Весь погруженный в созерцание клубов дыма, поднимавшегося из его трубки к потолку, буканьер не заметил прихода товарищей.
Лоран тихо опустил руку на его плечо.
Как ни легко было прикосновение, оно мгновенно прервало глубокую задумчивость наблюдателя.
С быстротой ягуара он вскочил и обернулся, держа по пистолету в каждой руке.
— Да ты что, брат! На кого это ты так напустился?! — вскричал Лоран.
— Гром и молния! Это ты, брат! — И Олоне захохотал во все горло. — Как я рад тебя видеть!
— Здравствуй, Олоне.
— Э-э! И ты, Мигель, старый дружище! Добро пожаловать! И Шелковинка тут, и Хосе! Чертовы рога! Это же просто праздник какой-то!.. Садитесь и потолкуем за трубкой и стаканом доброго вина. Мне надо передать тебе кое-что, Лоран.
— И мне тоже, — с улыбкой ответил тот.
— Эй! Вино, стаканы! Живо, гром и молния! Какой-то малый с болезненным бледным лицом, худой — как говорится, одна кожа да кости — поспешил подать на стол все, чего требовал хозяин.
— На, выпей, постная рожа, это тебе полезно, — сказал Олоне, подавая ему полный до краев стакан.
Поблагодарив улыбкой, смахивающей на болезненную гримасу, слуга залпом осушил стакан и отошел, вытирая рот тыльной стороной руки.
— Этому бедняге не суждено, по-видимому, долго мыкаться по белу свету, — заметил Лоран с состраданием.
— И не говори, — согласился Олоне, пожав плечами, — он и теперь полумертвый. Кажется, он из какого-то богатого семейства в Гаскони; его захватили вербовщики и силой отправили сюда. Он создан быть буканьером, как я — папой. Курица сильнее его. К тому же ему посчастливилось тотчас по прибытии в эти места схватить лихорадку, от которой он и теперь еще не может отвязаться. Он тих и скромен, как девушка, предан нам, как собака, и храбрости необычайной.
— В его положении нечего бояться смерти, она для него скорее облегчение.
— Отчасти дело в этом; но, кроме того, он дворянин, его фамилия де Марсен или что-то в этом роде.
— Зачем же ты купил его, такого больного?
— По доброте. Мне стало жаль его. Когда бедного малого выставили на продажу вместе с другими, я заметил, что к нему присматривается Красивая Голова, а ты знаешь, что он не слывет нежным к своим работникам. Вот мне и захотелось спасти этого парня, которого он, безусловно, угробил бы через две недели.
— Ты хорошо поступил, Олоне, я узнаю тебя в этом.
— А что прикажешь делать? Ведь я тоже был продан в неволю и не забываю этого.
— Правда; ты принадлежал Монбару.
— Именно.
— Но тебе не следовало брать с собой беднягу при такой его слабости.
— О-о! Видно, что ты совсем не знаешь его. Он ни за что не хотел отставать от меня; кроме того, он сказал мне слова, которые тронули меня своей искренностью.
— Какие?
— «Дайте мне съехать с вами на берег, — сказал он, — может, мне и удастся схватить пулю, ведь лучше умереть так, чем от лихорадки».
— И ты согласился?
— А что сделал бы ты на моем месте?
— То же, что и ты. Бедняга!
— Твое здоровье, брат, и хватит об этом.
— Твое здоровье! А ведь замечательно встретиться после расставания, при котором не знаешь, увидишься ли опять в этой жизни.
— Поверь, старый товарищ, моя радость не меньше твоей.
— Знаю, и от этого мне еще веселее… Но здесь от гама ничего не слышно; постой, я мигом всех угомоню.
Олоне взял свисток, который носил на шее на золотой цепочке, и пронзительно свистнул.
Мгновенно в зале водворилась мертвая тишина.
— Ну-ка, живо спать! — крикнул Олоне зычным голосом. — Уже поздно, а завтра с рассветом подъем по тревоге. Да и мне нужно переговорить в тишине с Лораном и Мигелем Баском. Марсен, читай молитву.
Береговые братья тотчас стали на колени и благоговейно повторяли за данником слова молитвы, потом легли вповалку и через пять минут уже храпели, словно трубы органа.
— Вот мы и избавились от них, — сказал Олоне, возвращаясь к своему месту у стола, — теперь поговорим.
— Охотно.
— Предупреждаю, любезный друг, что Монбар отдал меня под твою команду, я твой лейтенант.
— Монбар не мог доставить мне большего удовольствия, завтра я сам поблагодарю его… Так о чем пойдет речь?
— Я и сам толком ничего не знаю, адмирал никому не хочет ничего говорить, кроме тебя, что и справедливо, раз экспедицией командуешь ты. Впрочем, не беспокойся, я уверен, что дело предстоит жаркое.
— Почему ты так думаешь?
— Видишь ли, я знаю Монбара как свои пять пальцев, потому что долго служил ему; как ни крути, а мне его замашки известны вдоль и поперек. Когда он говорит мне что-нибудь, я тотчас смекаю, в чем дело. Итак, когда он грызет ногти, можно быть вполне уверенным, что дело будет о-го-го какое жаркое!
— То есть, разговаривая с тобой, он грыз ногти?
— Постоянно. Вот тогда я и сказал себе: видно, пляска будет на славу.
— Твоими бы устами да мед пить!
— К тому же я сообразил, что Монбар не стал бы отвлекать тебя от твоих дел из-за пустяков… Хорошо тут жить?
— Жаловаться не могу, живу отлично.
— Скажите на милость, экий неженка! Тем лучше, тысяча чертей! Я хотел бы уже быть там!.. А что делает Тихий Ветерок?
— Нельзя сказать, что сильно занят в настоящую минуту.
— Дело не в работе, — я думаю, он скучает до смерти: земля ему не по душе, он истый моряк. Итак, завтра ты увидишься с адмиралом.
— В девять часов утра. Как только я вернусь, я немедленно передам тебе весь наш разговор с ним.
— Это хорошо.
— Может случиться, что я получу приказание действовать немедленно.
— Не беспокойся, я буду готов.
— Во всяком случае у тебя будет время на подготовку: раньше ночи я ни под каким видом не соглашусь вывести отсюда наших людей.
— Это будет лучше; так мы сумеем без опаски покинуть наше убежище, нас никто не увидит, и мы не выдадим нашего присутствия в случайной стычке.
— Скажите, вождь, — обратился Лоран к индейцу, — куда ведет выход из этого подземелья?
— Их несколько, капитан, — ответил Хосе. — Тот, которым воспользовались мы, примыкает почти к самому устью Сан-Хуана, кроме этого есть еще два, один из которых оканчивается в пятидесяти шагах от дороги из Чагреса в Панаму.
— О-о! Если предчувствие не обманывает меня, я думаю, мы выйдем этим путем.
— Я тоже так думаю! — весело вскричал Олоне, потирая руки.
— Сеньоры, — сказал Хосе, — позвольте вам заметить, что ночь на исходе и пора бы уже отдохнуть.
— Очень приятно! — засмеялся Олоне. — Хосе лелеет нас, как нежных молоденьких девушек, даже посылает нас спать, прости Господи!
— На рассвете капитан Лоран должен быть уже в дороге.
— Правда… Еще последний стаканчик — и доброй ночи! Вот уж я со своими людьми поскучаю весь завтрашний день.
— Позвольте мне дать вам совет, капитан.
— Еще бы, друг Хосе, — все ваши советы превосходны!
— Вы, наверное, заметили, когда шли сюда, поленницу в двадцати шагах от входа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Лоран тихо опустил руку на его плечо.
Как ни легко было прикосновение, оно мгновенно прервало глубокую задумчивость наблюдателя.
С быстротой ягуара он вскочил и обернулся, держа по пистолету в каждой руке.
— Да ты что, брат! На кого это ты так напустился?! — вскричал Лоран.
— Гром и молния! Это ты, брат! — И Олоне захохотал во все горло. — Как я рад тебя видеть!
— Здравствуй, Олоне.
— Э-э! И ты, Мигель, старый дружище! Добро пожаловать! И Шелковинка тут, и Хосе! Чертовы рога! Это же просто праздник какой-то!.. Садитесь и потолкуем за трубкой и стаканом доброго вина. Мне надо передать тебе кое-что, Лоран.
— И мне тоже, — с улыбкой ответил тот.
— Эй! Вино, стаканы! Живо, гром и молния! Какой-то малый с болезненным бледным лицом, худой — как говорится, одна кожа да кости — поспешил подать на стол все, чего требовал хозяин.
— На, выпей, постная рожа, это тебе полезно, — сказал Олоне, подавая ему полный до краев стакан.
Поблагодарив улыбкой, смахивающей на болезненную гримасу, слуга залпом осушил стакан и отошел, вытирая рот тыльной стороной руки.
— Этому бедняге не суждено, по-видимому, долго мыкаться по белу свету, — заметил Лоран с состраданием.
— И не говори, — согласился Олоне, пожав плечами, — он и теперь полумертвый. Кажется, он из какого-то богатого семейства в Гаскони; его захватили вербовщики и силой отправили сюда. Он создан быть буканьером, как я — папой. Курица сильнее его. К тому же ему посчастливилось тотчас по прибытии в эти места схватить лихорадку, от которой он и теперь еще не может отвязаться. Он тих и скромен, как девушка, предан нам, как собака, и храбрости необычайной.
— В его положении нечего бояться смерти, она для него скорее облегчение.
— Отчасти дело в этом; но, кроме того, он дворянин, его фамилия де Марсен или что-то в этом роде.
— Зачем же ты купил его, такого больного?
— По доброте. Мне стало жаль его. Когда бедного малого выставили на продажу вместе с другими, я заметил, что к нему присматривается Красивая Голова, а ты знаешь, что он не слывет нежным к своим работникам. Вот мне и захотелось спасти этого парня, которого он, безусловно, угробил бы через две недели.
— Ты хорошо поступил, Олоне, я узнаю тебя в этом.
— А что прикажешь делать? Ведь я тоже был продан в неволю и не забываю этого.
— Правда; ты принадлежал Монбару.
— Именно.
— Но тебе не следовало брать с собой беднягу при такой его слабости.
— О-о! Видно, что ты совсем не знаешь его. Он ни за что не хотел отставать от меня; кроме того, он сказал мне слова, которые тронули меня своей искренностью.
— Какие?
— «Дайте мне съехать с вами на берег, — сказал он, — может, мне и удастся схватить пулю, ведь лучше умереть так, чем от лихорадки».
— И ты согласился?
— А что сделал бы ты на моем месте?
— То же, что и ты. Бедняга!
— Твое здоровье, брат, и хватит об этом.
— Твое здоровье! А ведь замечательно встретиться после расставания, при котором не знаешь, увидишься ли опять в этой жизни.
— Поверь, старый товарищ, моя радость не меньше твоей.
— Знаю, и от этого мне еще веселее… Но здесь от гама ничего не слышно; постой, я мигом всех угомоню.
Олоне взял свисток, который носил на шее на золотой цепочке, и пронзительно свистнул.
Мгновенно в зале водворилась мертвая тишина.
— Ну-ка, живо спать! — крикнул Олоне зычным голосом. — Уже поздно, а завтра с рассветом подъем по тревоге. Да и мне нужно переговорить в тишине с Лораном и Мигелем Баском. Марсен, читай молитву.
Береговые братья тотчас стали на колени и благоговейно повторяли за данником слова молитвы, потом легли вповалку и через пять минут уже храпели, словно трубы органа.
— Вот мы и избавились от них, — сказал Олоне, возвращаясь к своему месту у стола, — теперь поговорим.
— Охотно.
— Предупреждаю, любезный друг, что Монбар отдал меня под твою команду, я твой лейтенант.
— Монбар не мог доставить мне большего удовольствия, завтра я сам поблагодарю его… Так о чем пойдет речь?
— Я и сам толком ничего не знаю, адмирал никому не хочет ничего говорить, кроме тебя, что и справедливо, раз экспедицией командуешь ты. Впрочем, не беспокойся, я уверен, что дело предстоит жаркое.
— Почему ты так думаешь?
— Видишь ли, я знаю Монбара как свои пять пальцев, потому что долго служил ему; как ни крути, а мне его замашки известны вдоль и поперек. Когда он говорит мне что-нибудь, я тотчас смекаю, в чем дело. Итак, когда он грызет ногти, можно быть вполне уверенным, что дело будет о-го-го какое жаркое!
— То есть, разговаривая с тобой, он грыз ногти?
— Постоянно. Вот тогда я и сказал себе: видно, пляска будет на славу.
— Твоими бы устами да мед пить!
— К тому же я сообразил, что Монбар не стал бы отвлекать тебя от твоих дел из-за пустяков… Хорошо тут жить?
— Жаловаться не могу, живу отлично.
— Скажите на милость, экий неженка! Тем лучше, тысяча чертей! Я хотел бы уже быть там!.. А что делает Тихий Ветерок?
— Нельзя сказать, что сильно занят в настоящую минуту.
— Дело не в работе, — я думаю, он скучает до смерти: земля ему не по душе, он истый моряк. Итак, завтра ты увидишься с адмиралом.
— В девять часов утра. Как только я вернусь, я немедленно передам тебе весь наш разговор с ним.
— Это хорошо.
— Может случиться, что я получу приказание действовать немедленно.
— Не беспокойся, я буду готов.
— Во всяком случае у тебя будет время на подготовку: раньше ночи я ни под каким видом не соглашусь вывести отсюда наших людей.
— Это будет лучше; так мы сумеем без опаски покинуть наше убежище, нас никто не увидит, и мы не выдадим нашего присутствия в случайной стычке.
— Скажите, вождь, — обратился Лоран к индейцу, — куда ведет выход из этого подземелья?
— Их несколько, капитан, — ответил Хосе. — Тот, которым воспользовались мы, примыкает почти к самому устью Сан-Хуана, кроме этого есть еще два, один из которых оканчивается в пятидесяти шагах от дороги из Чагреса в Панаму.
— О-о! Если предчувствие не обманывает меня, я думаю, мы выйдем этим путем.
— Я тоже так думаю! — весело вскричал Олоне, потирая руки.
— Сеньоры, — сказал Хосе, — позвольте вам заметить, что ночь на исходе и пора бы уже отдохнуть.
— Очень приятно! — засмеялся Олоне. — Хосе лелеет нас, как нежных молоденьких девушек, даже посылает нас спать, прости Господи!
— На рассвете капитан Лоран должен быть уже в дороге.
— Правда… Еще последний стаканчик — и доброй ночи! Вот уж я со своими людьми поскучаю весь завтрашний день.
— Позвольте мне дать вам совет, капитан.
— Еще бы, друг Хосе, — все ваши советы превосходны!
— Вы, наверное, заметили, когда шли сюда, поленницу в двадцати шагах от входа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67