Чего-то там для кино делал. Я потом этот фильм посмотрел – мне чуть худо не стало!..
– Все бегут из вашей России! – зло сказал «японец». – Думают, что тут повсюду медом намазано.
– Ребята… Поехали, а? – жалобно проныла девчонка. – Я уже еле на ногах стою…
– Все, все! По коням, братцы! – Эквилибрист быстро сел за руль и завел двигатель.
– Катька! Я там тебе подушку из дому захватил, – сказал «японец» и уселся рядом с эквилибристом.
– Нет слов, Нартайчик… Что бы я без тебя делала, солнце ты мое?.. – устало проговорила девчонка и улеглась на заднее сиденье пикапа.
Старый «фольксваген» аккуратно выбрался на свободную от машин проезжую часть узенькой улочки и неторопливо покатил прочь, покачивая красным светом задних фонарей.
Я пришел в отель, взял у портье ключ и поднялся в свой номер.
Достал из чемодана бутылку «Столичной», налил полстакана, выпил и закусил одной из двух конфеток, лежавших у меня на подушке.
Водка была теплая, конфетка – резиновая, с парфюмерным запахом. Какая-то аптечная жвачка, а не конфета.
Да, да, господа! Все правильно!.. Я именно тот самый «америкашка», который сегодня «отслюнил двадцатник» вашей подруге с Мариенплац. Мало того, я действительно тот самый «чувак», который «полгода ошивался в цирке», а потом получилось плохое кино. Тут – никаких сомнений. Это – я, и только – я!
Но как я мог принять нашего обычного, среднеазиатского киргиза, или кто он там есть на самом деле, за японца – этого я себе простить не мог!
И почему это я – старая стреляная ворона, углядел «западно-нордическую внешность» в заурядном, простоватом, пусть достаточно приятном, но совершенно русском лице эквилибриста, – просто не укладывалось у меня в голове! Тем более, что я же с самого начала угадал в нем того парня из Московского цирка!
А то, что я вокруг этого еще и насочинял себе черт знает что, – приводило меня буквально в бешенство!
Я налил себе еще полстакана водки и взял с подушки вторую конфетку.
Нет, господин среднеазиатский эмигрант, не все бегут из России! Это ты, сукин кот, шустришь тут с подносиком по площади, а некоторые…
Я залпом выпил водку и стал раздраженно зажевывать ее последней конфеткой.
Так в раздражении и заснул.
И снились мне какие-то дурацкие и тревожные сны – будто бы бегаю я по Мариенплац с подносиком, всем раздаю свои визитные карточки, а неподалеку от меня, совершенно голые, эквилибрист и певица с гитарой занимаются любовью на глазах у хохочущей толпы. Вокруг них на низкорослой, лохматой лошаденке скачет злобный киргиз в баварской шляпке с султанчиком и хлещет, хлещет всех без разбора длинной сыромятной камчой, яростно стараясь добраться до меня… Ужас и ожидание обжигающего удара делают мои ноги вялыми, тяжелыми, сердце переполняет страх неотвратимости, дыхание рвется из груди, и ясное, почти реальное ощущение такой беспомощности и одиночества, что…
Тут я заставил себя проснуться. Уже светало. Пульс – сто двадцать, во рту пересохло.
Я принял полтаблетки адельфана, напился в ванной холодной воды из-под крана и снова улегся. И проспал уже без всяких киргизов до самого телефонного звонка Виктора.
Выяснилось, что я и сегодня свободен. И завтра. А вот послезавтра будет готов перевод моего сценария, и тогда-то работа и начнется…
Всю первую половину дня я шатался по Швабингу – по его Леопольдштрассе, напоминавшей одновременно и петербургский Невский проспект, и московскую улицу Горького.
Обедал в рыбном ресторанчике «Нордзее», где не нужно было выскребать из себя разные иностранные слова и вступать в мучительные объяснения с официантом. Достаточно было ткнуть пальцем в висящий прямо над буфетной стойкой большой, ярко подсвеченный диапозитив, аппетитно изображавший то или иное блюдо, и оплатить свои рыбные притязания в кассе.
Но где бы я сегодня ни шлялся – по шумной, забитой машинами и людьми Леопольдштрассе, по ее строгому университетскому продолжению – Людвигштрассе, и дальше – по роскошной и элегантной Тиатинерштрассе с заоблачно-запредельными ценами в фантастически красивых маленьких магазинчиках, – меня тянуло на Мариенплац. Где русская девочка с гитарой поет мои песни, где на одной руке, вверх ногами, стоит акробат-эквилибрист из моей Москвы, где ассистирует ему маленький, суровый потомок Чингиз-хана из моей Средней Азии, куда я был эвакуирован в сорок втором и откуда в сорок четвертом шестнадцатилетним, голодным, завшивевшим уходил на фронт…
– Добрый вечер, господа! – сказал я, когда отыскал их в том же переулке, что и вчера, во время погрузки реквизита в машину.
– Добрый вечер, господа! – сказал я им, стараясь придать своему голосу максимум легкости и ироничности.
– Здравствуйте, здравствуйте, – улыбнулся мне эквилибрист. – Я вас на Мариенплац видел.
– И не только на Мариенплац, – заметил я.
– Верно, – рассмеялся он.
– А я думала, вы – американец, – сказала девочка.
– Двадцать марок – это уже что-то от графа Монте-Кристо…
– Эмигрант? – строго спросил меня потомок Чингиз-хана.
– Нет.
– Давно здесь? – поинтересовалась девочка.
– Третий день.
Эквилибрист первым протянул мне руку:
– Эдик. Эдуард Петров. Вы тоже москвич?
– Да.
– Замечательно… А это Катя Гуревич. Из Ленинграда. Вернее – из Израиля… Это Нартай. Нартай Сапаргалиев. Он из Алма-Аты.
Я всем пожал руки и назвал себя. Втайне я надеялся, что когда они услышат мою фамилию, кто-нибудь из них обязательно воскликнет: «Так это вы написали то-то и то-то?!»
Но ничего подобного не произошло. Никто, никто не знает авторов даже очень известных фильмов!.. Хотя «вначале было слово».
– Очень приятно, – вежливо сказал Эдик, переглянулся с Нартаем и Катей и неожиданно предложил мне: – Не хотите ли где-нибудь пивка выпить? У нас сегодня был неплохой день и… мы приглашаем.
– Идея превосходная, – немедленно согласился я. – Но у меня есть встречный вариант: вы ведете меня в ближайший симпатичный ресторанчик, а приглашаю всех я. И, пожалуйста, не возражайте. У вас сегодня был неплохой день, а у меня была очень неплохая последняя пара лет…
На четвертый день моего пребывания в Мюнхене сценарий был переведен на нормальный немецкий язык, и президент киностудии, наконец, смог его прочитать.
После пышного комплиментарного вступления с обещаниями завоевать будущим фильмом весь кинорынок мира, президент попросил внести в сценарий некоторые изменения: часть эпизодов, происходящих в дорогостоящих декорациях, вынести на так называемую натуру. То есть, предположим, сцену царского приема в дворцовых покоях снимать на какой-нибудь лесной или садовой лужайке, что при производстве фильма обойдется вдесятеро дешевле…
Но самое серьезное требование президента касалось одного второстепенного, но очень забавно придуманного мною персонажа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Все бегут из вашей России! – зло сказал «японец». – Думают, что тут повсюду медом намазано.
– Ребята… Поехали, а? – жалобно проныла девчонка. – Я уже еле на ногах стою…
– Все, все! По коням, братцы! – Эквилибрист быстро сел за руль и завел двигатель.
– Катька! Я там тебе подушку из дому захватил, – сказал «японец» и уселся рядом с эквилибристом.
– Нет слов, Нартайчик… Что бы я без тебя делала, солнце ты мое?.. – устало проговорила девчонка и улеглась на заднее сиденье пикапа.
Старый «фольксваген» аккуратно выбрался на свободную от машин проезжую часть узенькой улочки и неторопливо покатил прочь, покачивая красным светом задних фонарей.
Я пришел в отель, взял у портье ключ и поднялся в свой номер.
Достал из чемодана бутылку «Столичной», налил полстакана, выпил и закусил одной из двух конфеток, лежавших у меня на подушке.
Водка была теплая, конфетка – резиновая, с парфюмерным запахом. Какая-то аптечная жвачка, а не конфета.
Да, да, господа! Все правильно!.. Я именно тот самый «америкашка», который сегодня «отслюнил двадцатник» вашей подруге с Мариенплац. Мало того, я действительно тот самый «чувак», который «полгода ошивался в цирке», а потом получилось плохое кино. Тут – никаких сомнений. Это – я, и только – я!
Но как я мог принять нашего обычного, среднеазиатского киргиза, или кто он там есть на самом деле, за японца – этого я себе простить не мог!
И почему это я – старая стреляная ворона, углядел «западно-нордическую внешность» в заурядном, простоватом, пусть достаточно приятном, но совершенно русском лице эквилибриста, – просто не укладывалось у меня в голове! Тем более, что я же с самого начала угадал в нем того парня из Московского цирка!
А то, что я вокруг этого еще и насочинял себе черт знает что, – приводило меня буквально в бешенство!
Я налил себе еще полстакана водки и взял с подушки вторую конфетку.
Нет, господин среднеазиатский эмигрант, не все бегут из России! Это ты, сукин кот, шустришь тут с подносиком по площади, а некоторые…
Я залпом выпил водку и стал раздраженно зажевывать ее последней конфеткой.
Так в раздражении и заснул.
И снились мне какие-то дурацкие и тревожные сны – будто бы бегаю я по Мариенплац с подносиком, всем раздаю свои визитные карточки, а неподалеку от меня, совершенно голые, эквилибрист и певица с гитарой занимаются любовью на глазах у хохочущей толпы. Вокруг них на низкорослой, лохматой лошаденке скачет злобный киргиз в баварской шляпке с султанчиком и хлещет, хлещет всех без разбора длинной сыромятной камчой, яростно стараясь добраться до меня… Ужас и ожидание обжигающего удара делают мои ноги вялыми, тяжелыми, сердце переполняет страх неотвратимости, дыхание рвется из груди, и ясное, почти реальное ощущение такой беспомощности и одиночества, что…
Тут я заставил себя проснуться. Уже светало. Пульс – сто двадцать, во рту пересохло.
Я принял полтаблетки адельфана, напился в ванной холодной воды из-под крана и снова улегся. И проспал уже без всяких киргизов до самого телефонного звонка Виктора.
Выяснилось, что я и сегодня свободен. И завтра. А вот послезавтра будет готов перевод моего сценария, и тогда-то работа и начнется…
Всю первую половину дня я шатался по Швабингу – по его Леопольдштрассе, напоминавшей одновременно и петербургский Невский проспект, и московскую улицу Горького.
Обедал в рыбном ресторанчике «Нордзее», где не нужно было выскребать из себя разные иностранные слова и вступать в мучительные объяснения с официантом. Достаточно было ткнуть пальцем в висящий прямо над буфетной стойкой большой, ярко подсвеченный диапозитив, аппетитно изображавший то или иное блюдо, и оплатить свои рыбные притязания в кассе.
Но где бы я сегодня ни шлялся – по шумной, забитой машинами и людьми Леопольдштрассе, по ее строгому университетскому продолжению – Людвигштрассе, и дальше – по роскошной и элегантной Тиатинерштрассе с заоблачно-запредельными ценами в фантастически красивых маленьких магазинчиках, – меня тянуло на Мариенплац. Где русская девочка с гитарой поет мои песни, где на одной руке, вверх ногами, стоит акробат-эквилибрист из моей Москвы, где ассистирует ему маленький, суровый потомок Чингиз-хана из моей Средней Азии, куда я был эвакуирован в сорок втором и откуда в сорок четвертом шестнадцатилетним, голодным, завшивевшим уходил на фронт…
– Добрый вечер, господа! – сказал я, когда отыскал их в том же переулке, что и вчера, во время погрузки реквизита в машину.
– Добрый вечер, господа! – сказал я им, стараясь придать своему голосу максимум легкости и ироничности.
– Здравствуйте, здравствуйте, – улыбнулся мне эквилибрист. – Я вас на Мариенплац видел.
– И не только на Мариенплац, – заметил я.
– Верно, – рассмеялся он.
– А я думала, вы – американец, – сказала девочка.
– Двадцать марок – это уже что-то от графа Монте-Кристо…
– Эмигрант? – строго спросил меня потомок Чингиз-хана.
– Нет.
– Давно здесь? – поинтересовалась девочка.
– Третий день.
Эквилибрист первым протянул мне руку:
– Эдик. Эдуард Петров. Вы тоже москвич?
– Да.
– Замечательно… А это Катя Гуревич. Из Ленинграда. Вернее – из Израиля… Это Нартай. Нартай Сапаргалиев. Он из Алма-Аты.
Я всем пожал руки и назвал себя. Втайне я надеялся, что когда они услышат мою фамилию, кто-нибудь из них обязательно воскликнет: «Так это вы написали то-то и то-то?!»
Но ничего подобного не произошло. Никто, никто не знает авторов даже очень известных фильмов!.. Хотя «вначале было слово».
– Очень приятно, – вежливо сказал Эдик, переглянулся с Нартаем и Катей и неожиданно предложил мне: – Не хотите ли где-нибудь пивка выпить? У нас сегодня был неплохой день и… мы приглашаем.
– Идея превосходная, – немедленно согласился я. – Но у меня есть встречный вариант: вы ведете меня в ближайший симпатичный ресторанчик, а приглашаю всех я. И, пожалуйста, не возражайте. У вас сегодня был неплохой день, а у меня была очень неплохая последняя пара лет…
На четвертый день моего пребывания в Мюнхене сценарий был переведен на нормальный немецкий язык, и президент киностудии, наконец, смог его прочитать.
После пышного комплиментарного вступления с обещаниями завоевать будущим фильмом весь кинорынок мира, президент попросил внести в сценарий некоторые изменения: часть эпизодов, происходящих в дорогостоящих декорациях, вынести на так называемую натуру. То есть, предположим, сцену царского приема в дворцовых покоях снимать на какой-нибудь лесной или садовой лужайке, что при производстве фильма обойдется вдесятеро дешевле…
Но самое серьезное требование президента касалось одного второстепенного, но очень забавно придуманного мною персонажа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89