внутри оказались только камни, наваленные для увеличения веса — повозки должны были оставлять заманчивые глубокие следы.
К тому времени, когда разведчики печенегов обнаружили свою ошибку и распутали множество следов, компания снова собралась вместе, выбрала позицию для обороны и далеко продвинулась в её укреплении.
Мужчин и женщин, непригодных для других работ из-за ран или болезней, посадили изготовлять новые калтропы; изрядный запас их всегда возили с собой в повозках, потому что страшнее всего для купцов были нападения конников.
Множество калтропов было рассеяно в траве на достаточно широкой полосе, чтобы сбить напор атаки на оборонительные сооружения.
Когда передовая позиция была укреплена сравнительно надежно, гансграф отошел назад примерно на сотню ярдов и приказал строить несколько островков обороны — маленьких фортов за земляными насыпями и кустарником Эти форты могли бы сбить напор массированной атаки, расчленить вражеское войско и подставить его под перекрестный обстрел.
В одном из этих фортов второй линии разместили женщин и раненых, которым требовался уход. Съестные припасы распределили между фортами. Женщин и раненых поместили в том укреплении, где имелся родник.
Работа по подготовке обороны была проделана невероятно быстро. Это произошло благодаря хорошо рассчитанному плану гансграфа, который ещё в давние времена продумал и разработал целый ряд вариантов обороны, охватывающих чуть ли не все опасные ситуации, в которые мог попасть караван.
Главным образом наша оборона строилась против конников, и это себя оправдывало, кто бы и где бы на нас ни нападал. Лучники у нас были отличные, но, кроме них, имелось среди нас и множество искуснейших пращников, а берег поблизости был частично покрыт галькой, которая как нельзя лучше подходила в качестве боеприпасов.
К тому времени, как я достиг места встречи, все эти приготовления далеко продвинулись вперед.
Гансграф знал, что у всадников-степняков было в обычае атаковать стену или изгородь, заставляя коней с разбега перепрыгивать через нее, но острые колья, вбитые в землю с наклоном в ту сторону, откуда могла обрушиться атака, и рассыпанные калтропы делали такую атаку невозможной. Большинство калтропов были не видны в траве — высокой, по колено.
Некоторое время назад гансграф послал гонца в Константинополь — поторопить корабли, которые должны были встретить нас и забрать наш груз; сомнительно, однако, чтобы они успели прибыть вовремя…
* * *
На рассвете третьего дня после моего возвращения они нас нашли. Все это время им пришлось потратить, чтобы нагнать нас и разобраться в путанице следов, которую мы оставили.
Несколько тысяч печенегов быстрой рысью тронулись к нашим укреплениям — только для того, чтобы остановиться или круто повернуть назад, увидев поле перед нашей стеной. Мне было известно, насколько искусны эти наездники, я и знал, что некоторые из них, лавируя между кольями и калтропами, смогут пройти.
Я издалека узнал хана — он сидел на коне и время от времени привставал на стременах, чтобы рассмотреть нашу оборону. Сколько времени пройдет, прежде чем он сообразит, что мы уязвимы для нападения с моря или из рукавов дельты? Хорошо хоть, что печенеги, люди степей, за редким исключением не умели плавать и вообще боялись воды.
Сюзанна ждала меня у внешней стены одного из островков обороны. Ее лицо было бледно.
— Матюрен! Что же будет?
Что я мог ответить на этот вопрос? Оборону мы построили самую лучше, какую позволяли время и ситуация, однако я крайне тревожился. Да и ей не было нужды спрашивать, потому что её опыт в таких делах, несомненно, не уступал моему. Замок Саон часто подвергался нападениям, когда она была ещё подростком.
Однако только я смотрел в угрюмые старческие глаза хана, только я видел вблизи его людей — этих диких, вонючих степных тигров. Они жили для войны и мало что знали, кроме войны.
Я не из тех, кто считает нужным ограждать женщин от правды. Это совсем не слабовольные и не слабоумные существа, и они тоже должны готовиться к грядущему. Тот, кто не готовит свою женщину к бедствиям и несчастьям — глупец.
— Мы можем победить, Сюзанна, но можем и проиграть. Если тебя схватят, требуй встречи с Абака-ханом. Он князь, сын хана, и мы с ним друг друга знаем. Проси встречи с ним; расскажи ему свою историю. Но если сможешь, беги. Я постараюсь расчистить тебе путь.
— А ты?
— Обо мне не думай. Вот море, за ним Константинополь, где у тебя есть друзья. Любыми способами добирайся туда.
— Ты считаешь, что они нас разобьют?
— Кто может сказать? Сюзанна, мудрый человек бьется, чтобы победить… но дважды дурак тот, кто не имеет плана на случай поражения.
Она положила руку мне на рукав:
— Матюрен… Я не хочу тебя потерять.
— И я не хочу потерять тебя.
Мы стояли рядом, наслаждаясь утренним солнцем и глядя на темную линию печенежских всадников — черное облако на нашем горизонте.
Они протянулись темной и страшной линией от одного края перешейка до другого, глядя на поле предстоящего боя с древних дюн. Они ожидали.
Невероятная лихорадка оборонительных работ осталась позади, и мы отдыхали, собирались с силами, ели, разговаривали и ждали нападения.
Вспоминая все, что я видел — этих темнолицых людей с твердыми челюстями и узкими глазами, я трепетал за тех, кто был со мною рядом.
Эти степные всадники ненавидели все места, где не растет трава; города внушали им отвращение. Они питались кобыльим молоком, творогом, кровью из вен живых лошадей; ели ячмень и мясо, если удавалось достать. Жить — для них значило убивать.
— Даже если мы победим, — сказал я, — всему этому настанет конец, и очень жаль, что всякое начало должно быть и концом чему-то. Мне будет не хватать походного барабана, Сюзанна, по-настоящему не хватать…
Этот барабан был биением нашего пульса, и я часто гадал, что в первый раз заставляет зазвучать барабан человеческой жизни? Ибо каждый из нас шагает под бой своего собственного барабана, который задает неслышный ритм всем нашим движениям и мыслям…
Не исчезновение ли отца заставило ожить мой барабан? Или это началось в каком-то друидском лесу, давным-давно, когда омела была срезана с дуба золотым серпом? А может быть, все началось, когда слилась воедино кровь моей матери и отца?
К нам подошел гансграф:
— Тут нашлась небольшая лодчонка, с полдюжины людей она выдержит. Есть весла, и парус тоже, а корабли из Константинополя скоро подойдут… — Он перевел взгляд на Сюзанну. — Женщины из нашей компании уйдут на этой лодке, и там должен быть один мужчина. — Он взглянул на меня: — Ты — не из наших… Ты поплывешь с ними.
— Я останусь. Поплывет Хатиб.
Он не стал возражать, и я понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
К тому времени, когда разведчики печенегов обнаружили свою ошибку и распутали множество следов, компания снова собралась вместе, выбрала позицию для обороны и далеко продвинулась в её укреплении.
Мужчин и женщин, непригодных для других работ из-за ран или болезней, посадили изготовлять новые калтропы; изрядный запас их всегда возили с собой в повозках, потому что страшнее всего для купцов были нападения конников.
Множество калтропов было рассеяно в траве на достаточно широкой полосе, чтобы сбить напор атаки на оборонительные сооружения.
Когда передовая позиция была укреплена сравнительно надежно, гансграф отошел назад примерно на сотню ярдов и приказал строить несколько островков обороны — маленьких фортов за земляными насыпями и кустарником Эти форты могли бы сбить напор массированной атаки, расчленить вражеское войско и подставить его под перекрестный обстрел.
В одном из этих фортов второй линии разместили женщин и раненых, которым требовался уход. Съестные припасы распределили между фортами. Женщин и раненых поместили в том укреплении, где имелся родник.
Работа по подготовке обороны была проделана невероятно быстро. Это произошло благодаря хорошо рассчитанному плану гансграфа, который ещё в давние времена продумал и разработал целый ряд вариантов обороны, охватывающих чуть ли не все опасные ситуации, в которые мог попасть караван.
Главным образом наша оборона строилась против конников, и это себя оправдывало, кто бы и где бы на нас ни нападал. Лучники у нас были отличные, но, кроме них, имелось среди нас и множество искуснейших пращников, а берег поблизости был частично покрыт галькой, которая как нельзя лучше подходила в качестве боеприпасов.
К тому времени, как я достиг места встречи, все эти приготовления далеко продвинулись вперед.
Гансграф знал, что у всадников-степняков было в обычае атаковать стену или изгородь, заставляя коней с разбега перепрыгивать через нее, но острые колья, вбитые в землю с наклоном в ту сторону, откуда могла обрушиться атака, и рассыпанные калтропы делали такую атаку невозможной. Большинство калтропов были не видны в траве — высокой, по колено.
Некоторое время назад гансграф послал гонца в Константинополь — поторопить корабли, которые должны были встретить нас и забрать наш груз; сомнительно, однако, чтобы они успели прибыть вовремя…
* * *
На рассвете третьего дня после моего возвращения они нас нашли. Все это время им пришлось потратить, чтобы нагнать нас и разобраться в путанице следов, которую мы оставили.
Несколько тысяч печенегов быстрой рысью тронулись к нашим укреплениям — только для того, чтобы остановиться или круто повернуть назад, увидев поле перед нашей стеной. Мне было известно, насколько искусны эти наездники, я и знал, что некоторые из них, лавируя между кольями и калтропами, смогут пройти.
Я издалека узнал хана — он сидел на коне и время от времени привставал на стременах, чтобы рассмотреть нашу оборону. Сколько времени пройдет, прежде чем он сообразит, что мы уязвимы для нападения с моря или из рукавов дельты? Хорошо хоть, что печенеги, люди степей, за редким исключением не умели плавать и вообще боялись воды.
Сюзанна ждала меня у внешней стены одного из островков обороны. Ее лицо было бледно.
— Матюрен! Что же будет?
Что я мог ответить на этот вопрос? Оборону мы построили самую лучше, какую позволяли время и ситуация, однако я крайне тревожился. Да и ей не было нужды спрашивать, потому что её опыт в таких делах, несомненно, не уступал моему. Замок Саон часто подвергался нападениям, когда она была ещё подростком.
Однако только я смотрел в угрюмые старческие глаза хана, только я видел вблизи его людей — этих диких, вонючих степных тигров. Они жили для войны и мало что знали, кроме войны.
Я не из тех, кто считает нужным ограждать женщин от правды. Это совсем не слабовольные и не слабоумные существа, и они тоже должны готовиться к грядущему. Тот, кто не готовит свою женщину к бедствиям и несчастьям — глупец.
— Мы можем победить, Сюзанна, но можем и проиграть. Если тебя схватят, требуй встречи с Абака-ханом. Он князь, сын хана, и мы с ним друг друга знаем. Проси встречи с ним; расскажи ему свою историю. Но если сможешь, беги. Я постараюсь расчистить тебе путь.
— А ты?
— Обо мне не думай. Вот море, за ним Константинополь, где у тебя есть друзья. Любыми способами добирайся туда.
— Ты считаешь, что они нас разобьют?
— Кто может сказать? Сюзанна, мудрый человек бьется, чтобы победить… но дважды дурак тот, кто не имеет плана на случай поражения.
Она положила руку мне на рукав:
— Матюрен… Я не хочу тебя потерять.
— И я не хочу потерять тебя.
Мы стояли рядом, наслаждаясь утренним солнцем и глядя на темную линию печенежских всадников — черное облако на нашем горизонте.
Они протянулись темной и страшной линией от одного края перешейка до другого, глядя на поле предстоящего боя с древних дюн. Они ожидали.
Невероятная лихорадка оборонительных работ осталась позади, и мы отдыхали, собирались с силами, ели, разговаривали и ждали нападения.
Вспоминая все, что я видел — этих темнолицых людей с твердыми челюстями и узкими глазами, я трепетал за тех, кто был со мною рядом.
Эти степные всадники ненавидели все места, где не растет трава; города внушали им отвращение. Они питались кобыльим молоком, творогом, кровью из вен живых лошадей; ели ячмень и мясо, если удавалось достать. Жить — для них значило убивать.
— Даже если мы победим, — сказал я, — всему этому настанет конец, и очень жаль, что всякое начало должно быть и концом чему-то. Мне будет не хватать походного барабана, Сюзанна, по-настоящему не хватать…
Этот барабан был биением нашего пульса, и я часто гадал, что в первый раз заставляет зазвучать барабан человеческой жизни? Ибо каждый из нас шагает под бой своего собственного барабана, который задает неслышный ритм всем нашим движениям и мыслям…
Не исчезновение ли отца заставило ожить мой барабан? Или это началось в каком-то друидском лесу, давным-давно, когда омела была срезана с дуба золотым серпом? А может быть, все началось, когда слилась воедино кровь моей матери и отца?
К нам подошел гансграф:
— Тут нашлась небольшая лодчонка, с полдюжины людей она выдержит. Есть весла, и парус тоже, а корабли из Константинополя скоро подойдут… — Он перевел взгляд на Сюзанну. — Женщины из нашей компании уйдут на этой лодке, и там должен быть один мужчина. — Он взглянул на меня: — Ты — не из наших… Ты поплывешь с ними.
— Я останусь. Поплывет Хатиб.
Он не стал возражать, и я понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129