Почему-то она никак не могла его представить в компании уличных девчонок-хохотушек. Вроде он имел более традиционную склонность к девицам того типа, которых ее друг, вышибала Перси, называл «груди на блюде», имея в виду не только их внешние данные, но и потрясающую наглость, – во всяком случае, именно с такими она встречала его в клубах.
– Он что вам всем имена придумал?
Бейб покачала головой:
– Нет, он только меня видел, и каждый раз, когда мы встречались, говорил: «Привет, Бейб, как дела?»
После, вспоминая этот разговор, Джилли поняла, что с каждым новым вопросом и ответом речь Бейб становилась все увереннее. Ей больше не приходилось, как иностранке, сражаться с языком, слова приходили легко и сами складывались в длинные, пересыпанные жаргоном предложения.
– Мы по нему скучаем, – сказала Пурспи или, может, Нита. Джилли все еще с трудом отличала одну от другой, за исключением Бейб.
– Он разговаривал в темноте. – А это точно Эмми, у нее голос чуть повыше, чем у остальных.
– Он рассказывал домам истории, – объяснила Бейб, – а мы подкрадывались и слушали.
– Так вы уже давно тут живете? – спросила Джилли.
Юн – или Каллио? – кивнула:
– Всю жизнь.
Серьезность ответа так позабавила Джилли, что она не выдержала и улыбнулась. Можно подумать, кому-то из них, кроме Бейб, больше тринадцати лет.
Остаток утра она провела с ними: болтала, слушала их чудные песни, делала наброски, когда удавалось упросить их посидеть спокойно больше пяти секунд кряду. Какое счастье, думала она, склоняясь над блокнотом, что в ее жизни был замечательный учитель Альберт Куара, который по капле влил в нее и других своих студентов умение схватывать облик и передавать его на бумаге буквально несколькими штрихами.
Уныние и тошноту Джилли как рукой сняло, собственное сердце уже не казалось ей таким болезненно хрупким, но приближался полдень, а с ним – время уходить. Ей еще надо было отнести рождественские подарки в дом престарелых Святого Винсента, куда она два раза в год приходила помогать. Она знала, что многих ее любимцев заберут на праздники домой, и если она хочет увидеть их до Нового года, нужно обязательно пойти туда сегодня.
– Мы тоже скоро уходим, – ответила Бейб, когда Джилли сказала, что ей пора.
– Уходите? – переспросила Джилли, и вдруг почувствовала, как ей сдавило грудь. После расставания с Джеффом было, конечно, хуже, но и это тоже не слишком приятно.
Бейб кивнула:
– Наступит полнолуние, и мы уплывем прочь.
– Уплывем, уплывем, уплывем, – подхватили остальные.
Было что-то сладкое и необъяснимо печальное в их хоре. Сердце Джилли сжалось еще сильнее. «Куда уплывете?» – хотела спросить она, но вместо этого у нее вырвалось:
– А завтра вы еще будете здесь?
Бейб подняла тонкую руку и поправила непокорные кудри, которые вечно лезли Джилли в глаза. И столько материнской заботы было в этом жесте, что Джилли вдруг захотелось опустить голову ей на грудь и в мирной гавани ее объятий забыть обо всем, что есть злого, дурного и тревожного на свете.
– Мы будем здесь, – сказала Бейб.
И тут же, хихикая, точно школьницы, они порскнули в разные стороны и исчезли в развалинах домов, а Джилли осталась стоять посреди опустевшей улицы. Острое чувство потери и головокружение навалились одновременно. Ей хотелось бежать за ними, хотелось, чтобы Бейб, как Питер Пен, взяла ее с собой в страну вечной юности. Но она только тряхнула головой и зашагала в центр, к дому престарелых Святого Винсента.
Визит к Фрэнку она приберегла напоследок, как делала всегда. Он был у себя, сидел в инвалидном кресле у окна, которое выходило на проулок между больницей и каким-то учреждением по соседству. Не самый заманчивый вид, но Фрэнк не возражал.
– По мне так лучше в кирпичную стену смотреть, чем в этот чертов «ящик» в гостиной пялиться. – Джилли не один раз слышала от него эти слова. – Как только изобрели телевизор, так все и пошло наперекосяк. Раньше люди просто не знали, что в мире столько плохого.
Сама-то Джилли всегда предпочитала знать, что происходит, и вмешиваться, когда дела принимают дурной оборот, а не делать вид, будто все хорошо, в надежде, что все само устроится. Уж кто-кто, а она хорошо знала, что беда не проходит сама по себе. Наоборот, если ничего не делать, все станет еще хуже. Однако в восемьдесят семь лет человек имеет право на собственное мнение, считала она и не спорила с Фрэнком.
Едва она появилась в дверях, его лицо просияло. Сморщенная кожа да кости, так он называл себя сам: смолоду не будучи упитанным, в старости он превратился в настоящий скелет. Щеки втянулись, глаза запали, тело исхудало. Кожа и впрямь стала морщинистой и сухой, от волос остались только пучки седого пуха возле ушей. Время как следует поработало над его телом, однако душу затронуть так и не смогло. Конечно, как все старики, он иногда ворчал, но словно бы в шутку, без горечи.
Джилли познакомилась с ним весной. После смерти сына он остался совсем один и потому решил переехать в дом престарелых. Фрэнк понравился ей сразу, с первой же встречи, которая тоже произошла здесь, в этой комнате.
– У тебя опять тот самый вид, – заявил он, едва она, поцеловав его в морщинистую щеку, присела на краешек кровати.
– Какой «тот самый»? – Джилли сделала вид, будто не понимает, о чем он.
У нее часто бывал такой вид, как будто она не может справиться с замешательством, – в чем, по словам ее подруги Сью, и заключался секрет ее обаяния, – но она знала, что Фрэнк говорит о другом. Она обладала особым даром притягивать все странное и необычное; тайны липли к ней, как катышки к старому свитеру.
Когда-то, еще в ранней юности, она пристрастилась собирать всякие сказки, причудливые истории, легенды и волшебные выдумки, но в отличие от Кристи, брата Джорди, никогда ничего не записывала. Чем ее так привлекали эти рассказы, она и сама не могла объяснить; просто нравилась сама идея. Но в один прекрасный день она обнаружила, что другая реальность действительно существует, и с тех самых пор ее взгляд на мир изменился бесповоротно.
Сначала ей казалось непереносимым знать, что магия реальна, и не мочь никому рассказать об этом из страха, как бы ее не сочли сумасшедшей. Но ощущение чуда, которое рождало в ней это знание, никак нельзя было считать проклятием, а собеседников она постепенно научилась выбирать. Хотя полную свободу говорить о том, что ей удавалось подсмотреть краешком глаза, она все равно могла позволить себе только в своих картинах. Зато уж там было хоть отбавляй фей любого размера и наружности, которые обживали подворотни и парки, старые речные пристани и петляющие переулки Нижнего Кроуси.
В этом они с Фрэнком были похожи. Раньше он был писателем, но когда она спросила, почему он забросил это дело, ответил, что «давно рассказал все истории, отпущенные на мой век».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
– Он что вам всем имена придумал?
Бейб покачала головой:
– Нет, он только меня видел, и каждый раз, когда мы встречались, говорил: «Привет, Бейб, как дела?»
После, вспоминая этот разговор, Джилли поняла, что с каждым новым вопросом и ответом речь Бейб становилась все увереннее. Ей больше не приходилось, как иностранке, сражаться с языком, слова приходили легко и сами складывались в длинные, пересыпанные жаргоном предложения.
– Мы по нему скучаем, – сказала Пурспи или, может, Нита. Джилли все еще с трудом отличала одну от другой, за исключением Бейб.
– Он разговаривал в темноте. – А это точно Эмми, у нее голос чуть повыше, чем у остальных.
– Он рассказывал домам истории, – объяснила Бейб, – а мы подкрадывались и слушали.
– Так вы уже давно тут живете? – спросила Джилли.
Юн – или Каллио? – кивнула:
– Всю жизнь.
Серьезность ответа так позабавила Джилли, что она не выдержала и улыбнулась. Можно подумать, кому-то из них, кроме Бейб, больше тринадцати лет.
Остаток утра она провела с ними: болтала, слушала их чудные песни, делала наброски, когда удавалось упросить их посидеть спокойно больше пяти секунд кряду. Какое счастье, думала она, склоняясь над блокнотом, что в ее жизни был замечательный учитель Альберт Куара, который по капле влил в нее и других своих студентов умение схватывать облик и передавать его на бумаге буквально несколькими штрихами.
Уныние и тошноту Джилли как рукой сняло, собственное сердце уже не казалось ей таким болезненно хрупким, но приближался полдень, а с ним – время уходить. Ей еще надо было отнести рождественские подарки в дом престарелых Святого Винсента, куда она два раза в год приходила помогать. Она знала, что многих ее любимцев заберут на праздники домой, и если она хочет увидеть их до Нового года, нужно обязательно пойти туда сегодня.
– Мы тоже скоро уходим, – ответила Бейб, когда Джилли сказала, что ей пора.
– Уходите? – переспросила Джилли, и вдруг почувствовала, как ей сдавило грудь. После расставания с Джеффом было, конечно, хуже, но и это тоже не слишком приятно.
Бейб кивнула:
– Наступит полнолуние, и мы уплывем прочь.
– Уплывем, уплывем, уплывем, – подхватили остальные.
Было что-то сладкое и необъяснимо печальное в их хоре. Сердце Джилли сжалось еще сильнее. «Куда уплывете?» – хотела спросить она, но вместо этого у нее вырвалось:
– А завтра вы еще будете здесь?
Бейб подняла тонкую руку и поправила непокорные кудри, которые вечно лезли Джилли в глаза. И столько материнской заботы было в этом жесте, что Джилли вдруг захотелось опустить голову ей на грудь и в мирной гавани ее объятий забыть обо всем, что есть злого, дурного и тревожного на свете.
– Мы будем здесь, – сказала Бейб.
И тут же, хихикая, точно школьницы, они порскнули в разные стороны и исчезли в развалинах домов, а Джилли осталась стоять посреди опустевшей улицы. Острое чувство потери и головокружение навалились одновременно. Ей хотелось бежать за ними, хотелось, чтобы Бейб, как Питер Пен, взяла ее с собой в страну вечной юности. Но она только тряхнула головой и зашагала в центр, к дому престарелых Святого Винсента.
Визит к Фрэнку она приберегла напоследок, как делала всегда. Он был у себя, сидел в инвалидном кресле у окна, которое выходило на проулок между больницей и каким-то учреждением по соседству. Не самый заманчивый вид, но Фрэнк не возражал.
– По мне так лучше в кирпичную стену смотреть, чем в этот чертов «ящик» в гостиной пялиться. – Джилли не один раз слышала от него эти слова. – Как только изобрели телевизор, так все и пошло наперекосяк. Раньше люди просто не знали, что в мире столько плохого.
Сама-то Джилли всегда предпочитала знать, что происходит, и вмешиваться, когда дела принимают дурной оборот, а не делать вид, будто все хорошо, в надежде, что все само устроится. Уж кто-кто, а она хорошо знала, что беда не проходит сама по себе. Наоборот, если ничего не делать, все станет еще хуже. Однако в восемьдесят семь лет человек имеет право на собственное мнение, считала она и не спорила с Фрэнком.
Едва она появилась в дверях, его лицо просияло. Сморщенная кожа да кости, так он называл себя сам: смолоду не будучи упитанным, в старости он превратился в настоящий скелет. Щеки втянулись, глаза запали, тело исхудало. Кожа и впрямь стала морщинистой и сухой, от волос остались только пучки седого пуха возле ушей. Время как следует поработало над его телом, однако душу затронуть так и не смогло. Конечно, как все старики, он иногда ворчал, но словно бы в шутку, без горечи.
Джилли познакомилась с ним весной. После смерти сына он остался совсем один и потому решил переехать в дом престарелых. Фрэнк понравился ей сразу, с первой же встречи, которая тоже произошла здесь, в этой комнате.
– У тебя опять тот самый вид, – заявил он, едва она, поцеловав его в морщинистую щеку, присела на краешек кровати.
– Какой «тот самый»? – Джилли сделала вид, будто не понимает, о чем он.
У нее часто бывал такой вид, как будто она не может справиться с замешательством, – в чем, по словам ее подруги Сью, и заключался секрет ее обаяния, – но она знала, что Фрэнк говорит о другом. Она обладала особым даром притягивать все странное и необычное; тайны липли к ней, как катышки к старому свитеру.
Когда-то, еще в ранней юности, она пристрастилась собирать всякие сказки, причудливые истории, легенды и волшебные выдумки, но в отличие от Кристи, брата Джорди, никогда ничего не записывала. Чем ее так привлекали эти рассказы, она и сама не могла объяснить; просто нравилась сама идея. Но в один прекрасный день она обнаружила, что другая реальность действительно существует, и с тех самых пор ее взгляд на мир изменился бесповоротно.
Сначала ей казалось непереносимым знать, что магия реальна, и не мочь никому рассказать об этом из страха, как бы ее не сочли сумасшедшей. Но ощущение чуда, которое рождало в ней это знание, никак нельзя было считать проклятием, а собеседников она постепенно научилась выбирать. Хотя полную свободу говорить о том, что ей удавалось подсмотреть краешком глаза, она все равно могла позволить себе только в своих картинах. Зато уж там было хоть отбавляй фей любого размера и наружности, которые обживали подворотни и парки, старые речные пристани и петляющие переулки Нижнего Кроуси.
В этом они с Фрэнком были похожи. Раньше он был писателем, но когда она спросила, почему он забросил это дело, ответил, что «давно рассказал все истории, отпущенные на мой век».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124