Мать разрешила ей уйти из дому, ожидая, что придет отец. Мартина постучала в окно, парикмахерша открыла и сказала:
- Входи, дочка.
Впервые переступив порог двухэтажного домика мадам Донзер, Мартина на целый день потеряла дар речи. Самый сказочный из дворцов «Тысячи и одной ночи», все ароматы Аравии никому никогда не могли доставить наслаждения, равного тому, какое испытывала Мартина в домике, пропитанном запахом шампуня, лосьонов и одеколона. Когда Сесиль начала все чаще и чаще приводить с собой Мартину, да еще оставляла ее ночевать, мадам Донзер ввела правило: Мартина, приходя, должна была прежде всего принять ванну. Мадам Донзер опасалась, как бы Мартина не занесла чего-нибудь из лачуги своей матери, хотя чистоплотность была, можно сказать, отличительной чертой самой девочки. Но излишняя предосторожность никогда не помешает, а вдруг кто-нибудь из клиенток парикмахерши подцепит вошь? Когда Мартина увидела наполненную водой ванну и Сесиль предложила, чтобы она искупалась, Мартину охватил некий священный трепет, как если бы ей предстоял обряд крещения. «Современный комфорт» внезапно предстал перед ней во всем своем величии в виде водопровода, канализации, электричества. Она так и не смогла привыкнуть к этому, и всякий раз, когда мама Донзер говорила ей: «Прими ванну…» - Мартина испытывала волнующее чувство блаженства.
Вот и теперь мама Донзер сказала:
- Сесиль в ванне. За ней твой черед. Когда вы уляжетесь, я принесу вам наверх липовый чай. Садись же!
Мартина чинно уселась возле парикмахерши за обеденный стол. Мадам Донзер пухлыми бело-розовыми ручками, такими чистыми от постоянного полоскания в воде с шампунем, изящно листала модный журнал.
- Посмотри, - сказала она, - красиво… Хорошенький костюмчик. Тебе бы он пошел. - Она взглянула на Мартину: - Ты из своего платья выросла. Даже неприлично. Если в швах есть запас, надо выпустить,
- Это потому, что я его выстирала, оно село.
- А по-моему, скорее ты раздалась, доченька!
Появилась Сесиль в розовом пеньюаре и сама вся розовая, с голубыми глазами, точно такими, как у матери.
- Мартина, торопись, я жду тебя!
Стены покрыты белой эмалевой краской, пол выложен плитками, табурет из дутых металлических трубок… Невозможно передать блаженство, испытываемое Мартиной, когда она опускалась в горячую, опаловую от ароматических солей воду. По рукам, плечам, спине у нее от счастья пробегала дрожь. Она намыливала свои длинные, тонкие, гладкие ноги. Кожа у нее была золотистая, под ней угадывалась обильная здоровая кровь. Мартина была в том возрасте, когда очертания тела будущей женщины уже намечены, как в наброске, и хочется крикнуть его создателю: «Не трогай - испортишь!» Но тот продолжает свое дело и, как правило, губит прелестный набросок: с одной стороны переложит, с другой недоложит, даже скелет умудрится деформировать, и он теряет те линии, в которых таилось все очарование, - то голова велика, то шея коротка, колени узловаты, а плечи подняты до ушей… Не говоря уж о мягких частях тела, которые претерпевают иногда катастрофические изменения. В четырнадцать лет Мартина расцвела и была полна прелести: округлая, с очаровательными маленькими грудками, тонкими, но округлыми руками, стройной шеей… всего не перечислишь. Затылок у нее был прямым продолжением спины, казалось, будто Мартине трудно опустить голову, ее поднятый кверху подбородок и неподвижная голова напоминали о тех женщинах, что носят на голове, не расплескивая ни капли, кувшин, до краев полный водой. Она ходила, откинув плечи назад, высоко подняв голову, вскидывая длинные ноги, отчего юбка, казалось, кружилась вокруг ее стана. Если этот набросок оправдает в законченном виде ожидания, Мартина станет настоящей красавицей.
Эмаль ванны была гладкая, вода нежная-нежная, только что распечатанное мыло взбивалось перламутровой пеной. Губка розовая с голубым… Лампа под матовым абажуром мягко освещала все уголки ванной комнаты. Мартина внимательно осматривала каждую складочку своего тела, намыливая, натирая пемзой, щеткой, губкой, подстригая, где надо, ножницами. Мадам Донзер кричала ей снизу: «Мартина, ты сдерешь с себя кожу… хватит!» Банный халат, положенный на радиатор, был теплый, небесно-голубой, а у Сесили розовый. Мадам Донзер не скупилась на чистое белье: когда имеешь стиральную машину, не так уж важно - полотенцем больше или меньше. Косметики, мыла, духов также было вволю; представители фирм оставляли их мадам Донзер в любом количестве под видом образчиков.
Мартина, собрав свои черные волосы на макушке, спустилась по лестнице и подсела к Сесили на диван у камина. Волосы у Сесили тоже были собраны на макушке, только у нее они белокурые, тонкие, как у новорожденного ребенка. Подруги раскачивали голыми ногами и болтали без умолку. Они никогда не ссорились, ничто ни разу не омрачило их дружбы. Внезапно Мартина замолчала.
- Мама Донзер, - сказала она после паузы. - Ну и дура же я! Совсем забыла вам сказать, что ваша богородица чудотворная!
Мадам Донзер разливала липовый чай.
- Не городи чушь, Мартина, я этого не люблю.
- Честное слово, мама Донзер, честное слово. Она светится,
Мадам Донзер поставила чашки на поднос.
- Пора наверх - спать, - сказала она.
Две одинаковые кровати с наволочками, вышитыми руками Сесили - она была рукодельницей, - ждали подруг. Мадам Донзер взяла с них обещание, что они не будут, как обычно, болтать до полуночи. Нет, только выпьют чай. На этот раз они тут же погасили свет.
- Вот видишь! Видишь? - шептала Мартина.
Сесиль увидела: на ее ночном столике богородица, такая же, как и у Мартины, слабо светилась в темноте.
- Что же теперь делать? - взволнованно спросила Сесиль. - Не позвать ли маму?!
Она побежала босиком к двери.
- Мама! - крикнула она. - Иди сюда, посмотри!
Мадам Донзер поднялась к ним, все втроем вошли в темную комнату, на ночном столике у кровати Сесили что-то мерцало.
- Что тут у вас за чертовщина? - спросила мадам Донзер. - Нечего дрожать попусту, зажгите лучше свет.
При свете мерцание угасло - статуэтка богоматери стала розовой и нежно-голубой.
- Это фосфоресцирующие краски, - сказала мадам Донзер, - чего только не придумывают в наши дни! А вот таких дурех, как вы, редко встретишь! Я заведу «Ave Maria», ложитесь и спите.
Она погасила свет, закрыла дверь, светящаяся статуэтка пела тоненьким-тоненьким ангельским голоском, Мартина и Сесиль слушали, впившись глазами в мерцающую богоматерь.
- Я не люблю смотреть на светлячков вблизи, - сказала Мартина, - лучше, когда они светят издали - в траве… Тебе нравится слово фосфоресцирующий . Ты понимаешь, что оно значит?
- Ничего не значит, - ответила Сесиль, - так же и светлячки… я не знаю, почему они светятся.
- Фосфоресцирующая богоматерь… Фос-фо-рес-ци-ру-ю-щая… Чу-до-твор-на-я…
Они развлекались, повторяя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
- Входи, дочка.
Впервые переступив порог двухэтажного домика мадам Донзер, Мартина на целый день потеряла дар речи. Самый сказочный из дворцов «Тысячи и одной ночи», все ароматы Аравии никому никогда не могли доставить наслаждения, равного тому, какое испытывала Мартина в домике, пропитанном запахом шампуня, лосьонов и одеколона. Когда Сесиль начала все чаще и чаще приводить с собой Мартину, да еще оставляла ее ночевать, мадам Донзер ввела правило: Мартина, приходя, должна была прежде всего принять ванну. Мадам Донзер опасалась, как бы Мартина не занесла чего-нибудь из лачуги своей матери, хотя чистоплотность была, можно сказать, отличительной чертой самой девочки. Но излишняя предосторожность никогда не помешает, а вдруг кто-нибудь из клиенток парикмахерши подцепит вошь? Когда Мартина увидела наполненную водой ванну и Сесиль предложила, чтобы она искупалась, Мартину охватил некий священный трепет, как если бы ей предстоял обряд крещения. «Современный комфорт» внезапно предстал перед ней во всем своем величии в виде водопровода, канализации, электричества. Она так и не смогла привыкнуть к этому, и всякий раз, когда мама Донзер говорила ей: «Прими ванну…» - Мартина испытывала волнующее чувство блаженства.
Вот и теперь мама Донзер сказала:
- Сесиль в ванне. За ней твой черед. Когда вы уляжетесь, я принесу вам наверх липовый чай. Садись же!
Мартина чинно уселась возле парикмахерши за обеденный стол. Мадам Донзер пухлыми бело-розовыми ручками, такими чистыми от постоянного полоскания в воде с шампунем, изящно листала модный журнал.
- Посмотри, - сказала она, - красиво… Хорошенький костюмчик. Тебе бы он пошел. - Она взглянула на Мартину: - Ты из своего платья выросла. Даже неприлично. Если в швах есть запас, надо выпустить,
- Это потому, что я его выстирала, оно село.
- А по-моему, скорее ты раздалась, доченька!
Появилась Сесиль в розовом пеньюаре и сама вся розовая, с голубыми глазами, точно такими, как у матери.
- Мартина, торопись, я жду тебя!
Стены покрыты белой эмалевой краской, пол выложен плитками, табурет из дутых металлических трубок… Невозможно передать блаженство, испытываемое Мартиной, когда она опускалась в горячую, опаловую от ароматических солей воду. По рукам, плечам, спине у нее от счастья пробегала дрожь. Она намыливала свои длинные, тонкие, гладкие ноги. Кожа у нее была золотистая, под ней угадывалась обильная здоровая кровь. Мартина была в том возрасте, когда очертания тела будущей женщины уже намечены, как в наброске, и хочется крикнуть его создателю: «Не трогай - испортишь!» Но тот продолжает свое дело и, как правило, губит прелестный набросок: с одной стороны переложит, с другой недоложит, даже скелет умудрится деформировать, и он теряет те линии, в которых таилось все очарование, - то голова велика, то шея коротка, колени узловаты, а плечи подняты до ушей… Не говоря уж о мягких частях тела, которые претерпевают иногда катастрофические изменения. В четырнадцать лет Мартина расцвела и была полна прелести: округлая, с очаровательными маленькими грудками, тонкими, но округлыми руками, стройной шеей… всего не перечислишь. Затылок у нее был прямым продолжением спины, казалось, будто Мартине трудно опустить голову, ее поднятый кверху подбородок и неподвижная голова напоминали о тех женщинах, что носят на голове, не расплескивая ни капли, кувшин, до краев полный водой. Она ходила, откинув плечи назад, высоко подняв голову, вскидывая длинные ноги, отчего юбка, казалось, кружилась вокруг ее стана. Если этот набросок оправдает в законченном виде ожидания, Мартина станет настоящей красавицей.
Эмаль ванны была гладкая, вода нежная-нежная, только что распечатанное мыло взбивалось перламутровой пеной. Губка розовая с голубым… Лампа под матовым абажуром мягко освещала все уголки ванной комнаты. Мартина внимательно осматривала каждую складочку своего тела, намыливая, натирая пемзой, щеткой, губкой, подстригая, где надо, ножницами. Мадам Донзер кричала ей снизу: «Мартина, ты сдерешь с себя кожу… хватит!» Банный халат, положенный на радиатор, был теплый, небесно-голубой, а у Сесили розовый. Мадам Донзер не скупилась на чистое белье: когда имеешь стиральную машину, не так уж важно - полотенцем больше или меньше. Косметики, мыла, духов также было вволю; представители фирм оставляли их мадам Донзер в любом количестве под видом образчиков.
Мартина, собрав свои черные волосы на макушке, спустилась по лестнице и подсела к Сесили на диван у камина. Волосы у Сесили тоже были собраны на макушке, только у нее они белокурые, тонкие, как у новорожденного ребенка. Подруги раскачивали голыми ногами и болтали без умолку. Они никогда не ссорились, ничто ни разу не омрачило их дружбы. Внезапно Мартина замолчала.
- Мама Донзер, - сказала она после паузы. - Ну и дура же я! Совсем забыла вам сказать, что ваша богородица чудотворная!
Мадам Донзер разливала липовый чай.
- Не городи чушь, Мартина, я этого не люблю.
- Честное слово, мама Донзер, честное слово. Она светится,
Мадам Донзер поставила чашки на поднос.
- Пора наверх - спать, - сказала она.
Две одинаковые кровати с наволочками, вышитыми руками Сесили - она была рукодельницей, - ждали подруг. Мадам Донзер взяла с них обещание, что они не будут, как обычно, болтать до полуночи. Нет, только выпьют чай. На этот раз они тут же погасили свет.
- Вот видишь! Видишь? - шептала Мартина.
Сесиль увидела: на ее ночном столике богородица, такая же, как и у Мартины, слабо светилась в темноте.
- Что же теперь делать? - взволнованно спросила Сесиль. - Не позвать ли маму?!
Она побежала босиком к двери.
- Мама! - крикнула она. - Иди сюда, посмотри!
Мадам Донзер поднялась к ним, все втроем вошли в темную комнату, на ночном столике у кровати Сесили что-то мерцало.
- Что тут у вас за чертовщина? - спросила мадам Донзер. - Нечего дрожать попусту, зажгите лучше свет.
При свете мерцание угасло - статуэтка богоматери стала розовой и нежно-голубой.
- Это фосфоресцирующие краски, - сказала мадам Донзер, - чего только не придумывают в наши дни! А вот таких дурех, как вы, редко встретишь! Я заведу «Ave Maria», ложитесь и спите.
Она погасила свет, закрыла дверь, светящаяся статуэтка пела тоненьким-тоненьким ангельским голоском, Мартина и Сесиль слушали, впившись глазами в мерцающую богоматерь.
- Я не люблю смотреть на светлячков вблизи, - сказала Мартина, - лучше, когда они светят издали - в траве… Тебе нравится слово фосфоресцирующий . Ты понимаешь, что оно значит?
- Ничего не значит, - ответила Сесиль, - так же и светлячки… я не знаю, почему они светятся.
- Фосфоресцирующая богоматерь… Фос-фо-рес-ци-ру-ю-щая… Чу-до-твор-на-я…
Они развлекались, повторяя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64