- спросила Таквер, лежа в
темноте рядом с Шевеком под оранжевым одеялом. Над ними висели смутно
различимые "Занятия Необитаемого Пространства"; за окном висела
ослепительно сверкавшая полная Луна.
- Ведь мы же знаем, что это просто планета, такая же, как наша,
только климат там лучше, а люди хуже... Ведь мы же знаем, что они все
собственники, и устраивают войны, и воюют, и придумывают законы, и едят,
когда другие голодают, и вообще все они так же стареют, и им так же не
везет, и у них делаются такие же мозоли на ногах и ревматизм в коленках,
как у нас здесь... Ведь мы же знаем все это, так почему же она все равно
кажется такой счастливой - как будто жизнь там такая уж счастливая? Я не
могу смотреть на это сияние и думать, что там живет противный человечек с
засаленными рукавами и атрофированными мозгами, такой, как Сабул; вот не
могу, и все...
Их обнаженные плечи и груди были залиты светом Луны. Тонкий, едва
заметный пушок, покрывавший лицо Таквер, слабо отсвечивал, и его черты
казались смутными, словно смазанными; ее волосы были черными, черными были
и тени. Рукой, серебряной от лунного света, Шевек коснулся ее серебряного
плеча, дивясь теплу прикосновения в этом прохладном сиянии.
- Если ты можешь увидеть что-то целиком,- сказал он,- оно всегда
будет красивым. Планеты, живые существа... Но когда смотришь с близкого
расстояния, видишь, что планета состоит из грязи и камней. И день за днем,
изо дня в день - жизнь ведь штука тяжелая - устаешь, перестаешь видеть
всю картину полностью. Нужна дистанция, промежуток. Чтобы увидеть, как
прекрасна земля, надо видеть ее, как луну. Чтобы увидеть, как прекрасна
жизнь, надо смотреть с позиции смерти.
- Для Урраса это годится. Пусть остается там, вдали, и будет луной -
он мне не нужен! Но я не собираюсь стоять на могильном камне и смотреть с
него на жизнь сверху вниз и восклицать: "Ах, какая прелесть!" Я хочу быть в
самой ее гуще и видеть ее всю целиком, здесь, сейчас. Плевать я хотела на
вечность.
- Вечность тут ни при чем,- усмехнулся Шевек, худой, лохматый, весь
из серебра и тени.- Все, что нужно, чтобы увидеть жизнь,- это увидеть ее
с точки зрения смертного. Я умру, ты умрешь, а иначе как бы мы могли любить
друг друга? Солнце однажды догорит до конца, что же еще заставляет его
светить?
- Ох, уж эти твои разговоры, эта твоя проклятая философия!
- Разговоры? Это не разговоры. Это не доводы рассудка. Это
прикосновение рукой. Я касаюсь целого. Я держу его. Что здесь лунный свет,
что - Таквер? Как мне бояться смерти, когда я держу его, когда я держу в
руках свет...
- Не будь собственником,- прошептала Таквер.
- Родная, не плачь.
- Я не плачу. Это ты плачешь. Это твои слезы.
- Мне холодно. Лунный свет холодный.
- Ляг.
Когда она обняла его, он резко вздрогнул.
- Мне страшно, Таквер,- прошептал он.
- Брат, милый, молчи.
Эту ночь, как и много других ночей, они проспали, обнявшись.
Глава седьмая УРРАС
В кармане новой, подбитой курчавым мехом куртки, которую Шевек заказал
к зиме в магазине на кошмарной улице, он нашел письмо. Он не представлял
себе, как оно туда попало. Его совершенно точно не было в почте, которую
ему доставляли дважды в день, состоявшей исключительно из рукописей и
оттисков от физиков со всего Урраса, приглашений на приемы и бесхитростных
посланий от школьников. Это был кусок тонкой бумаги, сложенный текстом
внутрь, без конверта; на нем не было ни марки, ни штампа какой-либо из трех
конкурирующих почтовых компаний.
Смутно предчувствуя недоброе, Шевек вскрыл его и прочел: "Если ты -
архист, то почему ты сотрудничаешь с системой власти, предавая свою планету
и Одонианскую Надежду, тогда как должен нести нам эту Надежду. Страдая от
несправедливости и угнетения, мы следим за Планетой-Сестрой, светом свободы
в темной ночи. Присоединяйся к нам твоим братьям!" Ни подписи, ни адреса не
было.
Это письмо потрясло Шевека и морально, и интеллектуально. Он
почувствовал не удивление, а что-то вроде паники. Теперь он знал, что они
здесь есть - но где? Он до сих пор не встречал ни одного, он вообще до сих
пор не сталкивался ни с одним бедняком... Он допустил, чтобы вокруг него
возвели стену, и даже не заметил этого. Он принял предоставленное убежище,
как собственник. Его кооптировали - в точности, как сказал тогда
Чифойлиск.
Но как сломать стену, Шевек не знал. А если он ее и сломает, куда ему
идти? Паника охватила его еще сильнее. К кому он мог бы обратиться за
помощью? Со всех сторон он окружен улыбками богачей.
- Эфор, я хотел бы поговорить с вами.
- Да, господин. Извините, господин, я делаю место поставить сюда это.
Слуга умело управлялся с тяжелым подносом, он ловко снял крышки с
блюд, налил горький шоколад так, что пена поднялась до края чашки, и ни
капли не брызнуло, не пролилось. Ему явно доставляли удовольствие и сам
ритуал завтрака, и то, как он умело его выполняет, и столь же явно он не
желал, чтобы ему в этом мешали. Он часто говорил по-иотийски совершенно
грамотно, но сейчас, стоило Шевеку сказать, что он хочет поговорить с ним,
как Эфор перешел на отрывистый городской диалект. Шевек научился немного
понимать его; в замене звуков можно было разобраться, уловив ее принципы,
но усеченные фразы он почти не понимал. Половина слов пропускалась. "Это,
как код",- думал он: словно "ниоти", как они себя называли, не хотели,
чтобы их понимали посторонние.
Слуга стоял, ожидая приказаний. Он знал - он в первую же неделю узнал
и запомнил все идиосинкразии Шевека - что Шевек не хочет, чтобы он
отодвигал для него стул или прислуживал ему за едой. Он стоял очень прямо,
в позе, которая выражала внимание и убивала всякую надежду на неофициальный
разговор.
- Садитесь, Эфор.
- Если вам угодно, господин,- ответил слуга и чуть подвинул стул, но
не сел.
- Вот о чем я хотел поговорить. Вы знаете, что я не люблю приказывать
вам.
- Стараюсь делать, как вы любите, без приказаний.
- Я это вижу... я не об этом. Знаете, у меня на родине никто никому
не приказывает.
- Я об этом слыхал, господин.
- Ну, вот, я хочу познакомиться с вами, как с равным, как с братом.
Вы единственный из всех, кого я здесь знаю, не богатый... не владелец. Я
очень хочу разговаривать с вами, хочу узнать, как вы живете...
Шевек в отчаянии умолк, увидев на морщинистом лице Эфора презрение. Он
сделал все возможные ошибки, Эфор считает его дураком, который смотрит на
него свысока и сует нос не в свои дела.
Безнадежным жестом он уронил руки на стол и сказал:
- Ох, черт, извините меня, Эфор!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
темноте рядом с Шевеком под оранжевым одеялом. Над ними висели смутно
различимые "Занятия Необитаемого Пространства"; за окном висела
ослепительно сверкавшая полная Луна.
- Ведь мы же знаем, что это просто планета, такая же, как наша,
только климат там лучше, а люди хуже... Ведь мы же знаем, что они все
собственники, и устраивают войны, и воюют, и придумывают законы, и едят,
когда другие голодают, и вообще все они так же стареют, и им так же не
везет, и у них делаются такие же мозоли на ногах и ревматизм в коленках,
как у нас здесь... Ведь мы же знаем все это, так почему же она все равно
кажется такой счастливой - как будто жизнь там такая уж счастливая? Я не
могу смотреть на это сияние и думать, что там живет противный человечек с
засаленными рукавами и атрофированными мозгами, такой, как Сабул; вот не
могу, и все...
Их обнаженные плечи и груди были залиты светом Луны. Тонкий, едва
заметный пушок, покрывавший лицо Таквер, слабо отсвечивал, и его черты
казались смутными, словно смазанными; ее волосы были черными, черными были
и тени. Рукой, серебряной от лунного света, Шевек коснулся ее серебряного
плеча, дивясь теплу прикосновения в этом прохладном сиянии.
- Если ты можешь увидеть что-то целиком,- сказал он,- оно всегда
будет красивым. Планеты, живые существа... Но когда смотришь с близкого
расстояния, видишь, что планета состоит из грязи и камней. И день за днем,
изо дня в день - жизнь ведь штука тяжелая - устаешь, перестаешь видеть
всю картину полностью. Нужна дистанция, промежуток. Чтобы увидеть, как
прекрасна земля, надо видеть ее, как луну. Чтобы увидеть, как прекрасна
жизнь, надо смотреть с позиции смерти.
- Для Урраса это годится. Пусть остается там, вдали, и будет луной -
он мне не нужен! Но я не собираюсь стоять на могильном камне и смотреть с
него на жизнь сверху вниз и восклицать: "Ах, какая прелесть!" Я хочу быть в
самой ее гуще и видеть ее всю целиком, здесь, сейчас. Плевать я хотела на
вечность.
- Вечность тут ни при чем,- усмехнулся Шевек, худой, лохматый, весь
из серебра и тени.- Все, что нужно, чтобы увидеть жизнь,- это увидеть ее
с точки зрения смертного. Я умру, ты умрешь, а иначе как бы мы могли любить
друг друга? Солнце однажды догорит до конца, что же еще заставляет его
светить?
- Ох, уж эти твои разговоры, эта твоя проклятая философия!
- Разговоры? Это не разговоры. Это не доводы рассудка. Это
прикосновение рукой. Я касаюсь целого. Я держу его. Что здесь лунный свет,
что - Таквер? Как мне бояться смерти, когда я держу его, когда я держу в
руках свет...
- Не будь собственником,- прошептала Таквер.
- Родная, не плачь.
- Я не плачу. Это ты плачешь. Это твои слезы.
- Мне холодно. Лунный свет холодный.
- Ляг.
Когда она обняла его, он резко вздрогнул.
- Мне страшно, Таквер,- прошептал он.
- Брат, милый, молчи.
Эту ночь, как и много других ночей, они проспали, обнявшись.
Глава седьмая УРРАС
В кармане новой, подбитой курчавым мехом куртки, которую Шевек заказал
к зиме в магазине на кошмарной улице, он нашел письмо. Он не представлял
себе, как оно туда попало. Его совершенно точно не было в почте, которую
ему доставляли дважды в день, состоявшей исключительно из рукописей и
оттисков от физиков со всего Урраса, приглашений на приемы и бесхитростных
посланий от школьников. Это был кусок тонкой бумаги, сложенный текстом
внутрь, без конверта; на нем не было ни марки, ни штампа какой-либо из трех
конкурирующих почтовых компаний.
Смутно предчувствуя недоброе, Шевек вскрыл его и прочел: "Если ты -
архист, то почему ты сотрудничаешь с системой власти, предавая свою планету
и Одонианскую Надежду, тогда как должен нести нам эту Надежду. Страдая от
несправедливости и угнетения, мы следим за Планетой-Сестрой, светом свободы
в темной ночи. Присоединяйся к нам твоим братьям!" Ни подписи, ни адреса не
было.
Это письмо потрясло Шевека и морально, и интеллектуально. Он
почувствовал не удивление, а что-то вроде паники. Теперь он знал, что они
здесь есть - но где? Он до сих пор не встречал ни одного, он вообще до сих
пор не сталкивался ни с одним бедняком... Он допустил, чтобы вокруг него
возвели стену, и даже не заметил этого. Он принял предоставленное убежище,
как собственник. Его кооптировали - в точности, как сказал тогда
Чифойлиск.
Но как сломать стену, Шевек не знал. А если он ее и сломает, куда ему
идти? Паника охватила его еще сильнее. К кому он мог бы обратиться за
помощью? Со всех сторон он окружен улыбками богачей.
- Эфор, я хотел бы поговорить с вами.
- Да, господин. Извините, господин, я делаю место поставить сюда это.
Слуга умело управлялся с тяжелым подносом, он ловко снял крышки с
блюд, налил горький шоколад так, что пена поднялась до края чашки, и ни
капли не брызнуло, не пролилось. Ему явно доставляли удовольствие и сам
ритуал завтрака, и то, как он умело его выполняет, и столь же явно он не
желал, чтобы ему в этом мешали. Он часто говорил по-иотийски совершенно
грамотно, но сейчас, стоило Шевеку сказать, что он хочет поговорить с ним,
как Эфор перешел на отрывистый городской диалект. Шевек научился немного
понимать его; в замене звуков можно было разобраться, уловив ее принципы,
но усеченные фразы он почти не понимал. Половина слов пропускалась. "Это,
как код",- думал он: словно "ниоти", как они себя называли, не хотели,
чтобы их понимали посторонние.
Слуга стоял, ожидая приказаний. Он знал - он в первую же неделю узнал
и запомнил все идиосинкразии Шевека - что Шевек не хочет, чтобы он
отодвигал для него стул или прислуживал ему за едой. Он стоял очень прямо,
в позе, которая выражала внимание и убивала всякую надежду на неофициальный
разговор.
- Садитесь, Эфор.
- Если вам угодно, господин,- ответил слуга и чуть подвинул стул, но
не сел.
- Вот о чем я хотел поговорить. Вы знаете, что я не люблю приказывать
вам.
- Стараюсь делать, как вы любите, без приказаний.
- Я это вижу... я не об этом. Знаете, у меня на родине никто никому
не приказывает.
- Я об этом слыхал, господин.
- Ну, вот, я хочу познакомиться с вами, как с равным, как с братом.
Вы единственный из всех, кого я здесь знаю, не богатый... не владелец. Я
очень хочу разговаривать с вами, хочу узнать, как вы живете...
Шевек в отчаянии умолк, увидев на морщинистом лице Эфора презрение. Он
сделал все возможные ошибки, Эфор считает его дураком, который смотрит на
него свысока и сует нос не в свои дела.
Безнадежным жестом он уронил руки на стол и сказал:
- Ох, черт, извините меня, Эфор!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80