Нам снова вспомнились наши ранние опыты. Нам удалось вернуть до некоторых пределов то, что наркоманы называют «наркотической невинностью». Однако этого было достаточно, чтобы мы преисполнились острейшим чувством бодрости. Мы заново обрели способность надеяться.
С другой стороны усилия торговца бельем и парикмахеров привели к тому, что один наш вид вызывал у нас сильную тошноту. Настолько резко новомодные костюмы контрастировали с трупной хворостью нашего облика!
И все же мы смогли разглядеть свет в конце пути, и спустились к ланчу даже с некоторым удовольствием. Конечно, к нам еще не вернулся наш аппетит, и мы едва прикоснулись к тем легким и изысканным блюдам, что были нами заказаны. Но, по крайней мере, мысль о еде не вызывала у нас отвращения, как раньше.
Царь подоспел как раз к кофе. Было слегка заметно, что он доволен достигнутыми результатами. Он явился без Лалы. Вместо нее он привел Мейзи Джекобс.
Я поймал себя на лихорадочной мысли, нет ли серьезного повода для этой подмены. Я дошел до состояния, когда простейший поступок этого человека казался мне чреватым оккультным значением, и становился подозрителен, особенно, когда он сам воздерживался от пояснений. Его манеры решительно не были рассчитаны на успокоение непосвященных. И было нетрудно догадаться отчего его имя оказалось в центре целого сонма смехотворных выдумок.
В конце концов, не очень то приятно чувствуешь себя в присутствии ума, способного без особых хлопот превзойти твой собственный по всем статьям. Его манера воспринимать все, как будто так и надо, как не требующее доказательств, сама по себе раздражала.
Он подошел к таблицам, и долго стоял, изучая их, не забывая при этом попыхивать сигарой. Даже эта сигара возмущала. Это был сорт, который специально на заказ делают для миллионеров. Царь других не курил; и, тем не менее, он был при этом относительно небогатым человеком.
Конечно, объяснялось это очень даже просто. Он действительно знал толк и ценил хороший табак, и предпочитал не отказывать себе в сигарах, которые были ему не по карману.
Что человек курит, это его личное дело; и все-таки уже одной этой привычкой он умудрился заработать себе в Лондоне дурное имя. Свет решил, что чудовищно обедать куском баранины и сыра, а потом доставать сигару, ценою в половину обеда.
Лам изучал наши графики, точно это была карта, а он пытается по ней проложить путь из Бухары в Катманду.
Наконец он произнес: «Какой вроде бы долгий разрыв вот тут — 15 часов — с девяти до двенадцати, не так ли?»
Он обратился за подтверждением к Мейзи, ибо, по его словам, он не силен в арифметике.
Мейзи подхватила это абсурдное утверждение и с важным видом пересчитала часы на пальцах.
Тон его голоса был скорбный, как будто его планы оказались серьезно расстроены. То был еще один его трюк, часто сбивавший людей с толку. Мне подсказали, что он имеет в виду, сверкающие глаза Лу.
Тогда я и испытал колоссальный шок, осознав, что это означает. Я тоже подошел к таблицам с таким любопытством, точно никогда их раньше не видел.
Не нужно было обладать познаниями в математике, чтобы изложить ситуацию понятным языком. За последние тридцать шесть часов крестики сгрудились в нескольких местах, оставив зияющие пустоты. Иными словами невоздержанность перестала проявляться регулярно. Я смотрел на таблицу, как будто передо мною был призрак.
Лам повернул голову с подозрительной улыбочкой и посмотрел на меня свысока. И вымолвил тут это необычное слово: «Kriegspiel». [Военная игра — нем.]
Он застал меня врасплох. О чем, гром и молния, толкует этот человек? И затем уже, мне мало-помалу стало ясно, что существует аналогия между этим графиком и расположением частей на поле боя. Это стало очевидным, как только я уловил этот образ.
Пока войска равномерно размещены вдоль линии фронта, это лишь время окопного противостояния. Великие победы невозможны при таком положении дел, как и великие поражения. Но если войска скопились в удобных точках, собранные в крупные подвижные подразделения, становится возможным их широкомасштабное уничтожение.
Когда английское каре прорвано, истребление его защитников происходит не от снижения боевой мощи каждого отдельного солдата; его военная ценность не уменьшается от потери нескольких человек в разгар атаки. Оно становится никчемным, потому что его регулярное устройство было приведено в беспорядок.
— В битве при Ватерлоо, — сказал Царь Лестригонов, отходя от стены и возвращаясь к своему кофе, — Наполеон послал вперед Старую Гвардию. Несколько минут спустя он воскликнул: «Они смешались!» И в отчаянии поскакал с поля боя. Ему не было надобности дожидаться, когда их разобьют.
Дыхание Лу сделалось прерывистым и шумным. Суть тактики нашего друга была ею понята.
Мы выглядели ужасающе больными; как раз в этот момент мы по-настоящему мучились от героиновой потребности, но нас смущало присутствие Мейзи Джэкобс. Мы не хотели принимать наркотик при ней. И все-таки мы знали, что одержали победу. Остальное было делом недель, быть может месяцев; нам было все равно. Мы были довольны, освоив принцип этого явления. Теперь будет легче атаковать кучки этих крестиков, понемногу их устраняя.
Царь Лестригонов попросил Мейзи спеть. На наше счастье в комнате стояло пианино «Бэби-гранд». Лам уселся за него и принялся ей аккомпанировать. Я следил за работой ума этого человека, точно завороженный. Я все время чему-то у него учился.
К примеру этот последний его поступок. Мы не могли выйти в нашем состоянии на улицу, поэтому певица явилась позабавить нас взамен. А заодно он хотел развернуть Мейзи к нам спиной, чтобы она не видела, как мы принимаем героин.
Нам его и в самом деле страшно не хватало; и все же — как необычна природа! — нам было не менее стыдно принимать его тайно, чем когда, еще совсем недавно, мы принимали его в открытую.
Эта догадка молнией поразила меня.
Как уже говорилось, Лу и я, имели привычку скрывать эту процедуру друг от друга, даже когда были вместе. Нам хотелось делать вид, будто мы употребляем не так много героина, как было в действительности. Нет в мозге такой нездоровой причуды, которую бы не развивало употребление наркотиков.
А Мейзи, тем временем, распевала своим глубоким контральто одно из самых изысканных творений Верлена в английском переводе: «На приглушенных струнах».
— Calm in the twilight of the lofty boughs
Pierce we our love with silence as we drowse;
Melt we our souls, hearts, senses in this shrine,
Vague languor of arbutus and of pine!
— Half-close your eyes, your arms upon your breast;
Banish for ever every interest!
The cradling breeze shall woo us, soft and sweet,
Ruffling the waves of velvet at your feet.
— When solemn night of swart oaks shall prevail
Voice our despair, musical nightingale!
Утонченные образы, столь неуловимые, и все же столь конкретные, наполнили мой ум воспоминаниями о мечтах детства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
С другой стороны усилия торговца бельем и парикмахеров привели к тому, что один наш вид вызывал у нас сильную тошноту. Настолько резко новомодные костюмы контрастировали с трупной хворостью нашего облика!
И все же мы смогли разглядеть свет в конце пути, и спустились к ланчу даже с некоторым удовольствием. Конечно, к нам еще не вернулся наш аппетит, и мы едва прикоснулись к тем легким и изысканным блюдам, что были нами заказаны. Но, по крайней мере, мысль о еде не вызывала у нас отвращения, как раньше.
Царь подоспел как раз к кофе. Было слегка заметно, что он доволен достигнутыми результатами. Он явился без Лалы. Вместо нее он привел Мейзи Джекобс.
Я поймал себя на лихорадочной мысли, нет ли серьезного повода для этой подмены. Я дошел до состояния, когда простейший поступок этого человека казался мне чреватым оккультным значением, и становился подозрителен, особенно, когда он сам воздерживался от пояснений. Его манеры решительно не были рассчитаны на успокоение непосвященных. И было нетрудно догадаться отчего его имя оказалось в центре целого сонма смехотворных выдумок.
В конце концов, не очень то приятно чувствуешь себя в присутствии ума, способного без особых хлопот превзойти твой собственный по всем статьям. Его манера воспринимать все, как будто так и надо, как не требующее доказательств, сама по себе раздражала.
Он подошел к таблицам, и долго стоял, изучая их, не забывая при этом попыхивать сигарой. Даже эта сигара возмущала. Это был сорт, который специально на заказ делают для миллионеров. Царь других не курил; и, тем не менее, он был при этом относительно небогатым человеком.
Конечно, объяснялось это очень даже просто. Он действительно знал толк и ценил хороший табак, и предпочитал не отказывать себе в сигарах, которые были ему не по карману.
Что человек курит, это его личное дело; и все-таки уже одной этой привычкой он умудрился заработать себе в Лондоне дурное имя. Свет решил, что чудовищно обедать куском баранины и сыра, а потом доставать сигару, ценою в половину обеда.
Лам изучал наши графики, точно это была карта, а он пытается по ней проложить путь из Бухары в Катманду.
Наконец он произнес: «Какой вроде бы долгий разрыв вот тут — 15 часов — с девяти до двенадцати, не так ли?»
Он обратился за подтверждением к Мейзи, ибо, по его словам, он не силен в арифметике.
Мейзи подхватила это абсурдное утверждение и с важным видом пересчитала часы на пальцах.
Тон его голоса был скорбный, как будто его планы оказались серьезно расстроены. То был еще один его трюк, часто сбивавший людей с толку. Мне подсказали, что он имеет в виду, сверкающие глаза Лу.
Тогда я и испытал колоссальный шок, осознав, что это означает. Я тоже подошел к таблицам с таким любопытством, точно никогда их раньше не видел.
Не нужно было обладать познаниями в математике, чтобы изложить ситуацию понятным языком. За последние тридцать шесть часов крестики сгрудились в нескольких местах, оставив зияющие пустоты. Иными словами невоздержанность перестала проявляться регулярно. Я смотрел на таблицу, как будто передо мною был призрак.
Лам повернул голову с подозрительной улыбочкой и посмотрел на меня свысока. И вымолвил тут это необычное слово: «Kriegspiel». [Военная игра — нем.]
Он застал меня врасплох. О чем, гром и молния, толкует этот человек? И затем уже, мне мало-помалу стало ясно, что существует аналогия между этим графиком и расположением частей на поле боя. Это стало очевидным, как только я уловил этот образ.
Пока войска равномерно размещены вдоль линии фронта, это лишь время окопного противостояния. Великие победы невозможны при таком положении дел, как и великие поражения. Но если войска скопились в удобных точках, собранные в крупные подвижные подразделения, становится возможным их широкомасштабное уничтожение.
Когда английское каре прорвано, истребление его защитников происходит не от снижения боевой мощи каждого отдельного солдата; его военная ценность не уменьшается от потери нескольких человек в разгар атаки. Оно становится никчемным, потому что его регулярное устройство было приведено в беспорядок.
— В битве при Ватерлоо, — сказал Царь Лестригонов, отходя от стены и возвращаясь к своему кофе, — Наполеон послал вперед Старую Гвардию. Несколько минут спустя он воскликнул: «Они смешались!» И в отчаянии поскакал с поля боя. Ему не было надобности дожидаться, когда их разобьют.
Дыхание Лу сделалось прерывистым и шумным. Суть тактики нашего друга была ею понята.
Мы выглядели ужасающе больными; как раз в этот момент мы по-настоящему мучились от героиновой потребности, но нас смущало присутствие Мейзи Джэкобс. Мы не хотели принимать наркотик при ней. И все-таки мы знали, что одержали победу. Остальное было делом недель, быть может месяцев; нам было все равно. Мы были довольны, освоив принцип этого явления. Теперь будет легче атаковать кучки этих крестиков, понемногу их устраняя.
Царь Лестригонов попросил Мейзи спеть. На наше счастье в комнате стояло пианино «Бэби-гранд». Лам уселся за него и принялся ей аккомпанировать. Я следил за работой ума этого человека, точно завороженный. Я все время чему-то у него учился.
К примеру этот последний его поступок. Мы не могли выйти в нашем состоянии на улицу, поэтому певица явилась позабавить нас взамен. А заодно он хотел развернуть Мейзи к нам спиной, чтобы она не видела, как мы принимаем героин.
Нам его и в самом деле страшно не хватало; и все же — как необычна природа! — нам было не менее стыдно принимать его тайно, чем когда, еще совсем недавно, мы принимали его в открытую.
Эта догадка молнией поразила меня.
Как уже говорилось, Лу и я, имели привычку скрывать эту процедуру друг от друга, даже когда были вместе. Нам хотелось делать вид, будто мы употребляем не так много героина, как было в действительности. Нет в мозге такой нездоровой причуды, которую бы не развивало употребление наркотиков.
А Мейзи, тем временем, распевала своим глубоким контральто одно из самых изысканных творений Верлена в английском переводе: «На приглушенных струнах».
— Calm in the twilight of the lofty boughs
Pierce we our love with silence as we drowse;
Melt we our souls, hearts, senses in this shrine,
Vague languor of arbutus and of pine!
— Half-close your eyes, your arms upon your breast;
Banish for ever every interest!
The cradling breeze shall woo us, soft and sweet,
Ruffling the waves of velvet at your feet.
— When solemn night of swart oaks shall prevail
Voice our despair, musical nightingale!
Утонченные образы, столь неуловимые, и все же столь конкретные, наполнили мой ум воспоминаниями о мечтах детства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99