Потому что зрители – это деньги, а деньги… И так далее.
Когда-то, много-много лет тому назад, когда я только начинал работать в кинематографе, у меня над письменным столом висел небольшой плакатик:
РАБОТА – ДЕНЬГИ!
ДЕНЬГИ – СЧАСТЬЕ!
СЧАСТЬЕ – ОТСУТСТВИЕ ДОЛГОВ!
Помню, мы с женой очень веселились, когда придумали этот плакатик.
Она, бедняга, так и не дожила до счастливого отсутствия долгов. Она утонула, оставив мне семилетнего сына, горечь воспоминаний и непонятно откуда вкравшееся жгучее, постыдное чувство высвобождения.
Сейчас сыну уже тридцать пять лет. Я давно перестал огорчаться, что он никогда не читает того, что я сочиняю. Подозреваю, что из трех десятков фильмов, снятых по моим сценариям, он видел пять или шесть. Я ему явно неинтересен. Хотя мы, кажется, любим друг друга. «Кажется» – потому что чаще всего бываем друг другом раздражены. Я – оттого что вижу в нем все свои слабости и недостатки. Он – потому что ощущает это мое понимание.
Временами я скорблю о своем неполучившемся отцовстве. И когда разочарование и вина начинают меня переполнять, я инстинктивно сажусь сочинять милых и веселых героев – умных и находчивых, смелых и предприимчивых, решительных и нежных. Я наделяю их всеми теми чертами, которые мне так хотелось бы видеть в моем сыне!
И тогда вся моя любовь, не востребованная собственным сыном, отдается этим, мною же придуманным персонажам.
Рядом с молодыми героями сами по себе сочиняются герои и моего возраста. Слегка помоложе, немного постарше – как того потребует сюжет.
Волей-неволей я вживляю в них свои пороки и пристрастия, но одновременно заставляю их совершать то, чего мне в жизни совершить не удалось.
Я погружаю их в прошлый век, иногда расселяю их в начале двадцатого, иногда они у меня воюют и погибают, иногда трудно и лихо живут в первую послевоенную пору…
Мне лишь бы не связываться с днем сегодняшним – с его гнусными проблемками, искалеченной нравственностью, с уродливыми смертельными схватками в борьбе за доходное кресло, когда даже записные остряки и насмешники теряют свою отточенную, профессиональную иронию и чувство юмора, присущее им, наверное, с детства.
Если сценарий у меня вытанцовывается, то к тридцать пятой-сороковой странице мои герои начинают действовать уже почти самостоятельно, и мне остается только следить, чтобы они не вылезли за жесткие рамки семидесяти страниц кинематографического сценария.
Когда же я ставлю точку…
О, это ощущение не сравнимо ни с чем!.. Я до сих пор не могу привыкнуть к этому моменту и спокойно отложить законченную рукопись в сторону, как ложку после съеденной тарелки супа.
Я перечитываю сценарий несметное количество раз, что-то поправляю, что-то вычеркиваю, но каждый удачный драматургический поворот, каждая ловко написанная сцена, каждая неожиданная, остроумная реплика или легко и непринужденно сочиненный диалог вдруг начинают освобождать меня от постоянно тлеющего во мне чувства Вины. Перед моим Сыном – для которого я так и не стал Настоящим Отцом; перед многими женщинами, когда-то любившими меня больше, чем любил их я; перед одной Женщиной, которую я двадцать лет боготворил и с жестокой трусостью не дал ей родить ребенка из боязни лишить Своего Сына всей меры положенной ему Отцовской любви…
Хорошо сделанный сценарий на какое-то время освобождает меня от комплексов, и я ненадолго становлюсь раскованным, светским, деловитым. У меня налаживаются отношения с сыном, спонтанно возникают не очень отчетливые и необременительные связи с «лицами противоположного пола», значительно уступающими мне в возрасте.
За последние несколько лет я с грустью заметил в себе еще один явственный признак старости – чем старше становлюсь я, тем моложе мне нравятся женщины…
Но именно это сохраняет меня на плаву, заставляет быть хорошо одетым, любить свой автомобиль, постоянно удерживать пристойную физическую форму, так чтобы живот не нависал над брюками, а походка была, хотя бы внешне, упругой и легкой. Это же дает мне право иногда сказать своему не в меру располневшему сыну:
– Ну, нельзя же так распускаться, сынок. Все-таки надо как-то следить за собой…
Однако проходит время и бесследно исчезает все – искусственно вздернутое удовлетворение самим собой. Тогда снова наваливаются метания, рефлексии, вспоминаются покойные друзья, которым было меньше лет, чем мне, а в мозг все чаще и чаще вползает мысль: «Жизнь кончена… Жизнь кончена…»
К счастью, проходит и это. Проходит тогда, когда вдруг, неизвестно откуда, возникает новая забавная тема для киносценария, по которому можно снять веселый, лихой, едко-ироничный фильм…
Может быть, сейчас со мной это как раз и происходит?
Может быть, Катя Гуревич, Эдик Петров и Нартай Сапаргалиев, вопреки моим клятвенным заверениям – не касаться сегодняшних тем, и есть будущие герои моего нового будущего сценария?
Тем более что про них ничего не нужно сочинять. Они есть! Они действительно существуют. А приключений, которые им уже пришлось пережить, хватит и на пять фильмов!
Вот только срок моего пребывания в Мюнхене заканчивается. Я сделал все поправки, требуемые немецкой кинопродукцией. Я искоренил иронию в адрес террориста-педераста, часть эпизодов переписал более прямолинейно, чтобы при переводе не было ошибок и затруднений, и сильно удешевил дальнейшее производство фильма, выведя несколько сцен из дорогостоящих интерьеров и декораций на свежий воздух природы.
Теперь мне нужно было возвращаться в Москву, так и не узнав, что произойдет с моими новыми героями дальше.
Конечно, можно было бы всю эту историю досочинить уже в Москве. Сделать ее смешной, трогательной и слегка фантастичной.
Например, придумать Нартаю забавный роман с местной немецкой девицей, продажу танка на металлолом – как символ всеобщего разоружения… Приезд многочисленной казахской родни Нартая в «Китцингер-хоф» – как показатель единения народов мира… А там уж сама по себе напрашивается клоунада со старым баварцем Петером и казахским дедушкой Нартая… И так далее..
Эдику и Кате тоже можно легковесно и забавно придумать, черт знает что, раздать «всем сестрам по серьгам», привычно свести концы с концами, сочинить мягкий, грустновато-веселый, слегка буффонадный финал – и предложить этот сценарий любой киностудии.
Но что-то меня останавливало от такого слишком профессионального подхода к «сценарному материалу». Сейчас на это просто рука на поднималась.
Наверное, во мне по сей день сохранился спасительный дилетантизм. Так и не достиг я добротного ремесленнического цинизма, столь необходимого человеку, много лет работающему в кинематографе…
– Я полагаю, что съемки мы начнем еще до Рождества, и мне хотелось бы иметь вас под руками в самом начале съемочного периода, – сказал мне президент фирмы на прощальном ужине в китайском ресторанчике «Тай-Тунг» на Принцрегентенштрассе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Когда-то, много-много лет тому назад, когда я только начинал работать в кинематографе, у меня над письменным столом висел небольшой плакатик:
РАБОТА – ДЕНЬГИ!
ДЕНЬГИ – СЧАСТЬЕ!
СЧАСТЬЕ – ОТСУТСТВИЕ ДОЛГОВ!
Помню, мы с женой очень веселились, когда придумали этот плакатик.
Она, бедняга, так и не дожила до счастливого отсутствия долгов. Она утонула, оставив мне семилетнего сына, горечь воспоминаний и непонятно откуда вкравшееся жгучее, постыдное чувство высвобождения.
Сейчас сыну уже тридцать пять лет. Я давно перестал огорчаться, что он никогда не читает того, что я сочиняю. Подозреваю, что из трех десятков фильмов, снятых по моим сценариям, он видел пять или шесть. Я ему явно неинтересен. Хотя мы, кажется, любим друг друга. «Кажется» – потому что чаще всего бываем друг другом раздражены. Я – оттого что вижу в нем все свои слабости и недостатки. Он – потому что ощущает это мое понимание.
Временами я скорблю о своем неполучившемся отцовстве. И когда разочарование и вина начинают меня переполнять, я инстинктивно сажусь сочинять милых и веселых героев – умных и находчивых, смелых и предприимчивых, решительных и нежных. Я наделяю их всеми теми чертами, которые мне так хотелось бы видеть в моем сыне!
И тогда вся моя любовь, не востребованная собственным сыном, отдается этим, мною же придуманным персонажам.
Рядом с молодыми героями сами по себе сочиняются герои и моего возраста. Слегка помоложе, немного постарше – как того потребует сюжет.
Волей-неволей я вживляю в них свои пороки и пристрастия, но одновременно заставляю их совершать то, чего мне в жизни совершить не удалось.
Я погружаю их в прошлый век, иногда расселяю их в начале двадцатого, иногда они у меня воюют и погибают, иногда трудно и лихо живут в первую послевоенную пору…
Мне лишь бы не связываться с днем сегодняшним – с его гнусными проблемками, искалеченной нравственностью, с уродливыми смертельными схватками в борьбе за доходное кресло, когда даже записные остряки и насмешники теряют свою отточенную, профессиональную иронию и чувство юмора, присущее им, наверное, с детства.
Если сценарий у меня вытанцовывается, то к тридцать пятой-сороковой странице мои герои начинают действовать уже почти самостоятельно, и мне остается только следить, чтобы они не вылезли за жесткие рамки семидесяти страниц кинематографического сценария.
Когда же я ставлю точку…
О, это ощущение не сравнимо ни с чем!.. Я до сих пор не могу привыкнуть к этому моменту и спокойно отложить законченную рукопись в сторону, как ложку после съеденной тарелки супа.
Я перечитываю сценарий несметное количество раз, что-то поправляю, что-то вычеркиваю, но каждый удачный драматургический поворот, каждая ловко написанная сцена, каждая неожиданная, остроумная реплика или легко и непринужденно сочиненный диалог вдруг начинают освобождать меня от постоянно тлеющего во мне чувства Вины. Перед моим Сыном – для которого я так и не стал Настоящим Отцом; перед многими женщинами, когда-то любившими меня больше, чем любил их я; перед одной Женщиной, которую я двадцать лет боготворил и с жестокой трусостью не дал ей родить ребенка из боязни лишить Своего Сына всей меры положенной ему Отцовской любви…
Хорошо сделанный сценарий на какое-то время освобождает меня от комплексов, и я ненадолго становлюсь раскованным, светским, деловитым. У меня налаживаются отношения с сыном, спонтанно возникают не очень отчетливые и необременительные связи с «лицами противоположного пола», значительно уступающими мне в возрасте.
За последние несколько лет я с грустью заметил в себе еще один явственный признак старости – чем старше становлюсь я, тем моложе мне нравятся женщины…
Но именно это сохраняет меня на плаву, заставляет быть хорошо одетым, любить свой автомобиль, постоянно удерживать пристойную физическую форму, так чтобы живот не нависал над брюками, а походка была, хотя бы внешне, упругой и легкой. Это же дает мне право иногда сказать своему не в меру располневшему сыну:
– Ну, нельзя же так распускаться, сынок. Все-таки надо как-то следить за собой…
Однако проходит время и бесследно исчезает все – искусственно вздернутое удовлетворение самим собой. Тогда снова наваливаются метания, рефлексии, вспоминаются покойные друзья, которым было меньше лет, чем мне, а в мозг все чаще и чаще вползает мысль: «Жизнь кончена… Жизнь кончена…»
К счастью, проходит и это. Проходит тогда, когда вдруг, неизвестно откуда, возникает новая забавная тема для киносценария, по которому можно снять веселый, лихой, едко-ироничный фильм…
Может быть, сейчас со мной это как раз и происходит?
Может быть, Катя Гуревич, Эдик Петров и Нартай Сапаргалиев, вопреки моим клятвенным заверениям – не касаться сегодняшних тем, и есть будущие герои моего нового будущего сценария?
Тем более что про них ничего не нужно сочинять. Они есть! Они действительно существуют. А приключений, которые им уже пришлось пережить, хватит и на пять фильмов!
Вот только срок моего пребывания в Мюнхене заканчивается. Я сделал все поправки, требуемые немецкой кинопродукцией. Я искоренил иронию в адрес террориста-педераста, часть эпизодов переписал более прямолинейно, чтобы при переводе не было ошибок и затруднений, и сильно удешевил дальнейшее производство фильма, выведя несколько сцен из дорогостоящих интерьеров и декораций на свежий воздух природы.
Теперь мне нужно было возвращаться в Москву, так и не узнав, что произойдет с моими новыми героями дальше.
Конечно, можно было бы всю эту историю досочинить уже в Москве. Сделать ее смешной, трогательной и слегка фантастичной.
Например, придумать Нартаю забавный роман с местной немецкой девицей, продажу танка на металлолом – как символ всеобщего разоружения… Приезд многочисленной казахской родни Нартая в «Китцингер-хоф» – как показатель единения народов мира… А там уж сама по себе напрашивается клоунада со старым баварцем Петером и казахским дедушкой Нартая… И так далее..
Эдику и Кате тоже можно легковесно и забавно придумать, черт знает что, раздать «всем сестрам по серьгам», привычно свести концы с концами, сочинить мягкий, грустновато-веселый, слегка буффонадный финал – и предложить этот сценарий любой киностудии.
Но что-то меня останавливало от такого слишком профессионального подхода к «сценарному материалу». Сейчас на это просто рука на поднималась.
Наверное, во мне по сей день сохранился спасительный дилетантизм. Так и не достиг я добротного ремесленнического цинизма, столь необходимого человеку, много лет работающему в кинематографе…
– Я полагаю, что съемки мы начнем еще до Рождества, и мне хотелось бы иметь вас под руками в самом начале съемочного периода, – сказал мне президент фирмы на прощальном ужине в китайском ресторанчике «Тай-Тунг» на Принцрегентенштрассе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89