Впервые я радовалась тому, что была война. Мой опыт работы в Красном Кресте устранил все проблемы.
У него был небольшой жар, соответственно его сильной слабости, и периодически возникал бред. Одержимость этой поэмой все еще захватывала его. Пока я перевязывала раны, он прошептал слабо и полусонно:
Это Она, она, что отыскала меня
В морфяной медовый месяц;
Шелком и сталью меня сковала,
Погрузив с головой в ядовитое молоко,
Ее руки даже сейчас сжимают меня,
Удушая до потери сознания.
— Да, — сказала я, — но я твоя жена, которая любит тебя и собирается ухаживать за тобой во время этой беды, и мы будем жить счастливо после этого во веки веков.
Он улыбнулся слабой и прелестной улыбкой, и задремал...
Среда
Теперь я считаю дни. Наступило бабье лето. Природа изумительна. Я выхожу на небольшие прогулки, когда Питер спит.
Пятница
Трудностей не было никаких, в противном случае мне бы пришлось вызвать доктора не считаясь с риском. Меня беспокоит только, что по мере того, как рана заживает, галлюцинации с манией преследования начинают возвращаться. Я сейчас понимаю, насколько я сама была одержима бредом величия, и как мое желание стать матерью определило его форму.
Но было ли заблуждением то, что я постоянно думала о Бэзиле? Я, казалось, слышала его голос, говорящий, что я исцелена с того самого момента, как забыла о себе, обратившись к моей любови к Питеру; в труд по возвращению его к жизни.
И сейчас, когда я перестала смотреть и чувствовать для себя, я стала способна видеть и чувствовать его с абсолютной ясностью. Теперь нет ни малейшей возможности ошибки.
Все это время он был в состоянии смутно осознавать, что скатывается по темному склону в сумасшествие. Он смешивал свое падение с мыслями обо мне. Он начал идентифицировать меня с фантомом убийственного безумия, который, по его признанию, должен уничтожить его. Призрак беды постоянно вставал перед его лицом; и он начинал повторять жалобно озадаченным голосом, сосредоточив на мне свой взгляд:
Знаешь теперь отчего ее глаза
Так страшно сверкают, разглядывая
Ужасы и мерзости
Раскрывающиеся, точно грязные цветы?
Смех, схоронивший покой,
Агония за решеткой печали,
Смерть, лишенная мира,
Не само безумие ли она?
Снова и снова он повторял это, и вновь я говорила ему ответ. Я, разумеется, была воплощением соблазнительницы, ангела разрушения. Но это было кошмаром. Я проснулась, и он должен проснуться.
Но он видел не столько меня, сколько свой идеал, как-то связанный со мной, запекшийся словно кровь в форме моего тела. Мои слова не имели значения — его навязчивая идея становилась все сильнее по мере того, как возвращалась его физическая сила.
Она поджидает меня, лениво поглядывая,
Пока луна убивает луну;
Луна ее триумфа близится;
Скоро она пожрет меня целиком.
Ритм этой поэмы все еще в моей собственной крови; но казалось, что он перестал на меня действовать. Я забыла острую личную обиду из-за предыдущей части. Я даже не могла больше вспомнить отдельные строчки. Я была полностью захвачена последними двумя строфами, где тема столь неожиданно менялась.
Я начала осознавать, что именно моя гувернантка имела обыкновение называть Weltshmertz; вселенская печаль, там где «Творение стенает и мучается до сих пор».
Я поняла желание Бэзила — мы должны были предпринять этот ужасающий эксперимент, который довел нас до такой крайности. Мое безумие стало следствием эгоистического тщеславия. Я не была избрана для уникального предназначения. Реализация моего собственного страдания привела меня к заключению, что все остальные находятся в той же лодке. Я смогла даже узреть фальшивую ноту презрения поэта к тем, кто не ощутил величественности своего собственного ужаса.
И вы, вы — чистоплюи пуритане и прочие,
Кто не познал изнуряющей тяги к морфину,
Вопите от презрения, если я назову вас братьями,
Кривите губу, глядя на ярость маньяка,
Глупцы, семь раз обманутые,
Вам она не знакома? Ладно!
Ей и улыбнуться не надо, чтобы
Разорить вас ко всем чертям!
Гордыня Сатаны, в глубине проклятия, сокрушилась, когда он осознал, что остальные находятся в том же бедственном положении — и не претерпев таких извращенных страданий для достижения подобного состояния. Он постигает истину, лишь когда полностью развоплощается в последней строфе.
Морфий всего лишь искра
От того векового огня.
Она же единое солнце -
Прообраз всех желаний!
Все, чем бы вы были, вы есть -
И в этом венец страстного стремления.
Вы рабы звезды Полынь.
Разум, если осмыслить — безумие
Чувство, на поверку — боль.
Каким блаженством было бы в сем усомниться!
Жизнь — физическая мука, болезнь ума;
И смерть — из нее не выход!
Я вижу, что все чувства, хотя это может показаться до какой-то степени случайностью, основаны на боли, потому что она подразумевает двойственность и несовершенство; и природа мысли какого угодно рода должна в конечном счете быть безумием, потому что она выражает отношения между вещами, и никогда вещи в самих себе.
Мне стало очевидно, что скорбь Вселенной вызвана желанием манифестации, и что смерть не может сделать больше, чем подавить одну форму существования в предпочтение другой. Разумеется, impasse [бесстрастно — франц.] совершенно. И кажется нет никакого решения проблемы. Это порочный круг.
В то же самое время, благодаря молчаливому согласию с реальностью, безумная настойчивость в индивидуальной муке притуплена. Сопереживание со вселенским страданием влечет человека к безмятежности определенного мрачного и унылого рода. Оно не указывает нам пути к бегству, если таковые и есть, но делает идею бегства хотя бы гипотетически возможной. До тех пор, пока человек пытается в одиночку выбраться из горящего театра во имя собственного спасения, возникает паника, при которой согласованные действия невозможны. «Каждый сам за себя, и к дьяволу проигравших», — это утверждение не способствует достижению победы. Оно даже не обеспечивает безопасность любого другого человека.
Как быстро я восстановила свое здоровье, когда была, казалось, вынуждена совершенно о нем забыть!
Питер все еще отчаянно стремится спасти себя. «Тот, кто любил свою жизнь, потеряет ее». Я должна посвятить мои волшебно возрожденные способности его спасению. Только вот не знаю, с какого края взяться.
Если бы Бэзил был здесь. Он может знать. Он разработал технику. Все, что я могу — это любить и слепо трудиться. Помимо прочего, здесь должны находиться ангелы, наблюдающие за ним из некоторого измерения, которое я не пытаюсь понять. Почему бы им не опекать и его?
Я всего лишь глупая девочка-подросток, и не заслуживаю ничего иного, кроме как быть выброшенной в корзину для ненужных бумаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
У него был небольшой жар, соответственно его сильной слабости, и периодически возникал бред. Одержимость этой поэмой все еще захватывала его. Пока я перевязывала раны, он прошептал слабо и полусонно:
Это Она, она, что отыскала меня
В морфяной медовый месяц;
Шелком и сталью меня сковала,
Погрузив с головой в ядовитое молоко,
Ее руки даже сейчас сжимают меня,
Удушая до потери сознания.
— Да, — сказала я, — но я твоя жена, которая любит тебя и собирается ухаживать за тобой во время этой беды, и мы будем жить счастливо после этого во веки веков.
Он улыбнулся слабой и прелестной улыбкой, и задремал...
Среда
Теперь я считаю дни. Наступило бабье лето. Природа изумительна. Я выхожу на небольшие прогулки, когда Питер спит.
Пятница
Трудностей не было никаких, в противном случае мне бы пришлось вызвать доктора не считаясь с риском. Меня беспокоит только, что по мере того, как рана заживает, галлюцинации с манией преследования начинают возвращаться. Я сейчас понимаю, насколько я сама была одержима бредом величия, и как мое желание стать матерью определило его форму.
Но было ли заблуждением то, что я постоянно думала о Бэзиле? Я, казалось, слышала его голос, говорящий, что я исцелена с того самого момента, как забыла о себе, обратившись к моей любови к Питеру; в труд по возвращению его к жизни.
И сейчас, когда я перестала смотреть и чувствовать для себя, я стала способна видеть и чувствовать его с абсолютной ясностью. Теперь нет ни малейшей возможности ошибки.
Все это время он был в состоянии смутно осознавать, что скатывается по темному склону в сумасшествие. Он смешивал свое падение с мыслями обо мне. Он начал идентифицировать меня с фантомом убийственного безумия, который, по его признанию, должен уничтожить его. Призрак беды постоянно вставал перед его лицом; и он начинал повторять жалобно озадаченным голосом, сосредоточив на мне свой взгляд:
Знаешь теперь отчего ее глаза
Так страшно сверкают, разглядывая
Ужасы и мерзости
Раскрывающиеся, точно грязные цветы?
Смех, схоронивший покой,
Агония за решеткой печали,
Смерть, лишенная мира,
Не само безумие ли она?
Снова и снова он повторял это, и вновь я говорила ему ответ. Я, разумеется, была воплощением соблазнительницы, ангела разрушения. Но это было кошмаром. Я проснулась, и он должен проснуться.
Но он видел не столько меня, сколько свой идеал, как-то связанный со мной, запекшийся словно кровь в форме моего тела. Мои слова не имели значения — его навязчивая идея становилась все сильнее по мере того, как возвращалась его физическая сила.
Она поджидает меня, лениво поглядывая,
Пока луна убивает луну;
Луна ее триумфа близится;
Скоро она пожрет меня целиком.
Ритм этой поэмы все еще в моей собственной крови; но казалось, что он перестал на меня действовать. Я забыла острую личную обиду из-за предыдущей части. Я даже не могла больше вспомнить отдельные строчки. Я была полностью захвачена последними двумя строфами, где тема столь неожиданно менялась.
Я начала осознавать, что именно моя гувернантка имела обыкновение называть Weltshmertz; вселенская печаль, там где «Творение стенает и мучается до сих пор».
Я поняла желание Бэзила — мы должны были предпринять этот ужасающий эксперимент, который довел нас до такой крайности. Мое безумие стало следствием эгоистического тщеславия. Я не была избрана для уникального предназначения. Реализация моего собственного страдания привела меня к заключению, что все остальные находятся в той же лодке. Я смогла даже узреть фальшивую ноту презрения поэта к тем, кто не ощутил величественности своего собственного ужаса.
И вы, вы — чистоплюи пуритане и прочие,
Кто не познал изнуряющей тяги к морфину,
Вопите от презрения, если я назову вас братьями,
Кривите губу, глядя на ярость маньяка,
Глупцы, семь раз обманутые,
Вам она не знакома? Ладно!
Ей и улыбнуться не надо, чтобы
Разорить вас ко всем чертям!
Гордыня Сатаны, в глубине проклятия, сокрушилась, когда он осознал, что остальные находятся в том же бедственном положении — и не претерпев таких извращенных страданий для достижения подобного состояния. Он постигает истину, лишь когда полностью развоплощается в последней строфе.
Морфий всего лишь искра
От того векового огня.
Она же единое солнце -
Прообраз всех желаний!
Все, чем бы вы были, вы есть -
И в этом венец страстного стремления.
Вы рабы звезды Полынь.
Разум, если осмыслить — безумие
Чувство, на поверку — боль.
Каким блаженством было бы в сем усомниться!
Жизнь — физическая мука, болезнь ума;
И смерть — из нее не выход!
Я вижу, что все чувства, хотя это может показаться до какой-то степени случайностью, основаны на боли, потому что она подразумевает двойственность и несовершенство; и природа мысли какого угодно рода должна в конечном счете быть безумием, потому что она выражает отношения между вещами, и никогда вещи в самих себе.
Мне стало очевидно, что скорбь Вселенной вызвана желанием манифестации, и что смерть не может сделать больше, чем подавить одну форму существования в предпочтение другой. Разумеется, impasse [бесстрастно — франц.] совершенно. И кажется нет никакого решения проблемы. Это порочный круг.
В то же самое время, благодаря молчаливому согласию с реальностью, безумная настойчивость в индивидуальной муке притуплена. Сопереживание со вселенским страданием влечет человека к безмятежности определенного мрачного и унылого рода. Оно не указывает нам пути к бегству, если таковые и есть, но делает идею бегства хотя бы гипотетически возможной. До тех пор, пока человек пытается в одиночку выбраться из горящего театра во имя собственного спасения, возникает паника, при которой согласованные действия невозможны. «Каждый сам за себя, и к дьяволу проигравших», — это утверждение не способствует достижению победы. Оно даже не обеспечивает безопасность любого другого человека.
Как быстро я восстановила свое здоровье, когда была, казалось, вынуждена совершенно о нем забыть!
Питер все еще отчаянно стремится спасти себя. «Тот, кто любил свою жизнь, потеряет ее». Я должна посвятить мои волшебно возрожденные способности его спасению. Только вот не знаю, с какого края взяться.
Если бы Бэзил был здесь. Он может знать. Он разработал технику. Все, что я могу — это любить и слепо трудиться. Помимо прочего, здесь должны находиться ангелы, наблюдающие за ним из некоторого измерения, которое я не пытаюсь понять. Почему бы им не опекать и его?
Я всего лишь глупая девочка-подросток, и не заслуживаю ничего иного, кроме как быть выброшенной в корзину для ненужных бумаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99