Он сказал:
— Ну, ну! Молодец, что зашел, — и поспешил увести Клифа подальше от публики, в свой личный кабинет.
— Ты выглядишь отлично, — солгал он, когда очутился с Клифом в безопасности. — Где ты пропадал? Мы с Леорой, как приехали в Нью-Йорк, из кожи лезли, чтоб тебя найти. Да… Ты знаешь… о ней?
— Да, я читал о ее кончине. Не повезло. И о твоей роскошной работе в Вест-Индии… или где это было? Ты теперь, полагаю, большой человек — многославный гонитель чумы, и всякое такое, всемирно знам-менитый ученый муж. Забыл небось старых друзей.
— Вздор! Мне… Я очень рад тебя видеть.
— Ну, хорошо. А я рад отметить, что у тебя не сделалось капитус энларгатус, Март. Черт подери, говорю я, бывало, самому себе: если я нагряну и Март отворотит от меня нос, я ему выложу правду, всю как есть — на закуску после сладких комплиментов от светских дамочек. Рад, что ты не потерял головы. Собирался я написать тебе из Бьютта — я там продавал дутые нефтяные акции, а сейчас смотался, чтоб избавить ревизоров от труда просматривать мои книги. «Ну, — думаю я иной раз, — сяду и накатаю мозгляку письмо, польщу его честолюбию и сообщу, в каком я восторге от его расчудесной работы». Но, ты знаешь, время как-то идет и идет. Ну так! Эксцелентус! Теперь мы можем видеться вволю, я тут с одним субъектом затеваю в Нью-Йорке дельце по продаже акций. Здорово зашибем, старина! Я тебя вытащу на этих днях и покажу, что значит настоящая жратва. Ну, ладно. Расскажи-ка, что ты делал с тех пор, как вернулся из Вест-Индии. Верно, примеряешься, как половчее пройти в хозяева, в президенты или, как оно тут зовется, сего многославного институтуса?
— Нет, я… гм… быть директором меня не соблазняет. Предпочитаю держаться своей лаборатории. Я… Тебе, может быть, любопытно послушать о моей работе с фагом?
Радуясь, что нашел, о чем говорить, Мартин обрисовал в общих чертах свои опыты.
Клиф хлопнул себя по лбу пухлой рукой и провозгласил:
— Погоди! У меня идея! Хоть завтра вступай к нам в долю. Как я понимаю, — почтенная старая курица, миссис Публика, уже немного наслышана об этом бак… как его бишь? — бактериофаге. Так вот, помнишь ты старого плута, Бенони Кара, которого я представил на медицинском банкете как великого фармаколога? Мы с ним вчера кутнули вдвоем. Он открыл санаторий на Лонг-Айленде — для отвода глаз: на деле он форменный бутлеггер; держит там у себя богатых лоботрясов и поит их всем, чего они пожелают, по рецепту врача, вполне законно, не подкопаешься! Устраивает им шикарные вечеринки, с дамочками, все как следует! Когда у дяди Клифа делается острый приступ тедиум бутылис, он едет поправляться в санаторий Кара. Теперь, прошу внимания! Кар, или кто-нибудь другой, провозглашает новый способ лечения — скажем, фаготерапию… О, дядя Клиф мастер изобретать названия, на которые доллары клюют, как рыба на живца! Пациенты сидят в паровой бане и глотают таблетки фага — на деле можно подмешать немного стрихнину, чтоб-сердце прыгало повеселей! Последнее слово науки! Пахнет миллионом! Что скажешь?
Мартину чуть не сделалось дурно.
— Боюсь, я выскажусь против.
— Почему?
— Потому что я… По совести, Клиф, если ты сам не понимаешь, я не знаю, как мне объяснить тебе, что значит истинная наука. Да, истинная наука. Так называл это Готлиб. Я ученый (или, по меньшей мере, считаю себя ученым), и я не могу… Ну… я не могу связаться с такого рода делом…
— Ах ты, глупая вошь! Думаешь, я не учел «истинную науку»? Черт возьми! Я и сам попотел в анатомичке! Глупая ты медуза, у меня и в мыслях не было связывать с этим твое имя! Ты будешь стоять в стороне, снабжать нас таблетками и создавать широкую рекламу для фага вообще, чтобы денежный народ шел на удочку, — а черную работу проведут без тебя.
— Однако… Надеюсь, ты шутишь, Клиф? Но если бы ты не шутил, я ответил бы вот что: доведись мне узнать, что кто-нибудь затеял подобную штуку, я бы отдал его под суд, кто б он ни был!
— Ну-ну! Раз ты так на это смотришь…
Клиф поглядел на Мартина поверх жировых подушек под глазами. В голосе его звучало подозрение:
— Ты, пожалуй, прав, что не подпускаешь других примазаться к твоей находке. Ладно, Март. Мне пора. Только я скажу тебе, что ты мог бы сделать, если это не заденет опять твоей чувствительной совести: ты мог бы пригласить старого Клифа к себе домой на обед, познакомить его с твоею новой женушкой, о которой он читал в газетах в светской хронике. Мог бы, знаешь ли, вспомнить, старый жох, что были времена, когда ты охотно позволял толстопузому Клифу накормить тебя и взять к себе на ночлег!
— Ты думаешь, я забыл? Еще бы не помнить: никто не был ко мне так добр, никто. Слушай. Где ты остановился? Я спрошу у жены, когда у нас ближайший свободный вечер, и позвоню тебе завтра утром.
— Гм… Ты, значит, позволяешь своей старухе заправлять расписанием твоего дня? Хорошо, хорошо! Я в чужие дела не суюсь. Остановился я в Беррингтон-отеле, комната шестьсот семнадцать — запомни! Шестьсот семнадцать. И позвони мне завтра утром, до десяти. А знаешь, пикантная девчонка сидит у вас там при входе. Как ты полагаешь: есть шансы у дяди Клифа вытащить ее в ресторан и так далее?
С чопорностью самого старого, самого солидного ученого в институте Мартин запротестовал:
— Она из очень приличной семьи. Я, пожалуй, и пробовать не стал бы. И тебе не советую.
Сквозь наплывшее сало глазки Клифа остро впились в Мартина.
С преувеличенным восторгом Мартин рассмеялся на замечание Клифа: «Ну, возвращайся к своей работе, вылови парочку бактерий и насыпь им соли на хвост!», с преувеличенной сердечностью проводил гостя в приемную и, благополучно миновав регистраторшу, усадил в лифт.
Долго сидел он потом в своем кабинете, чувствуя себя глубоко несчастным.
Годами он думал о Клифе, как о втором Терри Уикете. И увидел, что Клиф так же мало похож на Терри, как на Риплтона Холаберда. Терри был груб, ворчлив, крепко выражался, презирал многие изящные, тонкие вещи, обижал многих изящных и тонких людей. Но резкость его служила власяницей, которой он прикрывал свою преданность такому святому труду, какого не знал ни один чернорясый монах. А Клиф…
«Я оказал бы миру услугу, убив этого человека! — злился Мартин. — Фаготерапия в санатории уголовников! Я только из трусости не выгнал его взашей: убоялся, как бы он не пошел болтать, что я „во дни успеха отвернулся от старых друзей!“ (Успех! Корпеть над работой! Сидеть на званых обедах! Занимать разговором безмозглых баб! Беситься, что тебя не пригласили на обед к португальскому посланнику!) Нет! Позвоню Клифу, что мы не можем принять его».
Нахлынули воспоминания о верной дружбе Клифа в далекие нищие дни, о радости, с которой Клиф делил с ним каждый свой шальной заработок.
«Почему он должен понимать, что такое для меня фаг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
— Ну, ну! Молодец, что зашел, — и поспешил увести Клифа подальше от публики, в свой личный кабинет.
— Ты выглядишь отлично, — солгал он, когда очутился с Клифом в безопасности. — Где ты пропадал? Мы с Леорой, как приехали в Нью-Йорк, из кожи лезли, чтоб тебя найти. Да… Ты знаешь… о ней?
— Да, я читал о ее кончине. Не повезло. И о твоей роскошной работе в Вест-Индии… или где это было? Ты теперь, полагаю, большой человек — многославный гонитель чумы, и всякое такое, всемирно знам-менитый ученый муж. Забыл небось старых друзей.
— Вздор! Мне… Я очень рад тебя видеть.
— Ну, хорошо. А я рад отметить, что у тебя не сделалось капитус энларгатус, Март. Черт подери, говорю я, бывало, самому себе: если я нагряну и Март отворотит от меня нос, я ему выложу правду, всю как есть — на закуску после сладких комплиментов от светских дамочек. Рад, что ты не потерял головы. Собирался я написать тебе из Бьютта — я там продавал дутые нефтяные акции, а сейчас смотался, чтоб избавить ревизоров от труда просматривать мои книги. «Ну, — думаю я иной раз, — сяду и накатаю мозгляку письмо, польщу его честолюбию и сообщу, в каком я восторге от его расчудесной работы». Но, ты знаешь, время как-то идет и идет. Ну так! Эксцелентус! Теперь мы можем видеться вволю, я тут с одним субъектом затеваю в Нью-Йорке дельце по продаже акций. Здорово зашибем, старина! Я тебя вытащу на этих днях и покажу, что значит настоящая жратва. Ну, ладно. Расскажи-ка, что ты делал с тех пор, как вернулся из Вест-Индии. Верно, примеряешься, как половчее пройти в хозяева, в президенты или, как оно тут зовется, сего многославного институтуса?
— Нет, я… гм… быть директором меня не соблазняет. Предпочитаю держаться своей лаборатории. Я… Тебе, может быть, любопытно послушать о моей работе с фагом?
Радуясь, что нашел, о чем говорить, Мартин обрисовал в общих чертах свои опыты.
Клиф хлопнул себя по лбу пухлой рукой и провозгласил:
— Погоди! У меня идея! Хоть завтра вступай к нам в долю. Как я понимаю, — почтенная старая курица, миссис Публика, уже немного наслышана об этом бак… как его бишь? — бактериофаге. Так вот, помнишь ты старого плута, Бенони Кара, которого я представил на медицинском банкете как великого фармаколога? Мы с ним вчера кутнули вдвоем. Он открыл санаторий на Лонг-Айленде — для отвода глаз: на деле он форменный бутлеггер; держит там у себя богатых лоботрясов и поит их всем, чего они пожелают, по рецепту врача, вполне законно, не подкопаешься! Устраивает им шикарные вечеринки, с дамочками, все как следует! Когда у дяди Клифа делается острый приступ тедиум бутылис, он едет поправляться в санаторий Кара. Теперь, прошу внимания! Кар, или кто-нибудь другой, провозглашает новый способ лечения — скажем, фаготерапию… О, дядя Клиф мастер изобретать названия, на которые доллары клюют, как рыба на живца! Пациенты сидят в паровой бане и глотают таблетки фага — на деле можно подмешать немного стрихнину, чтоб-сердце прыгало повеселей! Последнее слово науки! Пахнет миллионом! Что скажешь?
Мартину чуть не сделалось дурно.
— Боюсь, я выскажусь против.
— Почему?
— Потому что я… По совести, Клиф, если ты сам не понимаешь, я не знаю, как мне объяснить тебе, что значит истинная наука. Да, истинная наука. Так называл это Готлиб. Я ученый (или, по меньшей мере, считаю себя ученым), и я не могу… Ну… я не могу связаться с такого рода делом…
— Ах ты, глупая вошь! Думаешь, я не учел «истинную науку»? Черт возьми! Я и сам попотел в анатомичке! Глупая ты медуза, у меня и в мыслях не было связывать с этим твое имя! Ты будешь стоять в стороне, снабжать нас таблетками и создавать широкую рекламу для фага вообще, чтобы денежный народ шел на удочку, — а черную работу проведут без тебя.
— Однако… Надеюсь, ты шутишь, Клиф? Но если бы ты не шутил, я ответил бы вот что: доведись мне узнать, что кто-нибудь затеял подобную штуку, я бы отдал его под суд, кто б он ни был!
— Ну-ну! Раз ты так на это смотришь…
Клиф поглядел на Мартина поверх жировых подушек под глазами. В голосе его звучало подозрение:
— Ты, пожалуй, прав, что не подпускаешь других примазаться к твоей находке. Ладно, Март. Мне пора. Только я скажу тебе, что ты мог бы сделать, если это не заденет опять твоей чувствительной совести: ты мог бы пригласить старого Клифа к себе домой на обед, познакомить его с твоею новой женушкой, о которой он читал в газетах в светской хронике. Мог бы, знаешь ли, вспомнить, старый жох, что были времена, когда ты охотно позволял толстопузому Клифу накормить тебя и взять к себе на ночлег!
— Ты думаешь, я забыл? Еще бы не помнить: никто не был ко мне так добр, никто. Слушай. Где ты остановился? Я спрошу у жены, когда у нас ближайший свободный вечер, и позвоню тебе завтра утром.
— Гм… Ты, значит, позволяешь своей старухе заправлять расписанием твоего дня? Хорошо, хорошо! Я в чужие дела не суюсь. Остановился я в Беррингтон-отеле, комната шестьсот семнадцать — запомни! Шестьсот семнадцать. И позвони мне завтра утром, до десяти. А знаешь, пикантная девчонка сидит у вас там при входе. Как ты полагаешь: есть шансы у дяди Клифа вытащить ее в ресторан и так далее?
С чопорностью самого старого, самого солидного ученого в институте Мартин запротестовал:
— Она из очень приличной семьи. Я, пожалуй, и пробовать не стал бы. И тебе не советую.
Сквозь наплывшее сало глазки Клифа остро впились в Мартина.
С преувеличенным восторгом Мартин рассмеялся на замечание Клифа: «Ну, возвращайся к своей работе, вылови парочку бактерий и насыпь им соли на хвост!», с преувеличенной сердечностью проводил гостя в приемную и, благополучно миновав регистраторшу, усадил в лифт.
Долго сидел он потом в своем кабинете, чувствуя себя глубоко несчастным.
Годами он думал о Клифе, как о втором Терри Уикете. И увидел, что Клиф так же мало похож на Терри, как на Риплтона Холаберда. Терри был груб, ворчлив, крепко выражался, презирал многие изящные, тонкие вещи, обижал многих изящных и тонких людей. Но резкость его служила власяницей, которой он прикрывал свою преданность такому святому труду, какого не знал ни один чернорясый монах. А Клиф…
«Я оказал бы миру услугу, убив этого человека! — злился Мартин. — Фаготерапия в санатории уголовников! Я только из трусости не выгнал его взашей: убоялся, как бы он не пошел болтать, что я „во дни успеха отвернулся от старых друзей!“ (Успех! Корпеть над работой! Сидеть на званых обедах! Занимать разговором безмозглых баб! Беситься, что тебя не пригласили на обед к португальскому посланнику!) Нет! Позвоню Клифу, что мы не можем принять его».
Нахлынули воспоминания о верной дружбе Клифа в далекие нищие дни, о радости, с которой Клиф делил с ним каждый свой шальной заработок.
«Почему он должен понимать, что такое для меня фаг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147