Старый Хигаси пришел в отчаяние от того, что увидел на поверхности, – он не понимал, что в глубине уже таятся возможности изменений, готовится переворот.
Оборона замка проходит тем успешнее, чем малочисленнее защищающий его гарнизон, осада же требует возможно большего войска. Постигнув эту истину, деятели партии Минканто начали в последнее время усиленно собирать единомышленников. Вполне естественно, что в такое время граф Китагава был встречен с радостью, хотя пока эта радость выражалась лишь в форме лести и комплиментов.
3
Часы в кабинете графа Китагава показывают половину одиннадцатого утра, но граф только что закончил завтрак – хотя он и сделался политиком, но привычки поздно вставать не бросил. С зубочисткой во рту, в одинарном кимоно из английской фланели, небрежно повязанный белым шелковым поясом, он просматривает газеты, щурясь от яркого солнца, бьющего в застекленные сёдзи. Раньше граф не питал особого интереса к прессе, но теперь у него появились связи в редакции газеты «Токио Симбун», да и вообще политическому деятелю надлежит следить за текущими событиями… Поэтому граф каждый день, как заданный урок, читает и официоз, и газеты оппозиции, и большие и малые газеты нейтральных. Правда, серьезные и трудные передовые и подвальные статьи он проглядывает кое-как, зато заметки и сообщения бульварных листков самого разнообразного содержания читает с усиленным вниманием. Впрочем, эту маленькую тайну знают только стены его кабинета. С тех пор как граф Китагава с головой погрузился в политическую деятельность, в его жизни и во всем его окружении произошел целый ряд изменений. Доказательством может служить хотя бы тот факт, что раз в неделю к нему является профессор Н. – бывший его вассал – для лекций по политике и праву. Кроме того, хотя граф Китагава отнюдь не собирается соревноваться с графом Оида, который содержит на свои средства целое учебное заведение, все же он тоже жертвует деньги на стипендию нескольким подающим надежды студентам. В гостиной появились портреты Гладстона, Бисмарка, Кавура, а в кабинете на подносе для визитных карточек, где раньше валялись только испещренные кривыми каракулями весьма малопристойные записочки от женщин легкого поведения, можно теперь найти письма, написанные рукой Оида, Цутия и других видных лидеров оппозиции. Среди верной домашней челяди некоторые радуются серьезным занятиям господина, другие побаиваются: «Да как же это, против властей-то?» Сам граф Китагава с гордостью рассказывает, что за ним по пятам ходит сыщик.
В тот момент, когда граф громко рассмеялся, обнаружив, очевидно, в газете что-то интересное, дверь отворилась и в комнату вошла женщина. В руках она держала поднос с чашкой кофе.
Ей года двадцать два – двадцать три, на ее затылок низко спускается узел волос. На ней яркое кимоно, повязанное атласным, на муслиновой подкладке, поясом, поверх накинуто бледно-голубое хаори с вытканным рисунком лиловых и темно-синих ирисов. Черты лица, набеленного так густо, что естественный цвет кожи рассмотреть невозможно, правильные, но немного тяжелые, грубоватые; бросается в глаза большой, крупный рот.
Это и есть госпожа О-Суми – растение, которое два года назад граф отыскал и, выкопав с корнями, перевез в столицу из крестьянского дома в Нумадзу.
Сохранив в течение двух с лишним лет исключительную привязанность графа, который, как это было всем известно, не отличался постоянством в любви, она хоть и оставалась еще на положении любовницы, но, родив наследника рода, старшего в семье сына Иосиаки, держалась теперь с важностью и достоинством, играя в семействе Китагава роль Ёдогими.
Когда граф впервые привез ее из деревни, даже слуги посмеивались над новой фавориткой, от которой, по их мнению, воняло землей. «Изрядный чудак наш господин… Надо же такую деревенщину откопать!» В элегантной обстановке О-Суми выглядела смешной.
О-Суми досадно было сознавать это, и наполовину из соревнования, наполовину из подражания она бессознательно старалась копировать благородные манеры графини – ее манеру одеваться, ее движения, ее походку; это еще больше не шло к ней, настолько не гармонировало с ее наружностью, что вызывало только новые насмешки. Однако за два года она немного освоилась с обстановкой, и теперь ее деревенские повадки уже не так сильно бросались в глаза. Только речь, в которой прорывались иногда вульгарные, грубые выражения, да развитая работой широкая кость, которую не могли скрыть никакие наряды, все еще говорили, что когда-то в прошлом она знала тяжелый физический труд.
– Опять не в духе? – граф принял кофе, поставил его на стол и взглянул на мрачно сдвинутые брови О-Суми, севшей напротив.
– Голова болит, мочи нет.
– А ты позвала бы Аояги, пусть посмотрит.
О-Суми, не отвечая, растирала виски пальцами. На руке ее блестело по меньшей мере три кольца с драгоценными камнями.
– А что делает Аки?
– Спит еще… почивает, я хотела сказать.
– Девочки в школе?
– Да.
– Мити тоже?
– Да.
– Это хорошо что она тоже в школе. Раньше, бывало, как накажешь ее, так по два-три дня не вытащишь девчонку из комнаты… Это хорошо, что она тоже пошла.
– Старшая барышня в последнее время охотнее бывает в школе, чем дома.
– Почему это?
– Потому что госпожи нет.
Граф криво усмехнулся.
– Ну, прямо руки опускаются, такая упрямая барышня. Просто диву даешься! Подумать только, ведь совсем еще маленькая, а как умеет оскорбить человека…
Вот хотя бы меня, например… Ведь никогда не назовет меня «О-Суми», а всегда «Суми, Суми», словно кличкой какой-то… Фуса-тян, Ёт-тян – те ласкают Аки, играют с ним, и только старшая барышня уж так-то с ним неприветлива… Из-за того, что я из простых, она и молодого господина презирает… Уж как это мне обидно… – О-Суми заплакала.
– Беда с этой девчонкой! Когда вернется из школы – скажи ей еще раз, а если опять не послушает – я снова накажу ее. Полно, полно, не плачь, стоит ли плакать по таким пустякам?
– Да ведь не одна только старшая барышня… Все меня презирают.
– Кто это еще?
– Да вот эта – в европейских платьях все ходит, госпожа Сасакура, она тоже… Уставится мне прямо в лицо и даже вот нистолечко не поклонится! Как подумаю, что вечно мне придется быть на задворках, что никогда я не смогу открыто общаться с замужними женщинами… Да тот же Аки, когда вырастет, будет звать меня не по имени, как других людей, а этой оскорбительной кличкой… Нет, чем так мучиться, чем так страдать, гораздо лучше умереть… Лучше бы мне оставаться крестьянкой в Нумадзу, как раньше…
– Пусть себе говорят что хотят! Что тебе за дело до людской болтовни? Ведь я же с тобой!
– Никого у меня нет! Господин тоже нисколько меня не любит…
Граф рассмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Оборона замка проходит тем успешнее, чем малочисленнее защищающий его гарнизон, осада же требует возможно большего войска. Постигнув эту истину, деятели партии Минканто начали в последнее время усиленно собирать единомышленников. Вполне естественно, что в такое время граф Китагава был встречен с радостью, хотя пока эта радость выражалась лишь в форме лести и комплиментов.
3
Часы в кабинете графа Китагава показывают половину одиннадцатого утра, но граф только что закончил завтрак – хотя он и сделался политиком, но привычки поздно вставать не бросил. С зубочисткой во рту, в одинарном кимоно из английской фланели, небрежно повязанный белым шелковым поясом, он просматривает газеты, щурясь от яркого солнца, бьющего в застекленные сёдзи. Раньше граф не питал особого интереса к прессе, но теперь у него появились связи в редакции газеты «Токио Симбун», да и вообще политическому деятелю надлежит следить за текущими событиями… Поэтому граф каждый день, как заданный урок, читает и официоз, и газеты оппозиции, и большие и малые газеты нейтральных. Правда, серьезные и трудные передовые и подвальные статьи он проглядывает кое-как, зато заметки и сообщения бульварных листков самого разнообразного содержания читает с усиленным вниманием. Впрочем, эту маленькую тайну знают только стены его кабинета. С тех пор как граф Китагава с головой погрузился в политическую деятельность, в его жизни и во всем его окружении произошел целый ряд изменений. Доказательством может служить хотя бы тот факт, что раз в неделю к нему является профессор Н. – бывший его вассал – для лекций по политике и праву. Кроме того, хотя граф Китагава отнюдь не собирается соревноваться с графом Оида, который содержит на свои средства целое учебное заведение, все же он тоже жертвует деньги на стипендию нескольким подающим надежды студентам. В гостиной появились портреты Гладстона, Бисмарка, Кавура, а в кабинете на подносе для визитных карточек, где раньше валялись только испещренные кривыми каракулями весьма малопристойные записочки от женщин легкого поведения, можно теперь найти письма, написанные рукой Оида, Цутия и других видных лидеров оппозиции. Среди верной домашней челяди некоторые радуются серьезным занятиям господина, другие побаиваются: «Да как же это, против властей-то?» Сам граф Китагава с гордостью рассказывает, что за ним по пятам ходит сыщик.
В тот момент, когда граф громко рассмеялся, обнаружив, очевидно, в газете что-то интересное, дверь отворилась и в комнату вошла женщина. В руках она держала поднос с чашкой кофе.
Ей года двадцать два – двадцать три, на ее затылок низко спускается узел волос. На ней яркое кимоно, повязанное атласным, на муслиновой подкладке, поясом, поверх накинуто бледно-голубое хаори с вытканным рисунком лиловых и темно-синих ирисов. Черты лица, набеленного так густо, что естественный цвет кожи рассмотреть невозможно, правильные, но немного тяжелые, грубоватые; бросается в глаза большой, крупный рот.
Это и есть госпожа О-Суми – растение, которое два года назад граф отыскал и, выкопав с корнями, перевез в столицу из крестьянского дома в Нумадзу.
Сохранив в течение двух с лишним лет исключительную привязанность графа, который, как это было всем известно, не отличался постоянством в любви, она хоть и оставалась еще на положении любовницы, но, родив наследника рода, старшего в семье сына Иосиаки, держалась теперь с важностью и достоинством, играя в семействе Китагава роль Ёдогими.
Когда граф впервые привез ее из деревни, даже слуги посмеивались над новой фавориткой, от которой, по их мнению, воняло землей. «Изрядный чудак наш господин… Надо же такую деревенщину откопать!» В элегантной обстановке О-Суми выглядела смешной.
О-Суми досадно было сознавать это, и наполовину из соревнования, наполовину из подражания она бессознательно старалась копировать благородные манеры графини – ее манеру одеваться, ее движения, ее походку; это еще больше не шло к ней, настолько не гармонировало с ее наружностью, что вызывало только новые насмешки. Однако за два года она немного освоилась с обстановкой, и теперь ее деревенские повадки уже не так сильно бросались в глаза. Только речь, в которой прорывались иногда вульгарные, грубые выражения, да развитая работой широкая кость, которую не могли скрыть никакие наряды, все еще говорили, что когда-то в прошлом она знала тяжелый физический труд.
– Опять не в духе? – граф принял кофе, поставил его на стол и взглянул на мрачно сдвинутые брови О-Суми, севшей напротив.
– Голова болит, мочи нет.
– А ты позвала бы Аояги, пусть посмотрит.
О-Суми, не отвечая, растирала виски пальцами. На руке ее блестело по меньшей мере три кольца с драгоценными камнями.
– А что делает Аки?
– Спит еще… почивает, я хотела сказать.
– Девочки в школе?
– Да.
– Мити тоже?
– Да.
– Это хорошо что она тоже в школе. Раньше, бывало, как накажешь ее, так по два-три дня не вытащишь девчонку из комнаты… Это хорошо, что она тоже пошла.
– Старшая барышня в последнее время охотнее бывает в школе, чем дома.
– Почему это?
– Потому что госпожи нет.
Граф криво усмехнулся.
– Ну, прямо руки опускаются, такая упрямая барышня. Просто диву даешься! Подумать только, ведь совсем еще маленькая, а как умеет оскорбить человека…
Вот хотя бы меня, например… Ведь никогда не назовет меня «О-Суми», а всегда «Суми, Суми», словно кличкой какой-то… Фуса-тян, Ёт-тян – те ласкают Аки, играют с ним, и только старшая барышня уж так-то с ним неприветлива… Из-за того, что я из простых, она и молодого господина презирает… Уж как это мне обидно… – О-Суми заплакала.
– Беда с этой девчонкой! Когда вернется из школы – скажи ей еще раз, а если опять не послушает – я снова накажу ее. Полно, полно, не плачь, стоит ли плакать по таким пустякам?
– Да ведь не одна только старшая барышня… Все меня презирают.
– Кто это еще?
– Да вот эта – в европейских платьях все ходит, госпожа Сасакура, она тоже… Уставится мне прямо в лицо и даже вот нистолечко не поклонится! Как подумаю, что вечно мне придется быть на задворках, что никогда я не смогу открыто общаться с замужними женщинами… Да тот же Аки, когда вырастет, будет звать меня не по имени, как других людей, а этой оскорбительной кличкой… Нет, чем так мучиться, чем так страдать, гораздо лучше умереть… Лучше бы мне оставаться крестьянкой в Нумадзу, как раньше…
– Пусть себе говорят что хотят! Что тебе за дело до людской болтовни? Ведь я же с тобой!
– Никого у меня нет! Господин тоже нисколько меня не любит…
Граф рассмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80