Капитан фыркнул.
– Упадет ли солнце с неба? – ответил он вопросом на вопрос. – Вряд ли… Вопросик для новобранца. Только он осмелится ответить на него. Больше вы меня на него не поймаете. Подойду-ка вон к тому бедолаге. – Он указал глазами на молоденького новобранца. – Ставлю про заклад месячное жалованье, что сейчас он вспоминает свою матушку.
Лорд Иден грустно улыбнулся, когда Чарли, бросив пару слов этому малому, после которых тот заулыбался, отправился утешать следующего.
Он подумал, что пора устраиваться на ночлег, без особого энтузиазма поглядывая на негостеприимную землю. Подобно капитану Симпсону (и в отличие от многих других офицеров), лорд Иден всегда располагался на отдых вместе со своими людьми, не заставляя их создавать ему какие-то более комфортные условия.
* * *
Эллен с самого утра бродила по улицам, будучи не в силах оставаться в четырех стенах. Она понимала, что город может быть полон всяких слухов и домыслов, но даже полуправда казалась ей предпочтительнее тишины, буквально давившей ее всю ночь, когда стрельба стихла…
Слухи один страшнее другого. Рано утром, когда тяжелая артиллерия двинулась через Брюссель по направлению к фронту, пополз слух, что она отступает. Паника возросла, когда бельгийская кавалерия промчалась через город, крича, что все пропало и французы идут за ними по пятам… Тревога оказалась ложной. Потом она услышала, что у Линьи разбиты пруссаки, а генерал Блюхер серьезно ранен. Никто не знал, что происходит у Катр-Бра, кроме того что войска там несут тяжелые потери.
Эллен вслушивалась во все это не очень внимательно. Она смотрела на раненых, которые уже просачивались в город, – унылые стайки вместо того войска, что еще два дня назад доблестным маршем вышло из города. Внимательно, с мучительно падающим сердцем всматривалась она в каждого. Нет, это не они… не они. Впрочем, искать их бессмысленно.
Тогда Эллен решила, что нужно сходить домой и запастись бинтами, чтобы помочь тем, кто нуждается в помощи. Мимо двери ее дома брел молодой солдат.
– Глоток воды, леди, – сказал он каким-то извиняющимся тоном, когда она подошла к нему. – Я живу в Сомерсете, леди. Глоток воды, пожалуйста.
– Войдите, – сказала она, обхватив его за пояс и увлекая в дом. – Я сейчас наложу вам на руку повязку с обезболивающей мазью и приготовлю для вас теплую удобную постель. И конечно, вы утолите жажду.
Он ведь совсем ребенок, с ужасом подумала она. Вряд ли ему исполнилось шестнадцать.
– Пулю мне вынули, – прошептал юноша. – Думал, руку отрежут. Не трогайте меня, леди. Оставьте меня. Не трогайте.
– Вы ляжете в постель, – ласково сказала она. – Я не сделаю вам больно, друг мой. А потом вам станет гораздо лучше. Увидите. Представьте себе, что я ваша матушка. У вас есть матушка?
«Отрежь рукав и сними повязку – осторожно, дюйм за дюймом, – приказывала она себе, – открой красное распухшее мясо… и шепчи слова утешения мальчику, который сражался вчера, как мужчина, и теперь изо всех сил старается не расплакаться, как дитя. Говори с ним. Улыбайся ласково ему в глаза. Пусть он знает, что его любят. И притупи свой разум. Не думай о тех… не думай!»
Глава 8
На другой день Девяносто пятому полку не пришлось принимать активного участия в боях. Силы французов под непосредственным командованием Бонапарта одержали под Линьи полную победу; результат был таков, что потрепанная прусская армия отступила к северу, к Вавру, а тяжелораненый главнокомандующий лежал в каком-то крестьянском доме, упрямо отказываясь умирать или даже примириться со своим состоянием. Маршал Ней не сумел прорваться через британские линии и линии соединенных войск у Катр-Бра, но сильно потрепал их, и теперь у него появился шанс добить их – в субботу, семнадцатого июня.
На удивление, атаки утром не последовало, и герцог Веллингтон смог стянуть все свои войска в северном направлении к позиции, которую он выбрал за несколько недель до того, – на пересечении дорог к югу от деревни Ватерлоо и Суанского леса и к северу от трактира «Прекрасный союз», стоявшего на большаке, ведущем на Брюссель.
Последними отходили Девяносто пятый полк и кавалерия, утром получившие скорбное задание – заняться погребением убитых между двумя линиями фронта и постараться достойно похоронить своих погибших товарищей. Делая свое малоприятное дело, люди из группы лорда Идена вытащили из-под куста ракиты пару сапог, а затем обнаружили тело французского офицера-кавалериста; он еще дышал. Несколько новобранцев немало удивились приказу лейтенанта: осторожно поднять француза и отнести в ближайший крестьянский дом, где уже оказывали помощь нескольким раненым.
– Я сказал – осторожно! – рявкнул лейтенант, продолжая обход линии.
Ветеран, получивший этот приказ, ухмыльнувшись, сказал молодому рекруту;
– Наш лейтенант говорит в таких случаях, что истекающий кровью офицер не француз и не англичанин – он человек. – И старый служака выразительно постучал указательным пальцем по виску.
Рекрут только раскрыл рот от изумления.
– Ты только не повторяй это вслух, – посоветовал ветеран. – Не то схлопочешь неслабую плюху от любого настоящего вояки, понял?
Отступление было ужасным. Перед самым выступлением начался дождь. Похоже, зарядил до конца недели, мрачно предрекали ветераны, глядя на тучи, предвещавшие обложной ливень.
Не на чем было остановить глаз в сплошном сером месиве. Единственное яркое пятно – вояки из Гайд-парка, как презрительно называли солдаты гвардейцев. Они действительно лихо отбросили противника от деревни Женап, где герцог провел предыдущую ночь. Но теперь они являли собой уморительное зрелище – их алые нарядные мундиры и начищенные сапоги покрывались густым слоем грязи.
Все остальное – дождь и грязь. Да ослепительные вспышки молнии и раскаты грома, от которых они вздрагивали – так это походило на залпы тяжелых орудий. А в конце пути – ночлег посреди чистого поля. И никакого довольствия. Не было сил даже роптать, раздавались лишь вялые реплики: мол, проклятые повозки интендантов покатили небось в Брюссель. Или в Гент. Или в Остенде. Или их уже погрузили на корабли, чтобы кормить этих чертовых моряков. А дождь все лил и лил.
* * *
Леди Андреа и миссис Симпсон оказались правы, думала Мэдлин. Первое ощущение страха, дурноты и головокружения, появившееся, когда начали прибывать раненые, прошло почти тотчас же. Тяга выйти на улицу, чтобы взглянуть, не окажется ли знакомых среди тех бедолаг, которые сумели дотащиться до города, оказалась сильнее желания броситься в свою комнату, зарыться лицом в подушку и заткнуть уши руками.
Бегая с улицы в дом и обратно с ведрами, из которых выплескивалась вода, с бинтами и ватой, она быстро забыла все, кроме необходимости успокоить, проводить того, кто хромает, усадить у дороги передохнуть смертельно уставших, поднести нюхательную соль тому, кто теряет сознание, отереть пыльное лицо влажной салфеткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78