— Да нет же, Михаил. Я имею в виду женщин постарше.
— Ее участь решит муж. — И Михаил зашагал в сторону дома.
В двадцатом веке этот дом можно было бы назвать сараем. Три метра в ширину и пять в длину, он был одной из многочисленных бревенчатых построек, которые вплотную прилегали к внешней стене. Возле стены, над сараями, тянулся деревянный помост шириной два метра — вероятно, для стражников. Остальная часть крыши была соломенной.
— Все это построено согласно планам самого графа. Если дома строить вплотную друг к дружке, то они сохраняют тепло, да и стен нужно возводить меньше. Соседи иногда шумят, но в этом нет вины графа.
На двери не было петель; ее нужно было просто поднять и отставить в сторону. Михаил вошел без стука, я последовал за ним.
Очевидно, отсутствие запрета на наготу распространялось также и на замужних женщин. Судя по распаренному телу, пани Малиньская только что вернулась из бани. На вид ей казалось лет тридцать, но потом я узнал, что ей всего лишь девятнадцать. Она заплетала свои длинные волосы и даже не подумала встать и хоть чем-нибудь прикрыться.
— Пан Конрад! Прости, что не поговорила с тобой вчера вечером. Ты же понимаешь, ребенок…
— Конечно, пани Малиньская.
В центре комнаты горел огонь, от которого поднимался дым. На деревянных крючках по бревенчатым стенам была развешана одежда, мешки с продуктами, связки чеснока и единственный котелок для приготовления пищи. Набитые соломой тюки служили постелями. На земляном полу играли двое маленьких детей. И все же было заметно, что Михаил гордился своим домом! Где же тогда он родился?
— Граф говорит, что на следующий год у нас будет настоящий деревянный пол, — сообщил Михаил.
— Он хороший правитель, да?
— Лучше не бывает! Он бы на каждого человека здесь поселил еще добрую дюжину, было бы только место.
Проходя мимо отхожих мест и амбара, я задумался. Здесь жили хорошие люди, и я во многом мог им помочь. Но как только дороги расчистят, я должен покинуть это место.
Оставалось сделать еще одно дело. Здесь есть церковь, а значит, и священник. Я убил — или по меньшей мере стал причиной смерти — пятерых человек. Я согрешил с двумя очень молодыми девушками. Мне требовалось исповедаться.
Когда я пришел в церковь, там царила суета. Алтарь убрали, а заодно и свечи, реликвию — как я впоследствии выяснил, клочок волос святого Адальберта — и все прочие церковные принадлежности. Вместо прибитых к полу скамей в этой церкви были передвижные стулья; подозреваю, что скамьи в церквах появились позднее — для того, чтобы не допустить мирского использования церковных помещений. Стулья переставили и принесли длинные складные деревянные столы. Дело в том, что церковь — единственное помещение в Окойтце, способное вместить все его население.
Я узнал, что священник отец Иоанн со своей женой (! ) находились в комнате слева от алтаря.
Я вошел туда и обнаружил, что запрет на наготу все же распространялся на жену священника, по крайней мере на жену этого священника.
Судя по ее вскрику с акцентом, я решил, что она француженка. Это была привлекательная женщина, намного красивее любой из придворных дам графа. Я отвернулся и собрался было уйти, но священник остановил меня.
— Пожалуйста, простите ее, пан Конрад. Она в Польше недавно и еще не привыкла к местным обычаям.
Его жена все еще закутывалась в одеяло.
— Понимаю, отец. И все же я должен уйти.
— Если хочешь, уходи. Однако я прошу тебя остаться. Ты с запада. Я встретил Франсин, будучи студентом в Париже. Она внучка епископа и была законнорожденной до того, как Второй Лютеранский Совет запретил браки клира на западе. Но здесь, в моей родной Польше, эти указы не приняты, и вот теперь мы волей Божьей муж и жена.
Он повернулся к супруге:
— Франсин, мы не можем нести слово Божие этим людям, если не примем местные обычаи! Ни в заповедях, ни в речах Христовых нет запрета на наготу. Вспомни притчу о цветах в поле и не волнуйся о своем одеянии. Так что раздевайся. Прошу тебя.
Франсин пришла в замешательство, да и я не меньше. Ситуация была крайне неловкой. Я ничего не мог сказать ей, но постарался доверительно улыбнуться и кивнул. Женщина прикусила нижнюю губу, взглянула на меня и встала. Затем медленно уронила свое одеяло. Думаю, она сделала это медленно, чтобы подтянуть его снова, если я буду возражать, а не из желания покрасоваться.
Поистине красавица — таких можно лицезреть в современном Кракове. Волосы цвета воронова крыла — первые черные волосы, которые я увидел в тринадцатом веке. Тонкая талия, полные бедра и пышные груди с маленькими темными сосками.
— Спасибо, дорогая. Кстати, Иисус говорил, что одной из добродетелей является чистота, а баня начинает остывать, — сказал священник.
— Хорошо. Пан Конрад. — Она кивнула мне и выбежала из комнаты.
— Благодарю, пан Конрад. Я целый день пытался заставить ее помыться. Ей не нравится их нагота, а им — ее запах.
Священник на мгновение умолк, и мы услышали, как толпа в церкви разразилась бурными рукоплесканиями.
— Черт возьми, зря они так делают!
Этот священник был куда более странным, чем отец Игнаций!
Его следующая проповедь была о том, как важно проявлять доброту к людям, которые стараются нам угодить. И все же, несмотря на странности, в нем была святость.
— Я сходил в баню раньше, надеясь, что она присоединится ко мне, но ничего не вышло. Однако, пан Конрад, у тебя ведь был повод, чтобы прийти сюда. Чем могу быть полезен?
— Отец, я пришел исповедаться.
— Конечно, сын мой, если тебе это нужно. В церкви сейчас много народу, но здесь достаточно уединенное место. Тебя устраивает?
Я согласился и рассказал ему об убитых мной людях, соблазненных девушках, а также о том, что несколько минут назад вожделел его жену.
Первые два «греха» он даже не счел таковыми, а наоборот, поступками, достойными любого разумного мужчины. Что же до последнего…
— Ты должен учиться противостоять плодам своего воспитания. Если бы ты увидел ее одетой, ты бы признал ее красавицей, но у тебя не было бы похотливых мыслей. На ней было то, что дал ей Бог, грех в твоих глазах, пан Конрад.
Я подумал об этом и решил, что священник прав. Впоследствии я узнал, что Франсин — личность неординарная и по-своему творческая. Я понял, что мое первое впечатление о ней было обманчиво. Она не скромная и застенчивая домохозяйка. В ней немало развратного и стервозного. Но я забегаю вперед.
Я ушел, получив епитимью из одного «Отче Наш» и трех «Аве Мария». Меня это немного удивило; мое удивление возросло еще больше, когда я увидел, как Франсин, обнаженная, возвращается из сауны через заполоненную народом церковь. Надо было видеть ее величественную походку!
По-моему, ее поведение во многом напоминало обращение в религию поэта-безбожника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68