Перед домом остановилась миловидная молодая женщина, с прической «симада». Над головой она держала зонтик, разрисованный кругами, ноги были обуты в гэта с кожаными передками.
– А-а, здравствуй, здравствуй, любезная. Нынче у меня ничего нет, кроме макрели да триглы… Рыба простецкая…
– Ничего, ничего, все пригодится, иди только поскорей… У нас гость из Токио.
– Гость? Уж не господин ли приехал?
– Нет, не он. Так ты идешь, дедушка?
– Ладно, ладно, сейчас иду.
Слегка поклонившись, женщина удалилась.
– Что ни говори, обходительные они, эти столичные… – со вздохом проговорила хозяйка, провожая ее взглядом.
– Может, и обходительные, да только не очень они мне по душе… – сморщив лицо в гримасу, откликнулась дочка. – Впрочем, госпожа мне нравится, а эта…
– Ну, госпожа – совсем другое дело. Эта ей не чета!
– Госпожа лицом очень уж бледна, – заметил один из парней. – А в последнее время она и вовсе исхудала…
– А я, доложу вам, даже испугался недавно, – сказал старик. – Поехал я на днях ловить рыбу. Возвращаюсь и вдруг вижу у самого устья речки стоит какая-то женщина. А ночь была темная, луны за туманом и не видать… А она стоит неподвижно и смотрит на море… Меня даже дрожь пробрала… Пригляделся получше – а это, оказывается, госпожа.
– Что ж, по-вашему, так страшно увидеть ночью красивую женщину? – пошутил один из парней.
– Страшно! Сказал тоже! Да я, если хотите знать, прямо втрескался в нашу госпожу!.. – хлопнув себя по ляжке, воскликнул старик.
Все расхохотались.
– Нечему тут смеяться. Мне вот нынче семьдесят восемь лет уже, а скажу по совести – таких, как она, не часто случалось видеть. Да не в красоте дело! Красота – что! Попробуй поди сдери чешую – так и самую дрянную рыбу не отличишь от полосатого «тай»… Нрав у нее хороший, вот что. Всегда-то она приветливая, всегда себя соблюдает, к людям внимательная. Как увидит меня, всякий раз говорит: «И все-то ты трудишься, дедушка!» И слова эти у нее – не пустые. У меня глаза есть, я в людях разбираюсь. Знаю, где пустые слова, а где от сердца сказано. И гордости в ней нисколько нет, сам видел, как она в саду траву полет… Как посмотрю на нее, уж так мне ее становится жаль…
– С чего это она живет здесь? Уже два месяца прошло, третий пошел.
– Потому что господин наш – дурная башка. Околдовала его О-Суми из деревни Кануки.
– Повезло О-Суми! – хозяйка бросила взгляд на дочь.
– В чем это ей повезло? – громовым голосом закричал старик. – А я отцу ее так напрямик и сказал – не везенье это, а все равно что продать дочь в проститутки в Нумадзу! Продать родное дитя да на эти деньги завести себе лодку, построить дом, амбар… Никуда это не годится! Так прямо ему и сказал. Но тут все дело в том, что он до этого жаден, вот до этого самого… – старик сложил кружочком большой и указательный пальцы и показал собеседникам. – Конечно, денег каждому хочется. А только таких подлых денег мне не нужно. Солнышко светит ярко, все освещает, от него ничего не скроешь… Пусть он хоть тысячу золотых получит, а все это шальные деньги, проку с них все равно не будет…
– О-Суми, наверное, тоже мучит совесть… Синдзито она обманула, – вставил один из парней.
– Синдзи! Синдзи! Я его хорошо знал. Я ему так и сказал, Синдзи этому: «Непутевая она девчонка, твоя О-Суми, дрянная она женщина, вот что…» Да толь-ко он, дурной, ничего не хотел слушать. Болван! Слава богу, не было еще неурожая на баб… А по этому дурню сколько девушек сохло… Да хотя бы та же О-сэи, дочка Дзэндаю…
– Это та, что уехала в услужение в Иокогаму?
– Ну да. Славная девушка. Липом, правда, смуглая, но разумная, хорошая девушка. А уж как любила этого дурня Синдзи. Да ведь он, олух этакий, все равно что ослеп: ничего вокруг себя не замечал. Как есть ничего не видел, обвела его кругом О-Суми. А куда теперь уехал – никто не знает. Нынешняя молодежь даже влюбляться толком не умеет… Ну, мне пора… оп-ля! – старик встал, надел шляпу, неторопливо взвалил на спину корзинку с рыбой; внезапно точно вспомнив о чем-то, он повернулся к хозяйке. – Три пирожка у вас съел. На обратном пути расплачусь, сейчас ни гроша нет! – бросил он и поспешно зашагал по направлению к усадьбе графов Китагава.
2
На берегу реки Каногава, у самой дельты, образовавшейся под двойным воздействием речного потока и морского прибоя, прилепилось к склону горы окруженное соснами двухэтажное строение, крытое черепичной крышей. Деревенские жители немало дивились, когда началось строительство дома. «И зачем только понадобилось ставить дом в таком месте? Чудной народ эти токиосцы!» – говорили они. Это и была вилла Китагава.
Вот уже третий месяц слушала графиня грохот волн, доносившийся в ее комнату на втором этаже виллы.
Куда бы она ни уехала, повсюду незримо тянулась за ней ее вина. Молча терпеть, все терпеть – такова заповедь женской добродетели… Графиня была связана этой заповедью. Она обратилась с просьбой к графу Фудзисава, не испросив разрешения мужа. А если она не смела делать этого, пусть даже у нее имелась тысяча и больше причин… Во всяком случае, гнев мужа она навлекла на себя по собственному упущению. Именно потому, что графиня считала его гнев справедливым и Думала, что покорность есть лучшее средство рассеять его подозрения, она без единого слова протеста передала мужу Митико, хотя при этом сердце ее разрывалось от боли, в сопровождении одного лишь старого слуги и горничной пересекла горы Хаконэ и одиноко поселилась здесь на вилле, где тишину нарушал лишь грохот волн да шум ветра в прибрежных соснах. Это произошло в середине апреля.
Когда паланкин несли через горы Хаконэ, взор ее ласкало прекрасное зрелище весеннего цветения вишен, покрывавших окрестные долины и горные склоны. Но время шло. Море, которым она каждый день любовалась, синело уже совсем по-летнему, южный ветер развевал майские флаги на храме в поселке Ганюдо, сквозь просветы между соснами видно было, как с каждым днем все ярче зеленели поля, а по ночам, словно красные светляки, мелькали огни рыбаков, выезжавших на ловлю кальмаров. И вот наступило уже сумрачное время дождей, а разрешение вернуться все еще не приходило из столицы. Да что разрешение! Кроме небольшой суммы денег на текущие расходы, посылаемой из Токио на имя слуги, графиня не получала от мужа ни строчки, ни единого слова, ни привета, ни звука.
Токио напоминал о себе только письмами, написанными детским почерком Митико (в последнее время эти письма тоже вдруг перестали приходить), да письмами виконтессы Сасакура, полными ласковых слов утешения. Никто не являлся навестить графиню, ей тоже не к кому было ходить, а гулять она не любила – не хотелось привлекать внимание обитателей деревни. Она почти не выходила из своей комнаты, словно находилась в заточении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– А-а, здравствуй, здравствуй, любезная. Нынче у меня ничего нет, кроме макрели да триглы… Рыба простецкая…
– Ничего, ничего, все пригодится, иди только поскорей… У нас гость из Токио.
– Гость? Уж не господин ли приехал?
– Нет, не он. Так ты идешь, дедушка?
– Ладно, ладно, сейчас иду.
Слегка поклонившись, женщина удалилась.
– Что ни говори, обходительные они, эти столичные… – со вздохом проговорила хозяйка, провожая ее взглядом.
– Может, и обходительные, да только не очень они мне по душе… – сморщив лицо в гримасу, откликнулась дочка. – Впрочем, госпожа мне нравится, а эта…
– Ну, госпожа – совсем другое дело. Эта ей не чета!
– Госпожа лицом очень уж бледна, – заметил один из парней. – А в последнее время она и вовсе исхудала…
– А я, доложу вам, даже испугался недавно, – сказал старик. – Поехал я на днях ловить рыбу. Возвращаюсь и вдруг вижу у самого устья речки стоит какая-то женщина. А ночь была темная, луны за туманом и не видать… А она стоит неподвижно и смотрит на море… Меня даже дрожь пробрала… Пригляделся получше – а это, оказывается, госпожа.
– Что ж, по-вашему, так страшно увидеть ночью красивую женщину? – пошутил один из парней.
– Страшно! Сказал тоже! Да я, если хотите знать, прямо втрескался в нашу госпожу!.. – хлопнув себя по ляжке, воскликнул старик.
Все расхохотались.
– Нечему тут смеяться. Мне вот нынче семьдесят восемь лет уже, а скажу по совести – таких, как она, не часто случалось видеть. Да не в красоте дело! Красота – что! Попробуй поди сдери чешую – так и самую дрянную рыбу не отличишь от полосатого «тай»… Нрав у нее хороший, вот что. Всегда-то она приветливая, всегда себя соблюдает, к людям внимательная. Как увидит меня, всякий раз говорит: «И все-то ты трудишься, дедушка!» И слова эти у нее – не пустые. У меня глаза есть, я в людях разбираюсь. Знаю, где пустые слова, а где от сердца сказано. И гордости в ней нисколько нет, сам видел, как она в саду траву полет… Как посмотрю на нее, уж так мне ее становится жаль…
– С чего это она живет здесь? Уже два месяца прошло, третий пошел.
– Потому что господин наш – дурная башка. Околдовала его О-Суми из деревни Кануки.
– Повезло О-Суми! – хозяйка бросила взгляд на дочь.
– В чем это ей повезло? – громовым голосом закричал старик. – А я отцу ее так напрямик и сказал – не везенье это, а все равно что продать дочь в проститутки в Нумадзу! Продать родное дитя да на эти деньги завести себе лодку, построить дом, амбар… Никуда это не годится! Так прямо ему и сказал. Но тут все дело в том, что он до этого жаден, вот до этого самого… – старик сложил кружочком большой и указательный пальцы и показал собеседникам. – Конечно, денег каждому хочется. А только таких подлых денег мне не нужно. Солнышко светит ярко, все освещает, от него ничего не скроешь… Пусть он хоть тысячу золотых получит, а все это шальные деньги, проку с них все равно не будет…
– О-Суми, наверное, тоже мучит совесть… Синдзито она обманула, – вставил один из парней.
– Синдзи! Синдзи! Я его хорошо знал. Я ему так и сказал, Синдзи этому: «Непутевая она девчонка, твоя О-Суми, дрянная она женщина, вот что…» Да толь-ко он, дурной, ничего не хотел слушать. Болван! Слава богу, не было еще неурожая на баб… А по этому дурню сколько девушек сохло… Да хотя бы та же О-сэи, дочка Дзэндаю…
– Это та, что уехала в услужение в Иокогаму?
– Ну да. Славная девушка. Липом, правда, смуглая, но разумная, хорошая девушка. А уж как любила этого дурня Синдзи. Да ведь он, олух этакий, все равно что ослеп: ничего вокруг себя не замечал. Как есть ничего не видел, обвела его кругом О-Суми. А куда теперь уехал – никто не знает. Нынешняя молодежь даже влюбляться толком не умеет… Ну, мне пора… оп-ля! – старик встал, надел шляпу, неторопливо взвалил на спину корзинку с рыбой; внезапно точно вспомнив о чем-то, он повернулся к хозяйке. – Три пирожка у вас съел. На обратном пути расплачусь, сейчас ни гроша нет! – бросил он и поспешно зашагал по направлению к усадьбе графов Китагава.
2
На берегу реки Каногава, у самой дельты, образовавшейся под двойным воздействием речного потока и морского прибоя, прилепилось к склону горы окруженное соснами двухэтажное строение, крытое черепичной крышей. Деревенские жители немало дивились, когда началось строительство дома. «И зачем только понадобилось ставить дом в таком месте? Чудной народ эти токиосцы!» – говорили они. Это и была вилла Китагава.
Вот уже третий месяц слушала графиня грохот волн, доносившийся в ее комнату на втором этаже виллы.
Куда бы она ни уехала, повсюду незримо тянулась за ней ее вина. Молча терпеть, все терпеть – такова заповедь женской добродетели… Графиня была связана этой заповедью. Она обратилась с просьбой к графу Фудзисава, не испросив разрешения мужа. А если она не смела делать этого, пусть даже у нее имелась тысяча и больше причин… Во всяком случае, гнев мужа она навлекла на себя по собственному упущению. Именно потому, что графиня считала его гнев справедливым и Думала, что покорность есть лучшее средство рассеять его подозрения, она без единого слова протеста передала мужу Митико, хотя при этом сердце ее разрывалось от боли, в сопровождении одного лишь старого слуги и горничной пересекла горы Хаконэ и одиноко поселилась здесь на вилле, где тишину нарушал лишь грохот волн да шум ветра в прибрежных соснах. Это произошло в середине апреля.
Когда паланкин несли через горы Хаконэ, взор ее ласкало прекрасное зрелище весеннего цветения вишен, покрывавших окрестные долины и горные склоны. Но время шло. Море, которым она каждый день любовалась, синело уже совсем по-летнему, южный ветер развевал майские флаги на храме в поселке Ганюдо, сквозь просветы между соснами видно было, как с каждым днем все ярче зеленели поля, а по ночам, словно красные светляки, мелькали огни рыбаков, выезжавших на ловлю кальмаров. И вот наступило уже сумрачное время дождей, а разрешение вернуться все еще не приходило из столицы. Да что разрешение! Кроме небольшой суммы денег на текущие расходы, посылаемой из Токио на имя слуги, графиня не получала от мужа ни строчки, ни единого слова, ни привета, ни звука.
Токио напоминал о себе только письмами, написанными детским почерком Митико (в последнее время эти письма тоже вдруг перестали приходить), да письмами виконтессы Сасакура, полными ласковых слов утешения. Никто не являлся навестить графиню, ей тоже не к кому было ходить, а гулять она не любила – не хотелось привлекать внимание обитателей деревни. Она почти не выходила из своей комнаты, словно находилась в заточении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80