам Донзер, парикмахерша, не сразу позволила своей дочери водиться с дочерью Мари Венен, хотя Мартина-пропадавшая-в-лесах пришлась ей по душе еще до войны, когда совсем маленькой явилась в парикмахерскую, чтобы купить мыло на деньги, вырученные от продажи ландышей. Мадам Донзер подарила ей тогда кусок фиалкового мыла, которое Мартина долго выбирала: на свои гроши она никак не могла бы его купить, но ввести мыло в дом Мари Векен показалось мадам Донзер святым делом. Однако впустить к себе в семью эту большую девочку… Мадам Донзер была набожной католичкой, доброй женщиной, и в конце концов она решила, что ее долг- помочь дочери грешницы, несчастной девочке, такой способной к ученью, стать порядочной женщиной вопреки среде, в которой она выросла. За свою дочь Сесиль мадам Донзер нечего было опасаться, она была необыкновенно послушна и правдива. В тот первый вечер мадам Донзер действительно подарила Мартине великолепную довоенную тетрадь, обещанную ей Сесилью, и оставила ее ужинать. Мартине было тогда одиннадцать лет.
С тех пор прошло три года, и она стала в доме парикмахерши как бы приемной дочерью; как-то незаметно Мартина начала звать мадам Донзер мамой Донзер, и это казалось вполне естественным.
Но пока я вам обо всем этом рассказываю, Мартина все еще стоит у дверей парикмахерской мадам Донзер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64