Исмет-бею стало совершенно не по себе. При всей своей телесной громадности он дрожал как осиновый лист, призывая гнев аллаха на головы неверных, и заклинал Абдуллах-рейс-эффенди немедля согласиться на условия проклятых гяуров, пусть сократит их дни аллах.
Абдуллах также загрустил. Последняя, пятнадцатая конференция была в кануне нового тысяча семьсот девяносто второго года. На улицы и крыши домов белой пеленой ложился густой снег и тут же таял, низкие тучи нависали над городом. После непродолжительных морозов наступала оттепель.
Турки спешились, отдали поводья лошадей, отряхнулись от снега и вошли в дом. Российская делегация прибыла вслед за ними: генералы де – Рибас и Самойлов верхом, а тайный советник Лошкарев в санях. В этот раз полагалось подписать условия договора. На конференцию в сопровождении большой свиты прибыл и Безбородко.
Церемония началась после ничего не значащих слов с обеих сторон. «Земля между Бугом и Днестром с населением на ней уступлена нашей державе, – напишет Безбородко государыне. – Подвинув пределы России на реку Днестр, которая нынче есть границей обоюдною – нашей и Турецкой империи, получили мы через свободное судоходство по сей реке новые возможности к распространению торговли».
Прежде чем поставить подпись, Абдуллах-рейс-эффенди еще раз приложил силы, чтобы добыть известные уступки Турции: российской стороне не следует настаивать на возмещение ей ущерба, Порта не гарантирует безопасность российских границ от набегов башибузуков с Закубанской стороны, свободу мореплавания хитросплетением словес он обращает в несвободу.
Ответное слово взял известный тонкостью ума канцлер Безбородко.
– Достопочтенные господа послы его величества султана, честь
имею по поручению моей государыни сказать вам селям аллейкум, поелику вы с добрыми намерениями прекратить войну между двумя великими державами. Видит Бог – не Россия зачинала кровавые битвы. Но коль турецкая сторона развязала войну – россиянам оставалось сражаться и поражать неприятеля на суше и на море, с милосердием к мирным обывателям и пленникам. Не славу Россия искала в войне и не приращения владений, а едино справедливость. Велики наши потери. Я мыслю не только издержки в миллионах рублей, но и жизни человеческие. Порта Оттоманская дошла до такого коварства, что вопреки святому праву народов заточила в подземелье российского посла господина Булгакова. Множество сынов России остается увечными, изнуряется телом и духом в неприятельской неволе. Невыгодные для Порты Оттоманской статьи договора отвратят ее навпредь от нападений на соседние державы. Пусть мир между нами, однако, будет не только справедливым, но и на все времена.
Получалось, что территориальные уступки и выплаты Турцией значительных сумм России станут гарантией мира между двумя державами.
Абдуллах-рейс-эффенди был вынужден поставить подпись под мирным трактатом, не добившись уступок от россиян.
Грянул пушечный залп, задрожали окна и стены домов, захлопали последние ружейные выстрелы этой войны, ракеты осветили улицы и дома погрузившегося было в темень города, повсюду запылали костры. Улицы и площади заполнили военные разных родов войск, началось всеобщее ликование по случаю российской виктории и наступившего мира.
Вышла и неприятная оказия. Микешка был взят под караул и посажен на гауптвахту приказом неизвестного Осипу Михайловичу офицера Ростопчина за непочтительность к чину. Де-Рибас велел, разумеется, немедля Микешку от гауптвахты уволить.
– Неуважительность к офицерам, казак Гвоздев, противна воинской дисциплине и по армейскому уставу примерно наказуема, – сказал он в крайнем недовольстве.
– Так это же он, твое превосходительство.
– Кто он?
– Барин, что пырнул меня ножом, когда мы уходили от погони эдисанцев.
– Ты по чем определил?
– Я бы его узнал среди тысячи. Только встретить-то не пришлось.
– Это меняет дело, Микешка.
Было неприятное объяснение с Ростопчиным.
– Я, сударь, граф – указывал тот.
– А я, голубчик, генерал-адмирал. В армии старшинство определяется, как должно быть вам ведомо, по уставу, не по сословной принадлежности и титулу, а по чину и должности.
– Вы еще пожалеете и не раз, – мрачно сказал Ростопчин.
– К тому же, – проговорил де-Рибас, с презрением оглядев Ростопчина, – мне все известно. Этот человек избавил вас от неприятельского пленения, возможно сохранил вам жизнь. Вы, граф, поступили с ним дурно, очень дурно. Вы предательски ранили его и оставили на верную гибель. Как нижний чин, он нарушил закон воинский. Как человек – иначе он поступить не мог. На его стороне закон нравственный, изначально определяющий природу человеческих отношений. Нравственный закон, сударь, должно паче всего уважать, иное противно высоким понятиям, которые всяк, не исключая вас, должен иметь о чести и достоинстве.
– Это вам сказал он?
– Не имеет значения кто.
– Нет, сударь, имеет. Хаму вы верите больше чем офицеру.
При встречах с боярином де-Рибас раскланивался с учтивой сухостью. Боярин отвечал ему сообразно, не роняя достоинство сословной принадлежности и придворного чина вистиерника то есть министра финансов. Чин был прибыльный и в княжестве весомый.
Догадывался ли боярин об истинных отношениях между Анкуцей и де-Рибасом? Должно быть, догадывался. Человек он был умный и наблюдательный. Разумеется, он желал бы прервать эти отношения, но слишком большую силу набрала над ним Анкуца. На указание боярина о переезде в сельское поместье она ответила решительным «нет» и сказала так, что боярин принужден был смириться. У боярина Кодэу оставалась одна надежда – на скорое завершение переговоров о мире и отъезд де-Рибаса. Было у боярина и большое опасение – не увезет ли генерал жену в Россию. Ежели с неверностью Анкуцы боярин еще мог смириться, то ее уход ускорил бы его кончину.
Анкуца не заговаривала с де-Рибасом о причинах, побудивших ее выйти замуж за Кодэу. И сам де-Рибас полагал неприличным навязывать ей разговор об этом. Да и особого любопытства к личной жизни Анкуцы у него не было. Такие связи на постоях у офицеров легко завязывались и легко прекращались. Завязывались, за малым исключением, без серьезных намерений, а только ради препровождения времени, нередко в той глуши, которая была за тридевять земель от самого захудалого губернского городишки. За границей они завязывались сложнее, но и там за офицерским сословием водилось довольно амуров.
По приглашению боярыни и боярина Кодэу де-Рибас в два пополудни являлся на обеды в их господскую трапезную. После умывания он внимательно и придирчиво осматривал себя в зеркало, приказывал Микешке подать сменную пару сапог, которые по этому случаю были начищены до зеркального блеска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Абдуллах также загрустил. Последняя, пятнадцатая конференция была в кануне нового тысяча семьсот девяносто второго года. На улицы и крыши домов белой пеленой ложился густой снег и тут же таял, низкие тучи нависали над городом. После непродолжительных морозов наступала оттепель.
Турки спешились, отдали поводья лошадей, отряхнулись от снега и вошли в дом. Российская делегация прибыла вслед за ними: генералы де – Рибас и Самойлов верхом, а тайный советник Лошкарев в санях. В этот раз полагалось подписать условия договора. На конференцию в сопровождении большой свиты прибыл и Безбородко.
Церемония началась после ничего не значащих слов с обеих сторон. «Земля между Бугом и Днестром с населением на ней уступлена нашей державе, – напишет Безбородко государыне. – Подвинув пределы России на реку Днестр, которая нынче есть границей обоюдною – нашей и Турецкой империи, получили мы через свободное судоходство по сей реке новые возможности к распространению торговли».
Прежде чем поставить подпись, Абдуллах-рейс-эффенди еще раз приложил силы, чтобы добыть известные уступки Турции: российской стороне не следует настаивать на возмещение ей ущерба, Порта не гарантирует безопасность российских границ от набегов башибузуков с Закубанской стороны, свободу мореплавания хитросплетением словес он обращает в несвободу.
Ответное слово взял известный тонкостью ума канцлер Безбородко.
– Достопочтенные господа послы его величества султана, честь
имею по поручению моей государыни сказать вам селям аллейкум, поелику вы с добрыми намерениями прекратить войну между двумя великими державами. Видит Бог – не Россия зачинала кровавые битвы. Но коль турецкая сторона развязала войну – россиянам оставалось сражаться и поражать неприятеля на суше и на море, с милосердием к мирным обывателям и пленникам. Не славу Россия искала в войне и не приращения владений, а едино справедливость. Велики наши потери. Я мыслю не только издержки в миллионах рублей, но и жизни человеческие. Порта Оттоманская дошла до такого коварства, что вопреки святому праву народов заточила в подземелье российского посла господина Булгакова. Множество сынов России остается увечными, изнуряется телом и духом в неприятельской неволе. Невыгодные для Порты Оттоманской статьи договора отвратят ее навпредь от нападений на соседние державы. Пусть мир между нами, однако, будет не только справедливым, но и на все времена.
Получалось, что территориальные уступки и выплаты Турцией значительных сумм России станут гарантией мира между двумя державами.
Абдуллах-рейс-эффенди был вынужден поставить подпись под мирным трактатом, не добившись уступок от россиян.
Грянул пушечный залп, задрожали окна и стены домов, захлопали последние ружейные выстрелы этой войны, ракеты осветили улицы и дома погрузившегося было в темень города, повсюду запылали костры. Улицы и площади заполнили военные разных родов войск, началось всеобщее ликование по случаю российской виктории и наступившего мира.
Вышла и неприятная оказия. Микешка был взят под караул и посажен на гауптвахту приказом неизвестного Осипу Михайловичу офицера Ростопчина за непочтительность к чину. Де-Рибас велел, разумеется, немедля Микешку от гауптвахты уволить.
– Неуважительность к офицерам, казак Гвоздев, противна воинской дисциплине и по армейскому уставу примерно наказуема, – сказал он в крайнем недовольстве.
– Так это же он, твое превосходительство.
– Кто он?
– Барин, что пырнул меня ножом, когда мы уходили от погони эдисанцев.
– Ты по чем определил?
– Я бы его узнал среди тысячи. Только встретить-то не пришлось.
– Это меняет дело, Микешка.
Было неприятное объяснение с Ростопчиным.
– Я, сударь, граф – указывал тот.
– А я, голубчик, генерал-адмирал. В армии старшинство определяется, как должно быть вам ведомо, по уставу, не по сословной принадлежности и титулу, а по чину и должности.
– Вы еще пожалеете и не раз, – мрачно сказал Ростопчин.
– К тому же, – проговорил де-Рибас, с презрением оглядев Ростопчина, – мне все известно. Этот человек избавил вас от неприятельского пленения, возможно сохранил вам жизнь. Вы, граф, поступили с ним дурно, очень дурно. Вы предательски ранили его и оставили на верную гибель. Как нижний чин, он нарушил закон воинский. Как человек – иначе он поступить не мог. На его стороне закон нравственный, изначально определяющий природу человеческих отношений. Нравственный закон, сударь, должно паче всего уважать, иное противно высоким понятиям, которые всяк, не исключая вас, должен иметь о чести и достоинстве.
– Это вам сказал он?
– Не имеет значения кто.
– Нет, сударь, имеет. Хаму вы верите больше чем офицеру.
При встречах с боярином де-Рибас раскланивался с учтивой сухостью. Боярин отвечал ему сообразно, не роняя достоинство сословной принадлежности и придворного чина вистиерника то есть министра финансов. Чин был прибыльный и в княжестве весомый.
Догадывался ли боярин об истинных отношениях между Анкуцей и де-Рибасом? Должно быть, догадывался. Человек он был умный и наблюдательный. Разумеется, он желал бы прервать эти отношения, но слишком большую силу набрала над ним Анкуца. На указание боярина о переезде в сельское поместье она ответила решительным «нет» и сказала так, что боярин принужден был смириться. У боярина Кодэу оставалась одна надежда – на скорое завершение переговоров о мире и отъезд де-Рибаса. Было у боярина и большое опасение – не увезет ли генерал жену в Россию. Ежели с неверностью Анкуцы боярин еще мог смириться, то ее уход ускорил бы его кончину.
Анкуца не заговаривала с де-Рибасом о причинах, побудивших ее выйти замуж за Кодэу. И сам де-Рибас полагал неприличным навязывать ей разговор об этом. Да и особого любопытства к личной жизни Анкуцы у него не было. Такие связи на постоях у офицеров легко завязывались и легко прекращались. Завязывались, за малым исключением, без серьезных намерений, а только ради препровождения времени, нередко в той глуши, которая была за тридевять земель от самого захудалого губернского городишки. За границей они завязывались сложнее, но и там за офицерским сословием водилось довольно амуров.
По приглашению боярыни и боярина Кодэу де-Рибас в два пополудни являлся на обеды в их господскую трапезную. После умывания он внимательно и придирчиво осматривал себя в зеркало, приказывал Микешке подать сменную пару сапог, которые по этому случаю были начищены до зеркального блеска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102