живут они жутко, а в больнице им дают все самое лучшее.
– Смирение – паче гордости, – процитировал Эдриен.
– И то верно. По-моему, они сами виноваты в том, что существуют трущобы. Здесь кругом самые трущобные кварталы, а попробуйте людей с места тронуть, – они вам покажут. Викарий вот затеял реконструкцию домов вроде бы так это называется. Хорошее дело! Я схожу за ним, если он вам нужен.
– Ничего, я подожду.
– Удивительно, чего только люди не терпят, чтобы никто в их жизнь не лез! – продолжал полисмен. – Эй, парень, проваливай! Нашёл место, где харкать!
Человек с ручной тележкой, который сложил губы так, словно собирался выкрикнуть: "Ух ты!" – мгновенно изменил их положение.
Эдриен, заинтересованный путаной философией полисмена, медлил в надежде услышать ещё что-нибудь, но в этот момент появился Хилери и подошёл к ним.
– Не их вина будет, если она выздоровеет, – буркнул он, поздоровался с полисменом и осведомился: – Ну как петунии, Белл? Растут?
– Растут, сэр. Моя жена на них не наглядится.
– Чудно! Вот что, Белл, когда сменитесь, зайдите в больницу, – вам ведь по дороге, – и справьтесь там от моего имени, как девочка. Если плохо, звоните мне.
– Обязательно зайду. Рад услужить вам.
– Благодарю, Белл. А теперь, старина, пойдём выпьем чаю.
Миссис Хилери была на собрании, и братья пили чай вдвоём.
– Я пришёл насчёт Динни, – объявил Эдриен и рассказал то, что было ему известно.
Хилери долго раскуривал трубку, потом заговорил:
– "Не судите, да не судимы будете". До чего же удобная заповедь, пока тебе самому никого судить не надо! А когда надо, так сразу видишь, что ей грош цена: всякое действие основано на суждении, вслух или про себя неважно. Динни сильно влюблена?
Эдриен кивнул. Хилери сделал глубокую затяжку.
– Не предвижу ничего хорошего. Мне всегда хотелось, чтобы небо над Динни было ясным, а эта история смахивает на самум. Мне кажется, сколько ни разубеждай девочку с точки зрения постороннего человека, толку будет всё равно мало.
– По-моему, вовсе не будет.
– Ты хочешь, чтобы я предпринял какие-то шаги? Эдриен покачал головой:
– Я только хотел знать, как ты отреагируешь.
– Очень просто: огорчусь, что Динни придётся пережить тяжёлые минуты. Что же касается отречения, то у меня при одной мысли о нём ряса дыбом встаёт. Может быть, потому, что я священник, может быть, потому, что я англичанин и воспитанник закрытой школы, – не знаю. Наверное, потому, что я такой, как все.
– Если Динни решила за него держаться" мы обязаны её поддержать, сказал Эдриен. – Я всегда считал так: если с человеком, которого ты любишь, делается такое, что тебе не по сердцу, выход один – со всем примириться. Я постараюсь привыкнуть к Дезерту и понять его точку зрения.
– У него её, вероятно, вовсе не было, – вставил Хилери. – Au fond он, как лорд Джим, просто взял и прыгнул. В душе он наверняка это сознаёт.
– Тем трагичнее для обоих и тем обязательнее нужно их поддержать.
Хилери кивнул:
– Бедный старик Кон! Это для него тяжёлый удар. Фарисеи-то до чего обрадуются! Я уже воочию представляю себе, как дамы подбирают юбки, чтобы случайно не коснуться парии.
– А может быть, современный скепсис возьмёт да и скажет, пожав плечами: "Ещё одному предрассудку конец"?
Хилери покачал головой:
– Людям в целом, в силу самой их природы, легче стать на иную точку зрения: он унизился, чтобы спасти свою шкуру. Как бы скептически наши современники ни относились к религии, патриотизму, империи, слову «джентльмен» и прочему, они, грубо говоря, всё-таки не любят трусости. Я не хочу сказать, что среди них самих мало трусов, но тем не менее в других они её не любят и, когда эту нелюбовь можно высказать без риска для себя, высказывают:
– А может быть, всё останется в тайне?
– Нет, так или иначе, а всплывёт. И чем скорее, тем лучше для молодого Дезерта, потому что это даст ему возможность снова обрести себя. Бедняжка Динни! Какой экзамен для её врождённого юмора! Ох, боже правый, я чувствую, как старею! Что говорит Майкл?
– Не видел его со дня рождения Эм.
– А Эм и Лоренс знают?
– Вероятно.
– Для всех остальных это секрет, так?
– Да. Ну, мне пора двигаться.
– А я, – сказал Хилери, – вырежу свои чувства на римской галере. Посижу над ней полчаса, пока не узнаю, жива ли девочка.
Эдриен пошёл по направлению к Блумсбери. По дороге он пытался поставить себя на место человека, над которым внезапно нависла угроза смерти. Впереди – ни минуты жизни, ни надежды ещё раз увидеть тех, кого любишь, ни упований, пусть даже смутных, на то, что в будущем тебя ждёт нечто похожее на земное бытие!
"Случай исключительный и неожиданный, как гром с неба, которому нет дела до человека. Кто из нас выдержал бы такое страшное испытание?" думал Эдриен.
Его братья – солдат и священник – приняли бы смерть покорно, как требует их долг. Так же, видимо, поступил бы и его брат – судья, хотя он постарался бы оспорить приговор и, возможно, переубедил бы своего палача. "А я? – спрашивал себя Эдриен. – Как ужасно умирать за убеждения, которых не разделяешь, умирать на краю света, не утешаясь даже тем, что твоя смерть кому-то принесёт пользу, что о ней кто-то узнает!" Когда человеку не нужно защищать кастовую или национальную честь, когда его ставят перед дилеммой, требующей немедленного решения, ему некогда взвешивать и обдумывать свои поступки и приходится полагаться на интуицию. Тут всё зависит от характера. А если характер таков, каким, судя по стихам, наделён молодой Дезерт; если человек привык противопоставлять себя окружающим или, по крайней мере, внутренне отчуждён от них; если он презирает условности и прозаическую английскую твердолобость; если он втайне, вероятно, больше симпатизирует арабам, чем своим соотечественникам, он почти неизбежно должен выбрать то, что выбрал Дезерт. "Бог знает, как поступил бы я сам, но я понимаю его и в какой-то мере сочувствую ему. Что бы ни было" я на стороне Динни и помогу ей, как она помогла мне в деле Ферза".
И, придя к заключению, Эдриен почувствовал, что ему стало легче.
Хилери вырезал модель римской галеры. В молодости он пренебрегал классическими науками и по этой причине стал священником, хотя давно уже перестал понимать, как это случилось. С чего ему тогда вздумалось, что он создан для духовного сана? Почему он не сделался лесничим или, скажем, ковбоем, не взялся за любое ремесло, которое позволило бы ему жить на воздухе, а не в самом центре прокопчённых городских трущоб? Верил он или нет в своё призвание? А если не верил, то к чему же он был призван? Размечая палубу корабля, подобную тем, под которыми по воле римлян, этой древнейшей разновидности твердолобых, исходило потом великое множество иноплеменников, Хилери размышлял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Смирение – паче гордости, – процитировал Эдриен.
– И то верно. По-моему, они сами виноваты в том, что существуют трущобы. Здесь кругом самые трущобные кварталы, а попробуйте людей с места тронуть, – они вам покажут. Викарий вот затеял реконструкцию домов вроде бы так это называется. Хорошее дело! Я схожу за ним, если он вам нужен.
– Ничего, я подожду.
– Удивительно, чего только люди не терпят, чтобы никто в их жизнь не лез! – продолжал полисмен. – Эй, парень, проваливай! Нашёл место, где харкать!
Человек с ручной тележкой, который сложил губы так, словно собирался выкрикнуть: "Ух ты!" – мгновенно изменил их положение.
Эдриен, заинтересованный путаной философией полисмена, медлил в надежде услышать ещё что-нибудь, но в этот момент появился Хилери и подошёл к ним.
– Не их вина будет, если она выздоровеет, – буркнул он, поздоровался с полисменом и осведомился: – Ну как петунии, Белл? Растут?
– Растут, сэр. Моя жена на них не наглядится.
– Чудно! Вот что, Белл, когда сменитесь, зайдите в больницу, – вам ведь по дороге, – и справьтесь там от моего имени, как девочка. Если плохо, звоните мне.
– Обязательно зайду. Рад услужить вам.
– Благодарю, Белл. А теперь, старина, пойдём выпьем чаю.
Миссис Хилери была на собрании, и братья пили чай вдвоём.
– Я пришёл насчёт Динни, – объявил Эдриен и рассказал то, что было ему известно.
Хилери долго раскуривал трубку, потом заговорил:
– "Не судите, да не судимы будете". До чего же удобная заповедь, пока тебе самому никого судить не надо! А когда надо, так сразу видишь, что ей грош цена: всякое действие основано на суждении, вслух или про себя неважно. Динни сильно влюблена?
Эдриен кивнул. Хилери сделал глубокую затяжку.
– Не предвижу ничего хорошего. Мне всегда хотелось, чтобы небо над Динни было ясным, а эта история смахивает на самум. Мне кажется, сколько ни разубеждай девочку с точки зрения постороннего человека, толку будет всё равно мало.
– По-моему, вовсе не будет.
– Ты хочешь, чтобы я предпринял какие-то шаги? Эдриен покачал головой:
– Я только хотел знать, как ты отреагируешь.
– Очень просто: огорчусь, что Динни придётся пережить тяжёлые минуты. Что же касается отречения, то у меня при одной мысли о нём ряса дыбом встаёт. Может быть, потому, что я священник, может быть, потому, что я англичанин и воспитанник закрытой школы, – не знаю. Наверное, потому, что я такой, как все.
– Если Динни решила за него держаться" мы обязаны её поддержать, сказал Эдриен. – Я всегда считал так: если с человеком, которого ты любишь, делается такое, что тебе не по сердцу, выход один – со всем примириться. Я постараюсь привыкнуть к Дезерту и понять его точку зрения.
– У него её, вероятно, вовсе не было, – вставил Хилери. – Au fond он, как лорд Джим, просто взял и прыгнул. В душе он наверняка это сознаёт.
– Тем трагичнее для обоих и тем обязательнее нужно их поддержать.
Хилери кивнул:
– Бедный старик Кон! Это для него тяжёлый удар. Фарисеи-то до чего обрадуются! Я уже воочию представляю себе, как дамы подбирают юбки, чтобы случайно не коснуться парии.
– А может быть, современный скепсис возьмёт да и скажет, пожав плечами: "Ещё одному предрассудку конец"?
Хилери покачал головой:
– Людям в целом, в силу самой их природы, легче стать на иную точку зрения: он унизился, чтобы спасти свою шкуру. Как бы скептически наши современники ни относились к религии, патриотизму, империи, слову «джентльмен» и прочему, они, грубо говоря, всё-таки не любят трусости. Я не хочу сказать, что среди них самих мало трусов, но тем не менее в других они её не любят и, когда эту нелюбовь можно высказать без риска для себя, высказывают:
– А может быть, всё останется в тайне?
– Нет, так или иначе, а всплывёт. И чем скорее, тем лучше для молодого Дезерта, потому что это даст ему возможность снова обрести себя. Бедняжка Динни! Какой экзамен для её врождённого юмора! Ох, боже правый, я чувствую, как старею! Что говорит Майкл?
– Не видел его со дня рождения Эм.
– А Эм и Лоренс знают?
– Вероятно.
– Для всех остальных это секрет, так?
– Да. Ну, мне пора двигаться.
– А я, – сказал Хилери, – вырежу свои чувства на римской галере. Посижу над ней полчаса, пока не узнаю, жива ли девочка.
Эдриен пошёл по направлению к Блумсбери. По дороге он пытался поставить себя на место человека, над которым внезапно нависла угроза смерти. Впереди – ни минуты жизни, ни надежды ещё раз увидеть тех, кого любишь, ни упований, пусть даже смутных, на то, что в будущем тебя ждёт нечто похожее на земное бытие!
"Случай исключительный и неожиданный, как гром с неба, которому нет дела до человека. Кто из нас выдержал бы такое страшное испытание?" думал Эдриен.
Его братья – солдат и священник – приняли бы смерть покорно, как требует их долг. Так же, видимо, поступил бы и его брат – судья, хотя он постарался бы оспорить приговор и, возможно, переубедил бы своего палача. "А я? – спрашивал себя Эдриен. – Как ужасно умирать за убеждения, которых не разделяешь, умирать на краю света, не утешаясь даже тем, что твоя смерть кому-то принесёт пользу, что о ней кто-то узнает!" Когда человеку не нужно защищать кастовую или национальную честь, когда его ставят перед дилеммой, требующей немедленного решения, ему некогда взвешивать и обдумывать свои поступки и приходится полагаться на интуицию. Тут всё зависит от характера. А если характер таков, каким, судя по стихам, наделён молодой Дезерт; если человек привык противопоставлять себя окружающим или, по крайней мере, внутренне отчуждён от них; если он презирает условности и прозаическую английскую твердолобость; если он втайне, вероятно, больше симпатизирует арабам, чем своим соотечественникам, он почти неизбежно должен выбрать то, что выбрал Дезерт. "Бог знает, как поступил бы я сам, но я понимаю его и в какой-то мере сочувствую ему. Что бы ни было" я на стороне Динни и помогу ей, как она помогла мне в деле Ферза".
И, придя к заключению, Эдриен почувствовал, что ему стало легче.
Хилери вырезал модель римской галеры. В молодости он пренебрегал классическими науками и по этой причине стал священником, хотя давно уже перестал понимать, как это случилось. С чего ему тогда вздумалось, что он создан для духовного сана? Почему он не сделался лесничим или, скажем, ковбоем, не взялся за любое ремесло, которое позволило бы ему жить на воздухе, а не в самом центре прокопчённых городских трущоб? Верил он или нет в своё призвание? А если не верил, то к чему же он был призван? Размечая палубу корабля, подобную тем, под которыми по воле римлян, этой древнейшей разновидности твердолобых, исходило потом великое множество иноплеменников, Хилери размышлял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68