— Дядюшек у Кассима нет, — ответил Гитнер.
— Может, двоюродные братья? — с надеждой спросил я.
— У него есть тетки и двоюродные братья, но дяди нет ни одного. Кроме как по материнской линии.
— Эти-то не в счет, — вздохнул я.
Гитнер посмотрел на Крагштейна.
— О чем он говорит?
— Мы обсуждаем возможность выработки договоренности с Падильо, так что давай не будем отвлекаться, — он повернулся к Падильо. — Продолжим?
— Конечно.
— Мы, разумеется, можем предложить несколько вариантов. Я бы предпочел следующий: помогая мисс Готар, ты не будешь показывать все, на что способен.
— Другими словами, в нужный момент отойдешь в сторону, — уточнил Гитнер.
— Сколько? — в лоб спросил Падильо.
Крагштейн уставился в потолок.
— Скажем, двадцать пять тысяч. Долларов, разумеется.
— И я, естественно, должен сообщить вам, где скрывается Кассим.
— Да, — кивнул Крагштейн. — Мы на это рассчитываем.
— И все за двадцать пять тысяч долларов.
— Совершенно верно, — подтвердил Гитнер. — За двадцать пять тысяч. Хорошее вознаграждение за то, что ничего не надо делать. Хотел бы я получить двадцать пять «кусков» за столь тяжелый труд.
— Какой задаток?
Крагштейн прошелся пальцами по холеной бороде.
— Полагаю, семьдесят пять сотен.
Падильо пренебрежительно рассмеялся.
— Вы и Ванда одного поля ягоды.
— Одного поля? — не понял Крагштейн.
— Работаете за гроши. Сколько нефти в Ллакуа? Восемьдесят миллиардов баррелей?
— Девяносто, — насупился Крагштейн.
Падильо наклонился вперед и перешел на английский.
— Это означает, что годовой доход этой страны, сейчас практически равный нулю, поднимется до семисот-восьмисот миллионов долларов, то есть станет больше, чем у Кувейта. Но все это в будущем. А сейчас у ваших работодателей не хватает денег и на пачку приличных сигарет.
— Деньги будут, — гнул свое Крагштейн.
— Сколько вы запросили. Франц? Четверть миллиона?
— Примерно, — ответил Гитнер.
— А мне вы предлагаете десять процентов, причем задаток, семьдесят пять сотен — вся наличность, которую вы можете наскрести. Говорит это об одном — вы на мели и взялись за это дело потому, что ничего другого вам не предлагали.
— Так ты отказываешься от нашего предложения, Падильо? — за вкрадчивым тоном Крагштейна ясно читалась угроза.
— Именно так, — Падильо встал. — Отказываюсь. Может, ваш клиент не знает, что мои услуги стоят недешево, но тебе это известно. Франц.
— Я слышал об этом, Падильо, — процедил Гитнер. — Об этом и о многом другом. Может, мне представится возможность выяснить, что правда, а что — ложь.
Я уже стоял плечом к плечу к Падильо, который долго смотрел на Амоса Гитнера, прежде чем перевел взгляд на Крагштейна.
— Может, ты сам скажешь ему, Франц, Кто-то да должен.
— Скажу что?
— Что он не так уж хорош.
Крагштейн вроде бы улыбнулся.
— А мне кажется, он молодец.
— Ты говоришь о физической силе и рефлексах?
— Разумеется.
— Тогда ты кое-что упустил.
— Что именно?
— Мозги, — ответил Падильо. — С этим у него слабовато.
Глава 8
Выйдя на улицу, я попытался остановить такси, но водитель, внимательно оглядев нас, предпочел поискать других пассажиров. Возможно, его отпугнул мой темно-зеленый костюм с двубортным пиджаком, сшитый так удачно, что сердобольные знакомые, увидев меня в нем, даже спрашивали, а не сбросил ли я несколько фунтов. Но, скорее всего, ему не понравилась физиономия Падильо. Я бы, наверное, тоже десять раз подумал, прежде чем усадить на заднее сиденье такую мрачную личность.
— Ради Бога, улыбнись, — попросил я его. — Или нам придется идти пешком.
Падильо осклабился.
— Так?
— Годится, — кивнул я, поднимая руку. — Не жизнь, а кино, — водитель следующего такси лучезарно улыбнулся в ответ, но тоже проехал мимо.
— Не понял?
— Вестерн. Старый ковбой, у которого за душой нет ничего, кроме репутации, приезжает в богом забытый городок, где-то в Нью-Мексико...
— Подходящее местечко.
— И натыкается на единственного сыночка владельца самого большого в округе ранчо, жаждущего показать, что и он не лыком шит.
— И единственный сын предлагает старому ковбою выяснить, кто есть кто.
— Ты, похоже, тоже его видел.
Лишь третье такси затормозило у тротуара.
— Я не смог бы высидеть до конца, — Падильо сел в машину первым. — Как все закончится?
— Печально, — ответил я и попросил водителя отвезти нас в отель «Хэй-Адамс».
— Знаешь, какую я предложил бы концовку?
— Какую?
— Старый ковбой дожидается безлунной ночи и тихонько, никого не тревожа, покидает город.
— Должно быть, ты один из последних романтиков, Майк.
— С чего ты взял, что мне надо в «Хэй-Адамс»?
— Послание Ванды Готар. Думаю, я его расшифровал.
— Да или нет до четырех в шесть-два-один.
— Это означает, что ты должен определиться до четырех часов. Она ждет тебя в номере шестьсот двадцать один. Кстати, я могу складывать в уме большие числа.
— Как хорошо иметь тебя под рукой.
— Что ты собираешься ей сказать?
— Да.
— Как, по-твоему, она восприняла смерть брата?
— Для нее это тяжелый удар, — он посмотрел на меня. — С чего такое любопытство?
— Меня интересуют люди, которых убивают в моей гостиной, — вероятно, наш разговор доставил водителю немалое удовольствие.
— И ты хочешь увидеть второй акт?
— Если он не затянется надолго.
— Мне представляется, времени он займет немного.
«Хэй-Адамс» расположен на Шестнадцатой улице, напротив площади Лафайета, где совсем недавно власти проложили новые пешеходные дорожки и расставили урны, чтобы в них бросали мусор многочисленные компании, собирающиеся под деревьями, чтобы придать анафеме войну, загрязнение окружающей среды, экономическую политику администрации и того человека, что занимал большой белый особняк на Пенсильвания-авеню. Надо отметить, что этого человека особо не волновали ни люди, собирающиеся поговорить, ни их речи. У него без того хватало забот.
На лифте мы поднялись на шестой этаж. Падильо дважды постучал в дверь номера 621.
— Кто здесь? — спросила Ванда Готар и открыла, лишь услышав фамилию Падильо.
При виде меня на ее лице отразилось удивление.
— Вы по-прежнему молчаливый свидетель, мистер Маккоркл?
— Время от времени я подаю голос.
Впустив нас в номер и закрыв дверь на замок, Ванда повернулась к Падильо.
— Ну?
— Я в деле.
— Сколько?
— Сколько ты можешь позволить?
— Пятьдесят тысяч плюс десять тысяч, чтобы выяснить, кто убил моего брата?
— Только за имя?
— Да.
— Амос Гитнер кивает на тебя.
— За это я платить денег не стану.
— Понятно. Каков аванс, Ванда?
Она отвернулась от него.
— Пять тысяч.
— Дела, похоже, у вас неважнецкие. Крагштейн и Гитнер могли предложить мне только семьдесят пять сотен, а из того, что я слышал, они работают постоянно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42