С тех пор как месяц назад Митико поселилась в доме отца, она, если можно так выразиться, очутилась одна в стане врагов. С матерью ее разлучили, общаться с семьей Сасакура не разрешали, даже писать матери письма было запрещено. Тиё больше не служила в доме, старую О-Куни прогнали, из прежних друзей Митико оставался только пес Нэд. Те из слуг, кто в душе сочувствовал Митико, из страха перед О-Суми старались не проявлять свои симпатии к девочке. В доме отца Митико была одинокой, как странник в пути. И подобно тому, как еж, защищаясь, топорщит свои иголки, так и Митико все больше ожесточалась, стараясь ни в чем не уступить, не покориться своим врагам. Вот почему новые слуги, впервые узнавшие девочку, находили ее странной, удивлялись ее угрюмости, а столкнувшись с ее упрямством, дивились еще больше, считая Митико скверным, испорченным ребенком. Обе ее простенькие, наивные младшие сестренки пользовались куда большей популярностью у домашней челяди, чем красивая старшая барышня.
8
Митико, слегка похудевшая за последний месяц, одетая так же, как и младшие сестры, но без белого воротничка, вошла в кабинет. Она чуть покраснела, когда подняла светившиеся недобрым огоньком глаза и обвела взглядом всех находившихся в комнате – отца, О-Суми, троих ребятишек.
– Мити, почему ты не здороваешься с О-Суми?
Митико молчала. Граф, уже кипевший от бешенства, встретился с ней взглядом и отвел глаза.
– Помнишь вчерашнее? Отчего ты так упряма? Ты, как видно, меня за отца не считаешь… Что ж, хорошо… В таком случае я тоже не буду признавать тебя дочерью. Посмотри на Фусако, на Ёсико… Они послушные девочки. Женщины должны быть послушны. Такие, как ты, – это выродки.
Митико по-прежнему молчала, переводя взгляд с отца на О-Суми.
– Чем ты сейчас занималась?
– Писала письмо маме…
Мать внушила ей, что лгать нельзя даже под угрозой смерти, и Митико презирала ложь, как трусость.
– Писала письмо? Кто тебе позволил? Разве я не говорил тебе, чтобы ты не смела писать письма в Нумадзу?
– Хотела, верно, рассказать госпоже про вчерашнее… – со злостью проговорила О-Суми.
– Твоя забота – нянчить Аки. Не вмешивайся не в свое дело! – отчетливо произнесла Митико, в упор взглянув на О-Суми.
О-Суми задрожала от ярости. Граф изменился в лице.
– Мити, дрянная, дерзкая девчонка! За кого ты принимаешь О-Суми? О-Суми – это человек, который дорог твоему отцу! Она – мать Аки, наследника рода Китагава. Ты тоже, скверная девчонка, когда вырастешь, должна будешь во всем слушаться Аки… Этому Аки она родная мать. Поняла теперь, кто такая О-Суми? Посмей только сказать ей хоть одно непочтительное слово… Я этого не допущу… – граф уже кричал, как рассерженный ребенок. – Дрянь девчонка, только и знаешь что думать о своей матери… Ты что же, кроме матери, никого и признавать не желаешь? Вот посмотри на Фуса и Ёси – они не так упрямы, как ты… – граф потрепал Ёсико по головке. – Категорически запрещаю тебе писать письма в Нумадзу, слышишь? У тебя нет матери! Там, в Нумадзу, нет никого – там живет призрак, тень. Чтоб с сегодняшнего же дня ты называла О-Суми мамой!.. Фуса и Ёси тоже будут звать ее мамой!
– Мама, можно я подержу Аки? – тотчас же, как попугай, повторила Фусако.
– Так, умница. Слышишь, Мити, дрянная девчонка, чтоб ты тоже впредь называла О-Суми мамой!
Из глаз Митико закапали крупные слезы.
– Ах, оставьте, господин, все равно ведь я простая крестьянка, я – нянька Аки, куда уж мне быть матерью старшей барышне… Правда, Фусако-сан?
– Глупости. Если я приказал – никто не посмеет ослушаться! А кто посмеет – тому я не отец, та мне не дочь. Митико, сейчас же проси прощения у О-Суми…
Будешь просить прощения, ну?
Схватив лежавшую рядом плетку с позолоченной рукояткой, граф вскочил на ноги. Фусако и Ёсико, перепуганные, спрятались за спину О-Суми.
– Господин, оставьте ее, бог с ней… Ах, как все это тяжело! Как тяжело! Лучше мне вернуться в Нумадзу…
– Будешь ты просить прощения, я спрашиваю?
Закусив губу, Митико, не опуская головы, сквозь слезы прямо глядела на отца.
– Не будешь?
Граф сделал несколько шагов по направлению к девочке. Митико стояла молча, не отступая ни на шаг.
– Папа, не надо бить Митико! – заплакала Ёсико.
О-Суми, со словами: «Ступайте отсюда!», выпроводила обеих девочек из комнаты.
Митико горящим взглядом смотрела на отца и О-Суми.
– А, ты еще смеешь злиться на родного отца!
Плетка рассекла воздух. Митико, сжавшись в комок, жалобно вскрикнула.
– Скотина, мерзавка, будешь ты просить прощения, я спрашиваю?
Ударами плетки граф сбил девочку с ног. Стиснув зубы, Митико отрицательно покачала головой.
– Упрямая дрянь, забью насмерть!
Снова взвился хлыст, затем последовал пинок. Митико, как мячик, отлетела в сторону. Разъяренный граф, словно дождем, осыпал ее ударами плетки.
– Мама! – слабо вскрикнула Митико под градом ударов.
Задержав руку, сжимавшую плетку, граф настороженно и вместе с тем недоверчиво взглянул на девочку.
– Что ты сказала? Просишь прощения? Ты назвала О-Суми мамой? Что?! Опять трясешь головой? А, так ты зовешь мать из Нумадзу? Кричи громче, слышишь, кричи погромче! Вдруг твоя мама услышит и прибежит сюда. Ну же, кричи погромче! Мерзавка, забью насмерть, так и знай!
– Господин, оставьте ее, довольно… Ничего вы этим не добьетесь. Только больше станет на меня злиться… Честное слово, что за упорная барышня! А глаза-то, глаза какие злые! Ой, даже страх берет Смотри, Аки, какая страшная у тебя сестрица, правда?
– Упрямая тварь! – граф опять взмахнул плеткой, но рука его вдруг остановилась в воздухе. Окончательно выйдя из себя, он не сразу заметил, что кто-то держит его за руку.
– Господин, наказание чрезмерно сурово… – задыхаясь от волнения, проговорил чей-то голос. Перед графом стоял человек, совершенно седой, одетый в хаори и в хакама. Это был Камбэ – старый слуга графа, прозванный за свою преданность Хикодзаэмоном дома Китагава, служивший трем поколениям графского рода. Человек старинного склада, необыкновенной честности, он знал графа с пеленок. Теперь, удалившись на покой, Камбэ приходил иногда проведать своего бывшего господина и, случалось, говорил ему прямо в глаза очень неприятные вещи. Однако, не в пример другим, его побуждала к этому не личная корысть, а исключительно забота об интересах господина, что понимал даже сам граф, который хоть и частенько досадовал на старика, но всегда допускал его на глаза и, скрепя сердце, слушал резкие, справедливые слова старого слуги, нередко испытывая при этом немалое смущение.
– А, это ты, Камбэ?.. Принесла тебя нелегкая… – глаза графа все еще метали искры, рука, сжимавшая плетку, дрожала.
9
Старый Садакжи Камбэ всеми, помыслами был предан семейству своих господ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80