Хатиб сам устроил, почистил и накормил наших лошадей, а потом присоединился ко мне.
И вдруг отворилась дверь во внутренние покои, и из неё вышла девушка — девушка такой красоты и утонченного изящества, каких я никогда не видел.
Она была высокого роста, двигалась словно под какую-то неслышную музыку, темные глаза окаймляли ещё более темные ресницы, её губы… кожа была безукоризненна, волосы черны как вороново крыло.
Когда она вышла из двери, наши взгляды встретились, и она задержалась на миг, приподняв подбородок и чуть приоткрыв губы.
Поднявшись, я поклонился в пояс и указал на место рядом с собой. У неё от такой безрассудной смелости даже глаза широко открылись, а потом она прошла через расступившуюся толпу к стоявшему неподалеку столику, уже накрытому для нее.
Больше красавица на меня не смотрела.
Глава 50
Наши с ней столы стояли один напротив другого по разные стороны комнаты, и разделяло их расстояние едва ли в двадцать футов.
Ей прислуживала дюжина рабов, а позади нее, по углам стола, замерли двое солдат-раджпутов. На столе ожидало не менее двух дюжин блюд с яствами, превосходно приготовленными, судя по запахам.
С моей стороны был лишь один мой верный Хатиб, а на столе всего три блюда.
Она была без паранджи, ибо не в обычае женщин её народа закрывать лицо. На ней были обтягивающие шелковые шаровары ярко-желтого цвета и прилегающий лиф, или «чоли», из такой же ткани. Поверх этой одежды она набросила спускающийся с плеч темно-оранжевый плащ или халат. Сандалии её были искусно изготовлены из какого-то золотистого материала, на лодыжках надеты браслеты.
Посередине лба у неё выделялся «опавший лист», как его называют на санскрите, или «тика». У неё этот знак представлял действительно крохотный листик искуснейшей работы. Волосы были причесаны совершенно гладко, вдоль пробора шла тройная нитка жемчуга, на которой надо лбом, у корней волос, подвешено было украшение, состоящее из трех золотых цветков с крупным рубином в середине каждого, а с нижнего края свисал ряд каплевидных жемчужин.
Мой обед состоял из «кабаб-караза» — блюда из мяса, приготовленного с вишнями и выложенного на маленькие круглые арабские хлебцы, которые мне очень нравились, а также риса с кислым лимонным соусом и бобов в соусе «карри».
Контраст между моими тремя блюдами и двумя дюжинами яств, принесенных к её столу, как и между толпой слуг, подававших обед ей, и моим единственным слугой, показался мне забавным, и Хатибу тоже.
Забавные ситуации никогда не проходил мимо внимания старика. Вот и сейчас он начал прислуживать мне за столом с подчеркнутым изяществом, с жеманством, передразнивающим неестественные манеры евнухов, прислуживающих ей.
Он снял крышку с блюда с «кабабом», шумно втянул в себя воздух, приподняв при этом свои клочковатые седые брови, и обратился ко мне:
— О могущественнейший! Ты должен это попробовать! Это же амброзия! Нектар! Воплощенная мечта!
Продекламировав эту тираду, он положил на край моей тарелки крохотную порцию и отступил назад с ложкой в руке, ожидая моего одобрения.
Я изящно попробовал, произведя при этом сложнейшую работу: понюхал, попробовал на вкус, пожевал, нахмурив брови, потом закатил глаза и наконец блаженно улыбнулся:
— Превосходно, Хатиб! Превосходно!
Он продолжал подавать мне мой скромный обед, сопровождая каждое свое действие множеством восклицаний:
— О, какое мясо! Ах, что за плов! Да будет трижды благословен Аллах!
Лицо сидящей напротив девушки ничего не выражало. Если она что и заметила, то никак не показала.
— Вина, о господин? Подарок великого императора Византийцев! Самого Мануила! Вина?
— Вина, Хатиб!
Он налил вина, а я поймал беглый взгляд девушки, сидевшей напротив.
— Послушай, проповедник, — сказал я, отодвинув стакан и обратив к нему полный внимания взор, — ты человек зрелых лет, много странствовавший и многое познавший, человек великого здравомыслия и проницательности… скажи мне… где, в какой стране мира женщины наиболее красивы?
— Действительно, где? Как ты сам понимаешь, о великолепный, такие вещи — дело вкуса. Вот, например, турки предпочитают, чтобы женщины были… — он сделал руками жест у себя перед грудью, — чтобы они были крепки здесь… — после чего его руки указали на бедра, — … и здесь.
Он снова наполнил мой стакан и отступил:
— Турки хотят, чтобы их женщины были толстыми, франки желают, чтобы их женщины были сильными, персы предпочитают тонких, а в Катае, говорят, у женщин самые красивые ноги на свете, но они ценят не ноги, а ступни!
— Ну, а женщины Хинда? Знаешь ли ты что-нибудь о женщинах этой отдаленной страны? Я слыхал, что они коротышки, уродливы лицом и ходят, переваливаясь как утки. Правда ли это?
Мы говорили по-персидски, и я надеялся, что никто из раджпутов-солдат не понимал нас. Она, однако, понимала, потому что я увидел, как она вдруг напряглась и вскинула на нас негодующий взгляд.
— О женщинах Хинда… — тактично промямлил Хатиб, — что могу я сказать о женщинах Хинда?
— Ну, в каждой стране, по крайней мере, некоторые женщины красивы. Неужто во всем Хинде не может быть ни одной — хотя бы одной?
— Да, можно полагать так, о господин. Обычно там, где есть сильные воины, есть и красивые женщины, они всегда появляются вместе, ты же знаешь.
— Я чту твою мудрость, о отец здравомыслия, ибо что знаю я о таких вещах? Ничего я не знаю о женщинах. Прекрасные создания, это несомненно, но моя стеснительность на позволяет мне приблизиться к ним. Я весь сжимаюсь от их взглядов, трепещу от одного слова… Что я, недостойнейший из всех людей, мог бы поведать красивой женщине?
Хитрые старческие глаза Хатиба заискрились смехом, но речь была по-прежнему чрезвычайно серьезна:
— Но как-то ты все-таки нашел, что говорить Валабе? Той, которую считают красивейшей женщиной Кордовы? Или Сюзанне, графине де Малькре?
— В самом деле, что же я им говорил? Они воспользовались моей застенчивостью, Хатиб! Что ж я мог поделать? Я, беззащитный мужчина? И к тому же такой стеснительный? Но они были красивы, и я чту их за их добрые деяния.
— А как насчет той девицы из викингов в Киеве?
— Она меня запугала, Хатиб. Я весь проникся благоговейным страхом. Ее длинные золотистые волосы, её внушительные плечи, её требовательные манеры… что мог я сделать?
— Полагаю, лишь то, что ты сделал… — Хатиб положил мне на тарелку ещё еды из накрытых крышками блюд. — Ешь, о господин, поддерживай свои силы! Кто знает, какие испытания тебе придется ещё пройти?
Внезапно дверь зала отворилась, вошли двое солдат и встали по обе стороны дверей. Между ними прошествовал напыщенный коротышка в очень большом тюрбане и длинном халате. За ним следовали восемь рабов, и каждый нес какой-то подарок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
И вдруг отворилась дверь во внутренние покои, и из неё вышла девушка — девушка такой красоты и утонченного изящества, каких я никогда не видел.
Она была высокого роста, двигалась словно под какую-то неслышную музыку, темные глаза окаймляли ещё более темные ресницы, её губы… кожа была безукоризненна, волосы черны как вороново крыло.
Когда она вышла из двери, наши взгляды встретились, и она задержалась на миг, приподняв подбородок и чуть приоткрыв губы.
Поднявшись, я поклонился в пояс и указал на место рядом с собой. У неё от такой безрассудной смелости даже глаза широко открылись, а потом она прошла через расступившуюся толпу к стоявшему неподалеку столику, уже накрытому для нее.
Больше красавица на меня не смотрела.
Глава 50
Наши с ней столы стояли один напротив другого по разные стороны комнаты, и разделяло их расстояние едва ли в двадцать футов.
Ей прислуживала дюжина рабов, а позади нее, по углам стола, замерли двое солдат-раджпутов. На столе ожидало не менее двух дюжин блюд с яствами, превосходно приготовленными, судя по запахам.
С моей стороны был лишь один мой верный Хатиб, а на столе всего три блюда.
Она была без паранджи, ибо не в обычае женщин её народа закрывать лицо. На ней были обтягивающие шелковые шаровары ярко-желтого цвета и прилегающий лиф, или «чоли», из такой же ткани. Поверх этой одежды она набросила спускающийся с плеч темно-оранжевый плащ или халат. Сандалии её были искусно изготовлены из какого-то золотистого материала, на лодыжках надеты браслеты.
Посередине лба у неё выделялся «опавший лист», как его называют на санскрите, или «тика». У неё этот знак представлял действительно крохотный листик искуснейшей работы. Волосы были причесаны совершенно гладко, вдоль пробора шла тройная нитка жемчуга, на которой надо лбом, у корней волос, подвешено было украшение, состоящее из трех золотых цветков с крупным рубином в середине каждого, а с нижнего края свисал ряд каплевидных жемчужин.
Мой обед состоял из «кабаб-караза» — блюда из мяса, приготовленного с вишнями и выложенного на маленькие круглые арабские хлебцы, которые мне очень нравились, а также риса с кислым лимонным соусом и бобов в соусе «карри».
Контраст между моими тремя блюдами и двумя дюжинами яств, принесенных к её столу, как и между толпой слуг, подававших обед ей, и моим единственным слугой, показался мне забавным, и Хатибу тоже.
Забавные ситуации никогда не проходил мимо внимания старика. Вот и сейчас он начал прислуживать мне за столом с подчеркнутым изяществом, с жеманством, передразнивающим неестественные манеры евнухов, прислуживающих ей.
Он снял крышку с блюда с «кабабом», шумно втянул в себя воздух, приподняв при этом свои клочковатые седые брови, и обратился ко мне:
— О могущественнейший! Ты должен это попробовать! Это же амброзия! Нектар! Воплощенная мечта!
Продекламировав эту тираду, он положил на край моей тарелки крохотную порцию и отступил назад с ложкой в руке, ожидая моего одобрения.
Я изящно попробовал, произведя при этом сложнейшую работу: понюхал, попробовал на вкус, пожевал, нахмурив брови, потом закатил глаза и наконец блаженно улыбнулся:
— Превосходно, Хатиб! Превосходно!
Он продолжал подавать мне мой скромный обед, сопровождая каждое свое действие множеством восклицаний:
— О, какое мясо! Ах, что за плов! Да будет трижды благословен Аллах!
Лицо сидящей напротив девушки ничего не выражало. Если она что и заметила, то никак не показала.
— Вина, о господин? Подарок великого императора Византийцев! Самого Мануила! Вина?
— Вина, Хатиб!
Он налил вина, а я поймал беглый взгляд девушки, сидевшей напротив.
— Послушай, проповедник, — сказал я, отодвинув стакан и обратив к нему полный внимания взор, — ты человек зрелых лет, много странствовавший и многое познавший, человек великого здравомыслия и проницательности… скажи мне… где, в какой стране мира женщины наиболее красивы?
— Действительно, где? Как ты сам понимаешь, о великолепный, такие вещи — дело вкуса. Вот, например, турки предпочитают, чтобы женщины были… — он сделал руками жест у себя перед грудью, — чтобы они были крепки здесь… — после чего его руки указали на бедра, — … и здесь.
Он снова наполнил мой стакан и отступил:
— Турки хотят, чтобы их женщины были толстыми, франки желают, чтобы их женщины были сильными, персы предпочитают тонких, а в Катае, говорят, у женщин самые красивые ноги на свете, но они ценят не ноги, а ступни!
— Ну, а женщины Хинда? Знаешь ли ты что-нибудь о женщинах этой отдаленной страны? Я слыхал, что они коротышки, уродливы лицом и ходят, переваливаясь как утки. Правда ли это?
Мы говорили по-персидски, и я надеялся, что никто из раджпутов-солдат не понимал нас. Она, однако, понимала, потому что я увидел, как она вдруг напряглась и вскинула на нас негодующий взгляд.
— О женщинах Хинда… — тактично промямлил Хатиб, — что могу я сказать о женщинах Хинда?
— Ну, в каждой стране, по крайней мере, некоторые женщины красивы. Неужто во всем Хинде не может быть ни одной — хотя бы одной?
— Да, можно полагать так, о господин. Обычно там, где есть сильные воины, есть и красивые женщины, они всегда появляются вместе, ты же знаешь.
— Я чту твою мудрость, о отец здравомыслия, ибо что знаю я о таких вещах? Ничего я не знаю о женщинах. Прекрасные создания, это несомненно, но моя стеснительность на позволяет мне приблизиться к ним. Я весь сжимаюсь от их взглядов, трепещу от одного слова… Что я, недостойнейший из всех людей, мог бы поведать красивой женщине?
Хитрые старческие глаза Хатиба заискрились смехом, но речь была по-прежнему чрезвычайно серьезна:
— Но как-то ты все-таки нашел, что говорить Валабе? Той, которую считают красивейшей женщиной Кордовы? Или Сюзанне, графине де Малькре?
— В самом деле, что же я им говорил? Они воспользовались моей застенчивостью, Хатиб! Что ж я мог поделать? Я, беззащитный мужчина? И к тому же такой стеснительный? Но они были красивы, и я чту их за их добрые деяния.
— А как насчет той девицы из викингов в Киеве?
— Она меня запугала, Хатиб. Я весь проникся благоговейным страхом. Ее длинные золотистые волосы, её внушительные плечи, её требовательные манеры… что мог я сделать?
— Полагаю, лишь то, что ты сделал… — Хатиб положил мне на тарелку ещё еды из накрытых крышками блюд. — Ешь, о господин, поддерживай свои силы! Кто знает, какие испытания тебе придется ещё пройти?
Внезапно дверь зала отворилась, вошли двое солдат и встали по обе стороны дверей. Между ними прошествовал напыщенный коротышка в очень большом тюрбане и длинном халате. За ним следовали восемь рабов, и каждый нес какой-то подарок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129