Ползком, на четвереньках, дотащилась обратно в дом, и пока не помрачалось сознание, она почти забывала боль в тоске по Мартину.
Растерянная, одинокая, она не смела пуститься в свое далекое странствие, не опираясь на его ласковую руку. Она ждала его, вслушивалась… вслушивалась до изнеможения.
«Ты придешь! Я знаю, что ты придешь и поможешь мне! Знаю. Ты придешь! Мартин! Рыжик! Рыжик!» — рыдала она.
Потом ее сковало благодетельное оцепенение. Боли больше не было, и темный дом весь затих, — слышалось только ее хриплое стесненное дыханье.
Как Сонделиус, Джойс Ленион убеждала Мартина давать фаг всем подряд.
— Нет, я буду стоек и суров, сколько бы вы все на меня ни наседали. Я — верный солдат Готлиба. Ничто не заставит меня изменить, даже если бы грозили мне линчеваньем, — хвалился он.
Он рассказывал Джойс о Леоре.
— Не знаю, понравитесь ли вы друг другу. Очень уж вы разные. Вы страшно четкая. И вы любите это «хорошее общество», о котором постоянно говорите. А Леоре плевать на него. Она сидит в сторонке… О, ничто не пройдет мимо нее, но она много не разговаривает. И я ни у кого не встречал подобного чутья — инстинктом распознает неискренность. Надеюсь, вы оцените друг друга. Я побоялся взять ее сюда — не знал, что здесь найду, — но теперь я собрался съездить в Пенрит, привезу ее сегодня же.
Он взял у Твифорда машину и домчался до Блекуотера и оттуда до Пенрита в превосходном настроении. Чума чумой, а вечерами им будет не скучно. Один из сыновей Твифорда не такой уж надутый; он и Джойс и Мартин с Леорой будут уходить на лагуну — ужинать среди скал; будут петь…
Он подъехал к бунгало, закричал:
— Ли! Леора! Выходи! Едем!
Веранда, когда он взбежал на нее, была усеяна листьями и покрыта пылью, и входная дверь хлопала на ветру. Эхо гулко отдавало его голос среди безнадежного молчания. Мартину стало не по себе. Он кинулся в дом, никого не нашел в столовой, никого на кухне, поспешил в спальню.
На кровати, поверх содранной сетки от москитов, лежало тело Леоры, очень хрупкое, очень тихое. Он звал ее, он тряс ее за плечо, он стоял и плакал.
Он говорил с нею безумным голосом, стараясь внушить ей, что любил ее и оставил здесь одну только ради ее же безопасности…
На кухне был ром, и он прошел на кухню влить в себя несколько стаканов. Ром на него не подействовал.
Под вечер он вышел в сад, высокий и ветреный сад, обращенный к морю, и вырыл глубокую яму. Он поднял легкое застывшее тело Леоры, поцеловал его и опустил в яму. Всю ночь он бродил. Когда же он вернулся в дом и увидел ряд ее маленьких платьев, сохранявших линии ее мягкого тела, его охватил ужас.
И тогда он сорвался.
Он бросил Пенритскую Хижину, оставил Твифордов и перебрался в комнату за кабинетом главного врача. Там рядом с кроватью Мартина всегда стояла бутылка.
Потому что смерть в первый раз постучалась к нему, он бесновался: «А провались они, опыты!» — и, к отчаянью Стокса, стал прививать фаг каждому, кто просил.
Только в Сент-Свитине, где опыт его начался так успешно, какой-то остаток чести удержал его от прививки фага всем поголовно; но вести этот опыт он предоставил Стоксу.
Стокс видел, что Мартин не совсем в своем уме, но только раз попробовал вернуть его к оставленной работе — и услышал в ответ: «Что мне до вашей науки?»
Стокс сам вместе с Твифордом продолжал опыт и вел записи, которые должен был вести Мартин. Вечером, проработав с рассвета часов четырнадцать — пятнадцать, Стокс мчался на мотоцикле в Сент-Свитин — он терпеть не мог эту недостойную тряску, да и небезопасным считал нестись по извилистым горным дорогам со скоростью шестидесяти миль в час, но это сберегало время, и до полуночи он совещался с Твифордом, давал ему указания на следующий день, приводил в порядок его неумелые записи и дивился его угрюмой кротости.
Тем временем в кабинете главного врача в Блекуотере Мартин с утра до ночи делал прививки нескончаемой очереди перепуганных граждан. Стокс просил его по крайней мере переложить эту работу на другого врача и уделить хоть немного внимания Сент-Свитину, но Мартин испытывал горькое удовлетворение, топча свою былую гордость и помогая разрушать свое дело.
С медицинской сестрой в роли ассистента он стоял среди голого кабинета. Люди, плечо к плечу, белые, негры, индусы, стояли сбивчивой очередью, на целый квартал, по десятеро в ряд, бессловесно ожидая, точно перед казнью. Они подходили к сестре и смущенно подставляли руки, которые она мылила, обмывала водой и натирала спиртом перед тем, как передать пациента стоявшему рядом Мартину. Он резко прихватывал кожу повыше локтя и втыкал в нее иглу, ругаясь, когда они дергались, не различая отдельных лиц. Уходя, они благодарно лепетали: «Да благословит вас бог, доктор!» — но он не слышал.
Иногда присутствовал при этом Стокс и глядел озабоченно, в особенности когда видел в очереди рабочих с плантаций Сент-Свитина, которым полагалось бы сидеть в своем приходе под строгим надзором, — для проверки ценности фага. Иногда заходил сэр Роберт Фэрлемб, сияя и курлыкая и предлагая свою помощь… Леди Фэрлемб первая из всех получила прививку, а за нею судомойка в лохмотьях, возносившая нескончаемые славословия.
Через две недели, устав от этой драматичности, он передал прививку четырем врачам, а сам стал изготовлять фаг.
Но по ночам Мартин сидел в одиночестве, взъерошенный, и упрямо пил. Он жил спиртом и злобой, раскрепощал душу и растворял свое тело ненавистью, как некогда отшельники растворяли свое экстазом. Жизнь его была нереальна, как ночи старого пьяницы. Над нормальными осторожными людьми он имел то преимущество, что ему безразлично было — жить или умереть. Разве не сидел он среди мертвых, разговаривая с Леорой и Сонделиусом, с Айрой Хинкли и Оливером Марчендом, с Инчкепом Джонсом и призрачной толпой чернокожих, протягивающих к нему руки в мольбе?
После смерти Леоры он только раз заехал к Твифордам забрать свои вещи и не увиделся с Джойс Ленион. Он ее ненавидел. Он клялся, что не ее присутствие помешало ему вернуться к Леоре раньше, но оставалось сознание, что в те часы, когда он болтал с Джойс, Леора умирала.
«Гнусный проныра, туда же лезешь в светское общество! Слава богу, ее ты больше не увидишь».
Он сидел на краю койки, в тесной и душной комнате, нечесаный, с красными прожилками в глазах. Приблудный котенок, которого он почитал своим единственным другом, спал на его подушке. На стук в дверь Мартин пробормотал: «Не могу я сейчас говорить со Стоксом. Пусть сам ведет свои опыты. Мне опыты осточертели».
И крикнул угрюмо:
— Войдите!
На пороге стояла Джойс Ленион, свежая, холеная, уверенная.
— Что вам нужно? — рявкнул он.
Она посмотрела на него, закрыла дверь; молча навела порядок на столе, заваленном едой, бумагами, инструментами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
Растерянная, одинокая, она не смела пуститься в свое далекое странствие, не опираясь на его ласковую руку. Она ждала его, вслушивалась… вслушивалась до изнеможения.
«Ты придешь! Я знаю, что ты придешь и поможешь мне! Знаю. Ты придешь! Мартин! Рыжик! Рыжик!» — рыдала она.
Потом ее сковало благодетельное оцепенение. Боли больше не было, и темный дом весь затих, — слышалось только ее хриплое стесненное дыханье.
Как Сонделиус, Джойс Ленион убеждала Мартина давать фаг всем подряд.
— Нет, я буду стоек и суров, сколько бы вы все на меня ни наседали. Я — верный солдат Готлиба. Ничто не заставит меня изменить, даже если бы грозили мне линчеваньем, — хвалился он.
Он рассказывал Джойс о Леоре.
— Не знаю, понравитесь ли вы друг другу. Очень уж вы разные. Вы страшно четкая. И вы любите это «хорошее общество», о котором постоянно говорите. А Леоре плевать на него. Она сидит в сторонке… О, ничто не пройдет мимо нее, но она много не разговаривает. И я ни у кого не встречал подобного чутья — инстинктом распознает неискренность. Надеюсь, вы оцените друг друга. Я побоялся взять ее сюда — не знал, что здесь найду, — но теперь я собрался съездить в Пенрит, привезу ее сегодня же.
Он взял у Твифорда машину и домчался до Блекуотера и оттуда до Пенрита в превосходном настроении. Чума чумой, а вечерами им будет не скучно. Один из сыновей Твифорда не такой уж надутый; он и Джойс и Мартин с Леорой будут уходить на лагуну — ужинать среди скал; будут петь…
Он подъехал к бунгало, закричал:
— Ли! Леора! Выходи! Едем!
Веранда, когда он взбежал на нее, была усеяна листьями и покрыта пылью, и входная дверь хлопала на ветру. Эхо гулко отдавало его голос среди безнадежного молчания. Мартину стало не по себе. Он кинулся в дом, никого не нашел в столовой, никого на кухне, поспешил в спальню.
На кровати, поверх содранной сетки от москитов, лежало тело Леоры, очень хрупкое, очень тихое. Он звал ее, он тряс ее за плечо, он стоял и плакал.
Он говорил с нею безумным голосом, стараясь внушить ей, что любил ее и оставил здесь одну только ради ее же безопасности…
На кухне был ром, и он прошел на кухню влить в себя несколько стаканов. Ром на него не подействовал.
Под вечер он вышел в сад, высокий и ветреный сад, обращенный к морю, и вырыл глубокую яму. Он поднял легкое застывшее тело Леоры, поцеловал его и опустил в яму. Всю ночь он бродил. Когда же он вернулся в дом и увидел ряд ее маленьких платьев, сохранявших линии ее мягкого тела, его охватил ужас.
И тогда он сорвался.
Он бросил Пенритскую Хижину, оставил Твифордов и перебрался в комнату за кабинетом главного врача. Там рядом с кроватью Мартина всегда стояла бутылка.
Потому что смерть в первый раз постучалась к нему, он бесновался: «А провались они, опыты!» — и, к отчаянью Стокса, стал прививать фаг каждому, кто просил.
Только в Сент-Свитине, где опыт его начался так успешно, какой-то остаток чести удержал его от прививки фага всем поголовно; но вести этот опыт он предоставил Стоксу.
Стокс видел, что Мартин не совсем в своем уме, но только раз попробовал вернуть его к оставленной работе — и услышал в ответ: «Что мне до вашей науки?»
Стокс сам вместе с Твифордом продолжал опыт и вел записи, которые должен был вести Мартин. Вечером, проработав с рассвета часов четырнадцать — пятнадцать, Стокс мчался на мотоцикле в Сент-Свитин — он терпеть не мог эту недостойную тряску, да и небезопасным считал нестись по извилистым горным дорогам со скоростью шестидесяти миль в час, но это сберегало время, и до полуночи он совещался с Твифордом, давал ему указания на следующий день, приводил в порядок его неумелые записи и дивился его угрюмой кротости.
Тем временем в кабинете главного врача в Блекуотере Мартин с утра до ночи делал прививки нескончаемой очереди перепуганных граждан. Стокс просил его по крайней мере переложить эту работу на другого врача и уделить хоть немного внимания Сент-Свитину, но Мартин испытывал горькое удовлетворение, топча свою былую гордость и помогая разрушать свое дело.
С медицинской сестрой в роли ассистента он стоял среди голого кабинета. Люди, плечо к плечу, белые, негры, индусы, стояли сбивчивой очередью, на целый квартал, по десятеро в ряд, бессловесно ожидая, точно перед казнью. Они подходили к сестре и смущенно подставляли руки, которые она мылила, обмывала водой и натирала спиртом перед тем, как передать пациента стоявшему рядом Мартину. Он резко прихватывал кожу повыше локтя и втыкал в нее иглу, ругаясь, когда они дергались, не различая отдельных лиц. Уходя, они благодарно лепетали: «Да благословит вас бог, доктор!» — но он не слышал.
Иногда присутствовал при этом Стокс и глядел озабоченно, в особенности когда видел в очереди рабочих с плантаций Сент-Свитина, которым полагалось бы сидеть в своем приходе под строгим надзором, — для проверки ценности фага. Иногда заходил сэр Роберт Фэрлемб, сияя и курлыкая и предлагая свою помощь… Леди Фэрлемб первая из всех получила прививку, а за нею судомойка в лохмотьях, возносившая нескончаемые славословия.
Через две недели, устав от этой драматичности, он передал прививку четырем врачам, а сам стал изготовлять фаг.
Но по ночам Мартин сидел в одиночестве, взъерошенный, и упрямо пил. Он жил спиртом и злобой, раскрепощал душу и растворял свое тело ненавистью, как некогда отшельники растворяли свое экстазом. Жизнь его была нереальна, как ночи старого пьяницы. Над нормальными осторожными людьми он имел то преимущество, что ему безразлично было — жить или умереть. Разве не сидел он среди мертвых, разговаривая с Леорой и Сонделиусом, с Айрой Хинкли и Оливером Марчендом, с Инчкепом Джонсом и призрачной толпой чернокожих, протягивающих к нему руки в мольбе?
После смерти Леоры он только раз заехал к Твифордам забрать свои вещи и не увиделся с Джойс Ленион. Он ее ненавидел. Он клялся, что не ее присутствие помешало ему вернуться к Леоре раньше, но оставалось сознание, что в те часы, когда он болтал с Джойс, Леора умирала.
«Гнусный проныра, туда же лезешь в светское общество! Слава богу, ее ты больше не увидишь».
Он сидел на краю койки, в тесной и душной комнате, нечесаный, с красными прожилками в глазах. Приблудный котенок, которого он почитал своим единственным другом, спал на его подушке. На стук в дверь Мартин пробормотал: «Не могу я сейчас говорить со Стоксом. Пусть сам ведет свои опыты. Мне опыты осточертели».
И крикнул угрюмо:
— Войдите!
На пороге стояла Джойс Ленион, свежая, холеная, уверенная.
— Что вам нужно? — рявкнул он.
Она посмотрела на него, закрыла дверь; молча навела порядок на столе, заваленном едой, бумагами, инструментами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147