Соученики в школе, слуги, гости, изредка бывавшие в доме Хигаси, даже родная мать – никто не питал симпатий к Сусуму. Мальчик чувствовал это и проказничал еще больше, словно в отместку. Полюбить его было трудно, ненавидеть – рискованно. Шести лет он подрался с десятилетним сыном соседа и проломил ему голову, пробив такую дыру, что в нее мог целиком войти большой палец. Мать перевязала пострадавшего, отцу пришлось наказать Сусуму – он связал сына и запер в кладовке для угля, закрыв дверь на весьма надежный засов. Неизвестно, как удалось Сусуму освободиться от стягивавших руки шнурков, но, спустя непродолжительное время, он выбил дверь и выбрался наружу, в кровь ободрав при этом руки и ноги. Мать плакала: что только станется с этим ребенком в будущем, но отец собственноручно наклеил ему пластыри на исцарапанные, окровавленные ноги и руки, а потом сорвал с большого дерева позади дома три спелых хурмы и подал их сыну.
Еще до этого происшествия он начал обучать сына китайским классическим книгам, читал с ним Ши-Цзи, Гай-Си. Лежа рядом с отцом в постели и крепко прижавшись к нему – найдется ли человек, будь то сам Гоэмон или Тайко, кто не знавал подобных вечеров в детстве? – Сусуму слушал рассказы отца о сражениях и битвах Тайра и Минамото, о событиях эры Гэнко и Гэнко-Камму, о витязях годов Гэнки-Тэнсё, о братьях Сога, о верных воинах из Акоо, о героях «Троецарствия», о войнах Наполеона, и стоило отцу на минуту умолкнуть, как он спрашивал: «А что было дальше?», и требовал продолжения.
Когда он немного подрос, отец начал обучать его фехтованию, дзиу-дзицу, плаванию. Случалось, весенними днями они вдвоем – отец с ружьем за спиной, Сусуму с запасом рисовых лепешек в котомке – отправлялись охотиться на фазанов в окрестности Цуцудзигасаки, туда, где высились развалины замка, где на обветшавших и обвалившихся каменных бастионах цвели теперь дикие полевые фиалки. А некогда здесь торжественно проходили во главе бесчисленных храбрецов двадцать восемь военачальников Баба и Ямагата, поправляя складки нарядных одеяний, украшенных гербами в праздник Нового года, сверкая рукавами боевых кольчуг в час выступления на битву… Ныне замок сровнялся с землей, обратился в равнину, и весенний ветерок доносил лишь мелодичные напевы деревенских песен, которые распевали девушки, приходившие сюда собирать лист с тутовых деревьев…
Случалось, осенними вечерами, когда небо в горном краю особенно прозрачно и чисто, отец и сын выходили из ворот храма Эриндзи, где, как живой, еще витал образ славного воина Кидзан, где все хранило следы трагически величавой кончины Сиро. «Вот она, та вершина, видишь?!» – указывал вдаль отец, и перед взором мальчика вставала гора Тэммокусан – Небесное Око; не моргая, не щурясь, сияло оно в лучах заходящего солнца, вечно скорбя о безвозвратно исчезнувшем прошлом.
Случалось, волоча обутые в сандалии, тяжелые от усталости ноги, бродили они в окрестностях Кацунума, и, срывая ягоды дикого винограда, сын слушал рассказы отца о былом, о далеких сражениях тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года.
Солнце садилось, печально мерцали огоньки, зажигавшиеся в дальних селениях, откуда-то издалека доносилось ржанье лошадей, навьюченных снопами риса; отец, остановившись у одинокого холма в безлюдном поле, говорил: «Здесь тоже пали в ту пору воины…» и с поклоном опускал пучок полевых хризантем к подножью безыменной могилы, а Сусуму молча стоял с ним рядом.
Открыть вам еще одну тайну? Бывали дни, когда мальчик смотрел на горы – Сиранэ, Комагатакэ, Дзидзо-гатакэ, Яцугатакэ, Кимбусан – на все это беспорядочное нагромождение разделенных ущельями утесов, обступивших горизонт. А над ними, отдельно от других, высилась одна, совсем особая – священная, величественная вершина Фудзи, словно манившая: «Приди!» И мальчик смотрел на эту вершину, на эти преграды и стены, воздвигнутые самой природой, некогда пробудившие дух борьбы и отваги в мужественном сердце славного Кидзан; подобно тигру, яростный порыв которого тем свирепее, чем прочнее клетка, в которую его заключили, загорелся когда-то Кидзан страстным желанием раздвинуть, сломать эти скалистые стены, чтобы вырваться на широкий простор жизни…
Бывали дни, когда, стоя на плотине Сингэн, Сусуму смотрел на неистово бурлившие внизу воды реки Фудзигава; видел, как, вобрав в себя бесчисленные потоки, бегущие по склонам после долгих дождей, мутная, кипящая река легко опрокидывала камни весом в десять и в двадцать тонн, разбрасывала скалы, если скалы встречались ей на пути, а когда дорогу ей преграждали горы – пробивала в них себе новое русло.
Какие мысли, какие чувства запали в эти минуты в душу ребенка – вряд ли нуждается в пояснении…
6
Сусуму исполнилось двенадцать лет, когда в гости к отцу неожиданно приехал давно не подававший о себе вестей дядя Дзюро. В роду Хигаси было десять сыновей, и имена им дали по порядку рождения, по цифрам. Итиро и Дзиро умерли детьми, и наследником дома стал, таким образом, третий сын – Сабуро. Остальных семерых братьев отдали на воспитание в семьи хатамото того же клана. Сиро погиб в бою, когда в рядах дружины Хатиро Иба пытался преградить путь императорскому войску в горах Хаконэ. Горо, воевавший в отряде «сёгитай», был зарублен мечом в схватке в Уэно. Рокуро удалось спастись бегством, но на пути из Синагава в Хакодатэ судно, на котором он плыл, потерпело крушение в открытом море, и он утонул в водах залива Босю. Ситиро закололся мечом при падении замка Айдзу. Хатиро умер от болезни. Куро из-за родственных связей семьи, в которой воспитывался, примкнул к императорской армии и пал в бою за взятие замка Горекаку. Из десяти братьев в живых остались только двое – Сабуро да младший Дзюро, отданный на воспитание в семью врача по фамилии Аояги в один из кланов на острове Сикоку.
В смуте, охватившей страну, семья распалась, и братья потеряли друг друга из виду, но когда буря улеглась, связь удалось возобновить, завязалась переписка, и, как только позволила служба, – Дзюро, пойдя по стопам своего приемного отца, служил теперь в столице, в лечебном ведомстве двора, и нес высокие обязанности по выслушиванию августейшего пульса, – младший брат, как и подобало, первым приехал навестить старшего. Родные братья, они были совсем не похожи друг на друга; все у них было разное – и характер, и возраст, и жизненный путь, и теперешнее положение в обществе. Переписываясь, они ощущали взаимную родственную близость, но когда встретились, когда взглянули Друг на друга, – у одного уже серебрилось немало седины в волосах, у другого блестели глянцем черные как смоль усы, – не испытали того прилива родственной нежности, какого ожидали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Еще до этого происшествия он начал обучать сына китайским классическим книгам, читал с ним Ши-Цзи, Гай-Си. Лежа рядом с отцом в постели и крепко прижавшись к нему – найдется ли человек, будь то сам Гоэмон или Тайко, кто не знавал подобных вечеров в детстве? – Сусуму слушал рассказы отца о сражениях и битвах Тайра и Минамото, о событиях эры Гэнко и Гэнко-Камму, о витязях годов Гэнки-Тэнсё, о братьях Сога, о верных воинах из Акоо, о героях «Троецарствия», о войнах Наполеона, и стоило отцу на минуту умолкнуть, как он спрашивал: «А что было дальше?», и требовал продолжения.
Когда он немного подрос, отец начал обучать его фехтованию, дзиу-дзицу, плаванию. Случалось, весенними днями они вдвоем – отец с ружьем за спиной, Сусуму с запасом рисовых лепешек в котомке – отправлялись охотиться на фазанов в окрестности Цуцудзигасаки, туда, где высились развалины замка, где на обветшавших и обвалившихся каменных бастионах цвели теперь дикие полевые фиалки. А некогда здесь торжественно проходили во главе бесчисленных храбрецов двадцать восемь военачальников Баба и Ямагата, поправляя складки нарядных одеяний, украшенных гербами в праздник Нового года, сверкая рукавами боевых кольчуг в час выступления на битву… Ныне замок сровнялся с землей, обратился в равнину, и весенний ветерок доносил лишь мелодичные напевы деревенских песен, которые распевали девушки, приходившие сюда собирать лист с тутовых деревьев…
Случалось, осенними вечерами, когда небо в горном краю особенно прозрачно и чисто, отец и сын выходили из ворот храма Эриндзи, где, как живой, еще витал образ славного воина Кидзан, где все хранило следы трагически величавой кончины Сиро. «Вот она, та вершина, видишь?!» – указывал вдаль отец, и перед взором мальчика вставала гора Тэммокусан – Небесное Око; не моргая, не щурясь, сияло оно в лучах заходящего солнца, вечно скорбя о безвозвратно исчезнувшем прошлом.
Случалось, волоча обутые в сандалии, тяжелые от усталости ноги, бродили они в окрестностях Кацунума, и, срывая ягоды дикого винограда, сын слушал рассказы отца о былом, о далеких сражениях тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года.
Солнце садилось, печально мерцали огоньки, зажигавшиеся в дальних селениях, откуда-то издалека доносилось ржанье лошадей, навьюченных снопами риса; отец, остановившись у одинокого холма в безлюдном поле, говорил: «Здесь тоже пали в ту пору воины…» и с поклоном опускал пучок полевых хризантем к подножью безыменной могилы, а Сусуму молча стоял с ним рядом.
Открыть вам еще одну тайну? Бывали дни, когда мальчик смотрел на горы – Сиранэ, Комагатакэ, Дзидзо-гатакэ, Яцугатакэ, Кимбусан – на все это беспорядочное нагромождение разделенных ущельями утесов, обступивших горизонт. А над ними, отдельно от других, высилась одна, совсем особая – священная, величественная вершина Фудзи, словно манившая: «Приди!» И мальчик смотрел на эту вершину, на эти преграды и стены, воздвигнутые самой природой, некогда пробудившие дух борьбы и отваги в мужественном сердце славного Кидзан; подобно тигру, яростный порыв которого тем свирепее, чем прочнее клетка, в которую его заключили, загорелся когда-то Кидзан страстным желанием раздвинуть, сломать эти скалистые стены, чтобы вырваться на широкий простор жизни…
Бывали дни, когда, стоя на плотине Сингэн, Сусуму смотрел на неистово бурлившие внизу воды реки Фудзигава; видел, как, вобрав в себя бесчисленные потоки, бегущие по склонам после долгих дождей, мутная, кипящая река легко опрокидывала камни весом в десять и в двадцать тонн, разбрасывала скалы, если скалы встречались ей на пути, а когда дорогу ей преграждали горы – пробивала в них себе новое русло.
Какие мысли, какие чувства запали в эти минуты в душу ребенка – вряд ли нуждается в пояснении…
6
Сусуму исполнилось двенадцать лет, когда в гости к отцу неожиданно приехал давно не подававший о себе вестей дядя Дзюро. В роду Хигаси было десять сыновей, и имена им дали по порядку рождения, по цифрам. Итиро и Дзиро умерли детьми, и наследником дома стал, таким образом, третий сын – Сабуро. Остальных семерых братьев отдали на воспитание в семьи хатамото того же клана. Сиро погиб в бою, когда в рядах дружины Хатиро Иба пытался преградить путь императорскому войску в горах Хаконэ. Горо, воевавший в отряде «сёгитай», был зарублен мечом в схватке в Уэно. Рокуро удалось спастись бегством, но на пути из Синагава в Хакодатэ судно, на котором он плыл, потерпело крушение в открытом море, и он утонул в водах залива Босю. Ситиро закололся мечом при падении замка Айдзу. Хатиро умер от болезни. Куро из-за родственных связей семьи, в которой воспитывался, примкнул к императорской армии и пал в бою за взятие замка Горекаку. Из десяти братьев в живых остались только двое – Сабуро да младший Дзюро, отданный на воспитание в семью врача по фамилии Аояги в один из кланов на острове Сикоку.
В смуте, охватившей страну, семья распалась, и братья потеряли друг друга из виду, но когда буря улеглась, связь удалось возобновить, завязалась переписка, и, как только позволила служба, – Дзюро, пойдя по стопам своего приемного отца, служил теперь в столице, в лечебном ведомстве двора, и нес высокие обязанности по выслушиванию августейшего пульса, – младший брат, как и подобало, первым приехал навестить старшего. Родные братья, они были совсем не похожи друг на друга; все у них было разное – и характер, и возраст, и жизненный путь, и теперешнее положение в обществе. Переписываясь, они ощущали взаимную родственную близость, но когда встретились, когда взглянули Друг на друга, – у одного уже серебрилось немало седины в волосах, у другого блестели глянцем черные как смоль усы, – не испытали того прилива родственной нежности, какого ожидали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80