Некая неведомая сила внутри повернула меня в сторону Кента. И я истолковывал себя самому себе. И знал, что собираюсь сделать. Мы направлялись в Барли-Грандж; а потом... О, потом — неистовый полет в Париж при лунном свете!
Эта идея утвердилась во мне независимо от моих размышлений. По-своему, она была решением уравнения, условиями которого, в свою очередь, были: во-первых, несколько безумное отождествление Лу со всякими идеями лунного романтизма; далее, моя физическая привычка авиатора к полетам; и в-третьих, традиционная ассоциация Парижа с экстравагантными увеселениями и буйством любви.
Я вполне сознавал тогда, что мое нравственное и умственное чувство выброшено за борт на время; но мое отношение к ним предельно простое: «До свидания, Иона!»
Первый раз за всю свою жизнь я стал абсолютно самим собой, освобожденный от всяких ограничений тела, интеллекта и воспитания, которые удерживают нас, обычно, в рамках так называемого здравого смысла.
Я припоминаю, что как будто вопрошал себя, не сумасшедший ли я, и отвечал: «Конечно, сумасшедший. Ведь здравомыслие — это компромисс. Здравомыслие тянет нас назад».
Будет довольно бессмысленно пытаться вам описать поездку в Барли-Грандж. Она длилась едва ли полсекунды. И она длилась долгие, долгие эоны.
Всякие сомнения на мой собственный счет были растоптаны копытами неоспоримых фактов. Ни разу в жизни я не управлял машиной лучше. Я выкатил гидроплан так, как кто-нибудь другой извлекает из портсигара сигарету. Машина взмыла точно орел. Нежный, мягкий голос Лу сливался с шумом мотора в прелестном антифоне:
«Ты, О дрожащая грудь ночи, что мерцает четками лун! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»
Мы воспарили туда, где рассвет. Я пересек рубеж трех тысяч. Я слышал стук моего сердца. Оно стучало в едином ритме с мотором.
Я набрал полные легкие чистого, незагрязненного воздуха. Он звучал в октаву с кокаином; та же бодрящая дух сила, но по-иному выраженная.
Великолепная мелодия слов Зивекинга всплыла в моей памяти. Я повторял их, блаженствуя. Они воплощали биение британского мотора.
— Глубокий вдох! И легкие полны! И мозг летит, летит ко всем чертям!
Ветер нашей скорости упразднил все мои привычные телесные ощущения. Кокаин в сочетании со скоростью анестезировал их. Я был развоплощен; вечный дух; Высшее существо, порознь.
— Возлюбленная Лу! Возлюбленная Лу! Лу, Лу, совершенство, возлюбленная!
Должно быть, я прокричал припев. Даже посреди рева, я расслышал ее ответное пение:
«Ты, О Летняя нежность губ, что жарко мреет алым цветом страсти! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»
Даже вес воздуха стал для меня невыносим. Взовьемся еще выше, еще и еще выше!
— И в яростном неистовстве! И в безрассудстве! Неистовом безрассудстве ко всем чертям!
«Ты, О искаженный вопль урагана, что пронесся, кружась, по листве лесов! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»
И тут я почувствовал, что нас уносит некий бушующий вихрь. Земля улетела от нас, точно камешек, брошенный в темное ничто. Мы были свободны, мы навсегда избавились от оков, в которых пребывали с самого рождения:
— Взмывая ввысь! Взмывая ввысь! Взмывая, взмывая ввысь, ввысь!
Перед нами, высоко в серой бледности, стоял Юпитер — квадратная сапфировая вспышка.
«Ты, О яркая утренняя звезда, что находится меж грудей самой Ночи! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»
Я прокричал ей в ответ:
— Искатели звезд! Открыватели звезд! Звезд-близнецов, отливающих серебром!
А между тем я поднимал машину все выше и выше. Толща грозовых облаков повисла между мною и зарей. Проклятье, как они посмели! Я должен их перелететь и растоптать.
«Ты, О Лиловая грудь шторма, на которой молния оставила следы своих зубов! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»
Болезненные, точно бездомные дети, клочья тумана окружили нас. Я понял ликование Лу в облаках. Если кто и был неправ на этот раз, то это был я. У меня не было столько кокаина, чтобы принимать все, как бесконечный экстаз. Ее любовь вознесла меня до триумфальной страсти. И я понял этот туман.
«Ты, О несбираемая роса, что увлажняешь уста зари! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»
В этот миг моя практическая сторона заявила о себе с удивительной внезапностью. Я увидел сквозь туман береговую линию. Я знал маршрут как свои пять пальцев и буквально на волосок отклонился от кратчайшего пути в Париж. Я плавно свернул южнее.
Подо мною катились серые волны. Мне показалось (достаточно безумная мысль), что их движущиеся складки напоминают смех глубокого старца. Внезапно меня осенило — что-то было не так! Спустя мгновение прибор безошибочно показал, в чем дело. У меня кончилось горючее.
Моя память осветилась яркой вспышкой ненависти к Царю Лестригонов. «Типичный случай злоупотребления!» Все равно, что сказать мне в лицо, что я — дурак. Я вообразил его морской стихией, которую сотрясает глумливый хохот.
А я то насмехался над моим старым командиром эскадрильи. Не классный я летчик, да? Вот я покажу ему! И я был недалек от истины. Я летал несравнимо лучше, чем когда бы то ни было. И, тем не менее, умудрился упустить простейшую опасность.
Я неожиданно осознал, насколько паршиво может закончиться наше путешествие. Оставалось только одно: выключить мотор и планировать, как есть. От этой перспективы мне стало не по себе.
Эх, нюхнуть бы разок! Пока мы пикировали по широкой спирали к морю, мне удалось извлечь мою бутылочку. Разумеется, мне сразу стало ясно, что на таком ветру все улетит мимо носа. Тогда я вытащил пробку и просунул в горлышко язык.
Мы все еще находились на высоте тысячи футов над морем. «У меня уйма времени, бесконечно много времени, — подумал я, как только наркотик подействовал, — чтобы принять решение». Я действовал с отменным самообладанием. Мы приводнились в сотне ярдов от рыболовецкого парусника, который только что вышел в море из Диля.
Через пару минут нас подобрали и взяли на буксир. Потом они развернули судно и отбуксировали мою летательную машину к берегу.
Первое, о чем я подумал, несмотря на всю нелепость нашего положения, это «вот бы заправиться и продолжить». Однако, сочувствие людей на берегу было сдобрено обильными насмешками. В вечерних туалетах, с которых капает в четыре часа утра! Как Гедда Габлер — «так не поступают».
Но тут мне снова помог кокаин. Какого дьявола меня должно волновать, что они все подумали!
— Где бы я мог раздобыть горючее? — спросил я у капитана посудины.
Он мрачно улыбнулся в ответ:
— Тут одной заправки мало.
Я бросил взгляд на машину. Он был совершенно прав. Неделя на ремонт, по меньшей мере.
— Вам бы лучше, сэр, пойти в гостиницу и получить там что-нибудь из теплой одежды. Посмотрите, как дрожит ваша дама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Эта идея утвердилась во мне независимо от моих размышлений. По-своему, она была решением уравнения, условиями которого, в свою очередь, были: во-первых, несколько безумное отождествление Лу со всякими идеями лунного романтизма; далее, моя физическая привычка авиатора к полетам; и в-третьих, традиционная ассоциация Парижа с экстравагантными увеселениями и буйством любви.
Я вполне сознавал тогда, что мое нравственное и умственное чувство выброшено за борт на время; но мое отношение к ним предельно простое: «До свидания, Иона!»
Первый раз за всю свою жизнь я стал абсолютно самим собой, освобожденный от всяких ограничений тела, интеллекта и воспитания, которые удерживают нас, обычно, в рамках так называемого здравого смысла.
Я припоминаю, что как будто вопрошал себя, не сумасшедший ли я, и отвечал: «Конечно, сумасшедший. Ведь здравомыслие — это компромисс. Здравомыслие тянет нас назад».
Будет довольно бессмысленно пытаться вам описать поездку в Барли-Грандж. Она длилась едва ли полсекунды. И она длилась долгие, долгие эоны.
Всякие сомнения на мой собственный счет были растоптаны копытами неоспоримых фактов. Ни разу в жизни я не управлял машиной лучше. Я выкатил гидроплан так, как кто-нибудь другой извлекает из портсигара сигарету. Машина взмыла точно орел. Нежный, мягкий голос Лу сливался с шумом мотора в прелестном антифоне:
«Ты, О дрожащая грудь ночи, что мерцает четками лун! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»
Мы воспарили туда, где рассвет. Я пересек рубеж трех тысяч. Я слышал стук моего сердца. Оно стучало в едином ритме с мотором.
Я набрал полные легкие чистого, незагрязненного воздуха. Он звучал в октаву с кокаином; та же бодрящая дух сила, но по-иному выраженная.
Великолепная мелодия слов Зивекинга всплыла в моей памяти. Я повторял их, блаженствуя. Они воплощали биение британского мотора.
— Глубокий вдох! И легкие полны! И мозг летит, летит ко всем чертям!
Ветер нашей скорости упразднил все мои привычные телесные ощущения. Кокаин в сочетании со скоростью анестезировал их. Я был развоплощен; вечный дух; Высшее существо, порознь.
— Возлюбленная Лу! Возлюбленная Лу! Лу, Лу, совершенство, возлюбленная!
Должно быть, я прокричал припев. Даже посреди рева, я расслышал ее ответное пение:
«Ты, О Летняя нежность губ, что жарко мреет алым цветом страсти! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»
Даже вес воздуха стал для меня невыносим. Взовьемся еще выше, еще и еще выше!
— И в яростном неистовстве! И в безрассудстве! Неистовом безрассудстве ко всем чертям!
«Ты, О искаженный вопль урагана, что пронесся, кружась, по листве лесов! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»
И тут я почувствовал, что нас уносит некий бушующий вихрь. Земля улетела от нас, точно камешек, брошенный в темное ничто. Мы были свободны, мы навсегда избавились от оков, в которых пребывали с самого рождения:
— Взмывая ввысь! Взмывая ввысь! Взмывая, взмывая ввысь, ввысь!
Перед нами, высоко в серой бледности, стоял Юпитер — квадратная сапфировая вспышка.
«Ты, О яркая утренняя звезда, что находится меж грудей самой Ночи! Я обожаю Тебя, Эвоэ! Боготворю Тебя, И А О!»
Я прокричал ей в ответ:
— Искатели звезд! Открыватели звезд! Звезд-близнецов, отливающих серебром!
А между тем я поднимал машину все выше и выше. Толща грозовых облаков повисла между мною и зарей. Проклятье, как они посмели! Я должен их перелететь и растоптать.
«Ты, О Лиловая грудь шторма, на которой молния оставила следы своих зубов! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»
Болезненные, точно бездомные дети, клочья тумана окружили нас. Я понял ликование Лу в облаках. Если кто и был неправ на этот раз, то это был я. У меня не было столько кокаина, чтобы принимать все, как бесконечный экстаз. Ее любовь вознесла меня до триумфальной страсти. И я понял этот туман.
«Ты, О несбираемая роса, что увлажняешь уста зари! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!»
В этот миг моя практическая сторона заявила о себе с удивительной внезапностью. Я увидел сквозь туман береговую линию. Я знал маршрут как свои пять пальцев и буквально на волосок отклонился от кратчайшего пути в Париж. Я плавно свернул южнее.
Подо мною катились серые волны. Мне показалось (достаточно безумная мысль), что их движущиеся складки напоминают смех глубокого старца. Внезапно меня осенило — что-то было не так! Спустя мгновение прибор безошибочно показал, в чем дело. У меня кончилось горючее.
Моя память осветилась яркой вспышкой ненависти к Царю Лестригонов. «Типичный случай злоупотребления!» Все равно, что сказать мне в лицо, что я — дурак. Я вообразил его морской стихией, которую сотрясает глумливый хохот.
А я то насмехался над моим старым командиром эскадрильи. Не классный я летчик, да? Вот я покажу ему! И я был недалек от истины. Я летал несравнимо лучше, чем когда бы то ни было. И, тем не менее, умудрился упустить простейшую опасность.
Я неожиданно осознал, насколько паршиво может закончиться наше путешествие. Оставалось только одно: выключить мотор и планировать, как есть. От этой перспективы мне стало не по себе.
Эх, нюхнуть бы разок! Пока мы пикировали по широкой спирали к морю, мне удалось извлечь мою бутылочку. Разумеется, мне сразу стало ясно, что на таком ветру все улетит мимо носа. Тогда я вытащил пробку и просунул в горлышко язык.
Мы все еще находились на высоте тысячи футов над морем. «У меня уйма времени, бесконечно много времени, — подумал я, как только наркотик подействовал, — чтобы принять решение». Я действовал с отменным самообладанием. Мы приводнились в сотне ярдов от рыболовецкого парусника, который только что вышел в море из Диля.
Через пару минут нас подобрали и взяли на буксир. Потом они развернули судно и отбуксировали мою летательную машину к берегу.
Первое, о чем я подумал, несмотря на всю нелепость нашего положения, это «вот бы заправиться и продолжить». Однако, сочувствие людей на берегу было сдобрено обильными насмешками. В вечерних туалетах, с которых капает в четыре часа утра! Как Гедда Габлер — «так не поступают».
Но тут мне снова помог кокаин. Какого дьявола меня должно волновать, что они все подумали!
— Где бы я мог раздобыть горючее? — спросил я у капитана посудины.
Он мрачно улыбнулся в ответ:
— Тут одной заправки мало.
Я бросил взгляд на машину. Он был совершенно прав. Неделя на ремонт, по меньшей мере.
— Вам бы лучше, сэр, пойти в гостиницу и получить там что-нибудь из теплой одежды. Посмотрите, как дрожит ваша дама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99