То, что я увидела, было необычайно. Все левое крыло нашего дома было освещено огромными, ослепительно яркими лампами. В их свете весь наш дом, бесчисленные леса, опуты­вающие его, десятки снующих вверх и вниз людей, площадки, подвешенные на канатах и слегка покачивающиеся на высо­те, – всё это казалось необычным. «При фонарях, день и ночь строим!» – послышались мне слова Крайнова.
Когда мы вошли в комнату, я сразу обратила внимание на то, что Коли нет. На столе лежал лист белой бумаги, на нём большими буквами было написано:
«Тётя Лида, я от вас ушёл, ты не сердись, я тебя люблю. Николай».
Утром, когда я проснулся, Лиды уже не было.
Вчера мы легли очень поздно. Мы несколько раз обошли дом, ходили по улицам, но Коли нигде не нашли. Наконец, уже в первом часу ночи, Лида поехала в город, к Анне Васильев­не, – оставалась надежда, что мальчик вернулся к ней.
Всё это время я сидел дома и думал, что вот сейчас откроет­ся дверь и войдёт Лида, одна, без Коли. В эти тревожные часы я не мог думать ни о каких сложных вещах, я думал только о том, что будет, если Лида не найдёт Колю и вернёт­ся одна.
Она вернулась одна. Я взглянул на неё, стоявшую в дверях в забрызганном грязью пальто, в косынке, повязанной вокруг шеи, и увидел, как неузнаваемо изменилось за эти несколько часов её лицо.
Я подбежал к ней, но она отошла и сказала:
– Не надо, не надо.
Я начал было говорить, что завтра мы заявим в милицию и Коля обязательно отыщется, но Лида безнадёжно махнула рукой:
– Я уже была в милиции.
Больше она не произнесла ни слова. Разделась и легла в постель. А я сидел в кресле, и мне казалось, что что-то огром­ное, тяжёлое обрушилось на меня и нет никаких сил, чтобы освободиться от этой тяжести, сдвинуть её.
Проснувшись, я уже не застал Лиду. Вспомнил обо всём происшедшем и в первый раз за всё это время пожалел, что проснулся и что снова начинается день. Потом я подумал: «Да, ведь сегодня напечатана та статья; Лида, наверно, уже чи­тает её».
Но эта мысль ничего не прибавила к той тяжести, которая лежала на мне. От всего происшедшего вчера я испытывал та­кую сильную боль, что увеличить её было уже нельзя.
Я поехал на завод. Войдя на заводской двор, я увидел вы­вешенную в витрине многотиражку. Статья Абросимова зани­мала почти всю вторую полосу.
Едва я появился в редакции, в общей комнате, как несколь­ко человек – литсотрудники, машинистка и корректор – в один голос крикнули:
– Вот и Савин пришёл!
И почти тотчас же из редакторского кабинета раздался знакомый хриплый голос:
– Савин? А ну, давай, давай сюда!
Я вошёл в закуток. Редактор сидел, склонившись над боль­шим развёрнутым листом московской газеты. Он сказал:
– Ну, удружил, нечего сказать. Помог…
Я не понимал, о чём он говорит, и, откровенно говоря, мне была даже безразлична причина его недовольства.
– Кой чёрт угораздил вас заказывать Абросимову эту ду­рацкую статью? – говорил редактор. – И кой чёрт вас дёрнул сделать это именно вчера? Ведь жили мы до сих пор без его статьи?
– Да в чём наконец дело? – не выдержал я.
– Вот, вот в чём дело, – прохрипел редактор, показывая московскую газету и тыча в неё пальцем.
Я стал читать статью. Речь шла о нашем заводе. Описыва­лось восстановление завода после окончания войны. В конце статьи два абзаца были посвящены лаборатории. Было написа­но: «Там, в заводской лаборатории, работают подлинные нова­торы, подлинные энтузиасты своего дела, которые, к стыду руководства завода, не всегда пользуются заслуженной под­держкой и помощью». Назывались фамилии Ирины и Лиды.
И вдруг я почувствовал облегчение, точно кто-то приподнял навалившуюся на меня тяжесть. Мне стало как-то легко, даже радостно. И вместе с тем мне показалось, что центральная га­зета поторопилась опубликовать эту статью. Это мешало объек­тивному рассмотрению вопроса.
Ко мне подошёл Андрюшин. Он торжествующе сообщил мне, что закаливать кольцо для башни завалочной машины поручили лаборатории.
К вечеру я узнал, что кольцо уже закалено и с честью вы­держало все испытания. Это меня очень обрадовало. Я знал, как довольна будет Лида. И мне казалось, что в этой радости простится и моя невольная вина.
Однако, придя домой, я не застал Лиду. На столе лежало письмо.
«Саша, – писала Лида, – я у Ирины. Иначе я не могу, мне очень трудно. Я буду стараться отыскать Колю. То, что проис­ходит у нас с тобой, очень серьёзно. Я убедилась: сегодня мы с тобой разно смотрим на жизнь. Я говорю – сегодня, потому что надеюсь на завтра. Для меня мало того, что есть. Мне хо­чется всё время идти вперёд. Ты знаешь, как я понимаю это слово? Это не простое слово. Оно не только в работе – оно в каждом шаге, в каждом движении души.
Я знаю, что и ты хочешь идти вперёд. Но ты вообразил себе некую гладкую дорогу, всеобщий мир и согласие. Тебе ка­жется, что я нарочно не иду по этой дороге, а ищу другой, уха­бистой, трудной. Но это чепуха, Саша. Гладкой дороги нет. Там, где ты видишь споры, основанные на недоразумении, – там я вижу борьбу. Там, где ты видишь возможность догово­риться («ведь люди-то свои, советские!»), – там я не вижу иной возможности, кроме драки, жестокой, открытой…
После всего того, что люди пережили и познали на войне, ценность жизни повысится неизмеримо и в жизнь войдёт что-то новое, очень высокое, очень важное, потому что она будет строиться руками людей, победивших в этой невиданной войне.
Я не ухожу от тебя, – это было бы бегством. И главное – я ещё люблю тебя. И потому хочу видеть тебя таким, каким знала, – сильным, идущим вперёд. Я верю, что так и будет.
Но сейчас я не могу иначе.
Лида».
Я сидел в комнате один. Стемнело. Было тихо, за окном за­светились фонари, шёл мокрый снег, дул ветер, и казалось, кто-то пригоршнями бросает в моё стекло жидкую кашицу. У меня было ощущение, что жизнь остановилась вот на этой тянущей­ся сейчас минуте и уже больше не будет ничего, совсем ничего.
Несколько раз в сознании моем всплывала мысль: «Как всё это произошло?» Но я чувствовал, что не в силах отдать себе отчёт. Мне было физически больно думать обо всём этом.
Она не ушла от меня совсем, я знал это, мы не «разошлись» с ней в обычном смысле этого слова. Но то, что произошло, было не лучше. Там по крайней мере была бы ясная причина, устранив которую можно было бы спасти дело, тут же было что-то неопределённое, туманное и не за что было ухватиться.
Так я сидел в своём кресле, в том самом, где, мне казалось, могу просидеть всю жизнь, как вдруг в дверь постучали.
Я никого не ждал, ко мне никто не мог прийти. Я обер­нулся. На пороге стоял прораб Крайнов.
– Здорово, мирный житель, – приветствовал меня капи­тан. – Я вот тут лестничные клетки осматривал, завтра при­ступим к работе. Проходил мимо двери – дай, думаю, зайду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41