Это невежливо. Должна быть возможность чего-то среднего.
Он снова иронически улыбнулся. А я окончательно разо­злилась.
– К сожалению, у меня уже нет времени, чтобы выслу­шать вашу лекцию о хорошем тоне, – сейчас начнётся засе­дание.
Я встала. Лицо его сразу потеряло насмешливое выра­жение.
– Ну вот… – растерянно протянул Ольшанский, и, как всегда в таких случаях, голос его стал похож на голос под­ростка. – Ну вот, так я и знал! У нас с вами никогда не полу­чается хорошего, мирного разговора.
В этот момент в комнату вошла Ирина.
– Нам пора, Лида. – И, обращаясь к Ольшанскому, она добавила: – Ну, а вы получили то, что было нужно?
– Да, да, – поспешно ответил Ольшанский. – Знаете, чер­товски интересно. Эта закалка… и экономия…
Мне стало смешно. Я написала на листке бумаги наш адрес и сказала, протягивая ему:
– Ну вот, здесь мы живём. Будет настроение – приходите. Ольшанский взял листок.
– Приду, обязательно приду, если только… не вызовут завтра в Москву, в редакцию… – Он схватил портфель, не­ловко, боком, поклонился и ушёл, похожий на большого не­уклюжего гуся…
Как только мы – Ирина, наш инженер Лебедев, лаборантка Рая и я – вошли в директорский кабинет и я увидела длинный зелёный стол, телефоны, и маленький микрофон для перегово­ров с цехами, и сидящего за столом директора, невысокого человека в очках без оправы, и Абросимова, который что-то говорил директору при нашем появлении, – я почему-то сразу почувствовала, что мы будем биты.
Так и произошло. Нас «побили» за прожектёрство. Аброси­мов сказал, что есть много других, первоочередных тем, кото­рыми должна заняться лаборатория. Единственное, чего нам удалось добиться, – разрешения продолжать опыты на установ­ленном в инструментальном цехе аппарате. И только…
Из заводоуправления мы вышли не вместе. Нам – мне, Ирине, Рае – было сейчас очень тяжело смотреть друг другу в глаза. Я медленно шла по заводскому двору. Мне показалось, что стало темнее; подняла голову – солнце светило по-преж­нему. И в этот момент я вспомнила о Саше. «Как это могло случиться, что в последние несколько часов я даже не вспоминала о нём?»–подумала я. И сразу на душе у меня стало радостнее. Я представила себе, что он уже встал, вы­пил чай, который я ему приготовила. Больше всего мне хоте­лось бы поговорить с ним сейчас о нашей неудаче, именно с ним.
«Отчего мне так грустно? – спрашивала я себя. – Что, в сущности, произошло? Ну, неудача на работе, но у меня-то, лично у меня, все ведь так хорошо. Исполнилась моя самая заветная, самая любимая мечта – приехал Саша, и через не­сколько часов мы будем вместе…»
Но, как я ни старалась внушить себе, что всё обстоит пре­красно, легче не становилось.
Я подумала, что всё могло бы быть наоборот. Мы победили, тема утверждена, и вот начинается горячая, чуть ли не кругло­суточная работа. Мы с Ириной поднимаем все чертежи дета­лей, их очень, очень много, разрабатываем для каждой детали приспособление, индуктор, в котором она будет проходить закалку. И вот не сразу, но в конце концов наш завод вдвое, втрое увеличит выпуск машин, потому что время, необходимое на цементацию стали, будет сокращено во много раз.
И тут же во мне стала нарастать злоба. «Как это можно, – подумала я, – мешать нам? Что, они не понимают разве, что мы хотим лучшего для завода и для всех тех, кому нужны наши машины? Почему же нам приходится бороться, доказы­вать? В технике ли только тут дело или в людях, в их взгля­дах на жизнь, на работу?»
…Я уверена, что Каргин и Ирина любят друг друга. Я за­метила это ещё в прошлом году, но мне даже самой стало тре­вожно оттого, что я это заметила, и все мои усилия были на­правлены на то, чтобы не показать Ирине, что мне что-то известно.
Я понимала Сашу, который так удивился, когда я сказала ему, что Ирина влюблена. Мне тоже стало бы не по себе, если бы я вдруг услышала о ней такую новость.
Но тогда, проведя с Ириной бок о бок почти два года, я очень обрадовалась за неё. Я вспомнила наш разговор с ней, когда, проводив Сашу, я пришла сюда, на завод, и мы сидели в большой комнате общежития и Ирина говорила, что нам всем очень нужны радости. И тогда я спросила: «Ну, а как же ты, Ирина? Кто выдумает для тебя эти радости? Как тебе-то жить?»
Тогда она ответила мне, что ей очень тяжело жить, что иногда ей кажется, что все люди живут будущим и только она одна должна жить настоящим.
И когда я заметила, что между Ириной и Каргиным что-то есть, мне стало радостно.
Вот как всё это происходило.
Когда я пришла на завод из армии, Каргин уже работал здесь. Позже я узнала, что он и до войны работал на этом заводе – инженером в цехе, потом был на фронте, а когда блокада была прорвана, его вернули сюда и выбрали секре­тарем парткома.
Я работала у Ирины в лаборатории подручной и усиленно занималась в техникуме. Каргина я встречала только на боль­ших собраниях, лично с ним и двух слов не сказала. Ирина, насколько я помню, тоже не встречалась с ним.
Началось всё опять-таки с закалки. Когда наша лаборато­рия занялась этим делом и мы встретили отпор дирекции, Ирина сказала мне:
– Знаешь что, Лида, пойду-ка я в партком, к этому Каргину. Иваныч о нём хорошо говорит, а он в людях толк знает. Пойду. В конце концов чем мы рискуем?
И в тот же вечер она пошла к Каргину.
Мы ждали её очень долго, часов до двенадцати. Когда Ирина пришла, по лицу её невозможно было определить, ка­ковы результаты их разговора. Но по дороге домой Ирина рас­сказала мне подробности своей беседы:
– Вошла я к нему. Он стоит у окна. Показался мне ниже, чем обычно, в клубе, на сцене. И лицо старое.
Принял хорошо, усадил, чаю велел принести. Я на это не обратила внимания, мне уже надоела внимательность, за кото­рой следует отказ. Рассказала ему, в чём дело, он ведь инженер по образованию, так что рассказывать было нетрудно.
Выслушал, потом стал задавать вопросы, и я все хотела догадаться по его тону, сочувствует он нам или нет…
– Ну и что же? – перебила я Ирину.
– Так ничего я и не поняла. Вопросы ставил дельные, но говорил спокойно, и мне даже показалось – безразлично. Я уже начала раскаиваться, что пришла к нему, а он вдруг говорит: «Вот какой у меня к вам последний вопрос, товарищ Вахрушева, только отвечайте на него, прошу, положа руку на сердце. Бывает так: работает молодой инженер и дела вокруг него – непочатый край. Но ему очень хочется быть новатором. И думает он, что новаторство только в том, чтобы всё вверх дном перевернуть. Так вот скажите: вы хорошо про­думали все это? Сами с собой, наедине со своей совестью, вы убеждены, что высокочастотная закалка на нашем заводе при­менима в предлагаемых масштабах?» Я раскипятилась и на­чала было: «Неужели вы думаете…» Но он прервал меня и сказал строго, но не грубо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41