Рядом лежала на боку стеклянная вазочка в форме кувшинчика, из вазочки тянулись стебли трех белых роз. Их прелестные головки понуро свесились с края тумбочки, словно в знак скорби…
— Надо же… надо же… живые! — робко порадовалась секретарша.
— И тортик… кусочек сохранился, — в тон ей отозвалась сестра-хозяйка. — Красиво-то до чего было-то! Все как надо — розы, торт… Хотели по-хорошему… День рождения, все-таки…
— Чей? — не утерпела я, хотя высовываться не следовало.
— Да мужа ее… — охотно ответила Анна Романовна. — Очень, говорят, она его любила.
— Дело в том, — вмешался Виктор Петрович, — что у нас в Доме принято отмечать дни рождения наших подопечных, дни ангела, юбилеи, связанные с жизнь. И деятельностью их мужей или жен… У нас отличный повар-кондитерша. Она печет торт «Триумф», мы покупаем цветы… Стараемся как-то разнообразить жизнь старых, но заслуженных людей. Мы приглашаем известные ансамбли, действующих артистов, показываем картины… К сожалению, в тот вечер, когда случился пожар, у нас в столовой собрались все, кто не лежал в постели с давлением, абсолютно все. У нас выступал популярный ансамбль «Водопад». Столько было шума-грома… Пел сам Андрей Кучеров. К сожалению, наша дежурная медсестра не утерпела, пришла послушать… У нас ведь, прямо скажем, не воинская часть, сотрудники не обременены железной дисциплиной. Зарплатишка не ахти… Замену найти трудно.
— Там, значит, музыка играла, — проговорила Марина, — а здесь погибала в огне, задыхалась от ядовитой гари беспомощная старуха…
— К делу, к делу! — призвала Лия Марковна и постучала ручкой по металлическому остову лампы, абажур которой сгорел дотла. — Вон там, видите, какая-то металлическая ваза… Дайте мне её сюда!
Маринка выполнила указание, сняла то, что называлось вазой, с верха старинного комода, почти не тронутого огнем. Лия Марковна повертела предмет и так, и эдак, признала:
— Скорее, это конфетница, а не ваза. Скорее всего, вещь это антикварная.. Скорее всего, дорогая… Забирайте!
Марина положила вазу-конфетницу в сумку.
— Что-то из книг возьмете? — спросила Лия Марковна. — Тогда я тоже запишу. Что? Блок в восьми томах… Шекспир в десяти… Советую, — она отвлеклась от писанины, — показать эту вазу антикварам. Может быть, она стоит очень больших денег.
— А как быть с дачей? — спросила Маринка, явно уверенная, что раз нотариус — представитель государства, значит — заинтересован в поиске и поимке правды-Истины.
— Дача? Какая дача? — не поняла Лия Марковна. — Ах, та, что в завещании… А в чем сомнение?
— В том, что какой-то Сливкин получил дарственную. За месяц дол смерти Мордвиновой.
— И есть соответствующие документы?
— Он сам позвонил и сказал.
— Видите ли, — перебил Виктор Петрович, — меня в те дни не было, я лежал в больнице. Но Сливкин не какой-то, он — президент фирмы «Альфа-кофе» и в известной мере наш спонсор. Ему лично эта дача не была нужна, насколько я понимаю. Он подарил её нашему сотруднику Владимиру Новикову. Владимир Новиков — беженец, безотказнейший работник, мастер на все руки.
— Ну, в общем, — Лия Марковна спешила, — если вы захотите со всем этим разбираться… — Она не глядела на Маринку, но явно обращалась к ней, — то надо искать документы, писать заявление и в суд. Теперь разберем вот эти бумаги. Держите сберегательную книжку. На ней пятнадцать тысяч старыми, обесцененными. Записываю. И исчезаю. Всего вам всем хорошего. Будут вопросы — звоните.
Энергичная дама испарилась. Я задержала взгляд на портрете мужа Тамары Мордвиновой — Георгия Табидзе. Он продолжал с улыбкой всезнания глядеть на все происходящее в комнате чуть вкось, из позиции полуанфас, огромным выпуклым глазом какого-то особо породистого черноокого коня, и столько было в этом его взгляде завораживающей силы ума, догадливости, иронии, что хотелось повиниться и сказать вслух:
— Простите, простите… но так уж получилось…
За себя и за Маринку. Вспомнилось некстати, что в его фильмах герои непременно совершают мужественные поступки, а по отношению к девушкам ведут себя как истинные рыцари. Что, в сущности, он — романтик и фантазер…
Я и разозлиться на него успела: за то, что эти их романтические ленты по сути требуют от простых-рядовых людей невозможного — не жалеть жизни ради высокой идеи, ради дружбы и любви, говорить только правду и терпеть за нее… Разве ж это не смешно? Не вредоносно для простодушных? Излишне доверчивых?
Это я ему платила за то, что он видел, как я тут вместе с Маринкой суетилась в связи с возможностью обогатиться за счет его несчастной, погибшей при пожаре жены…
— Сам умер ещё в семидесятых, — услыхала голос Виктора Петровича. — От инсульта. Хотел делать какую-то картину, а власть не разрешила. Не пережил… Про свою жену, как она в лагере сидела ни за что…
Мне захотелось поднять упавшую вазочку, налить в неё воды… Молча прошла в ванную, сохранившуюся после пожара в целости… Когда опускала в воду три белые розы, заметила, что кончик торта отщиплен… Значит, Тамара Сергеевна успела его попробовать перед тем, как погибнуть?
Мы с Маринкой ходили, отягощенные двумя сумками. Маринка стала владелицей также остова старинной настольной лампы с бронзовым постаментом и фарфоровой дутой ножкой, на которой изображены сцены из жизни голых античных женщин, принимающих разные пленительные для мужского взгляда позы средь пышной растительности и цветов, двух десятков хороших книг, если говорить о крупных вещах.
Мы уже спустились с крыльца, как мне вдруг что-то стукнуло в голову.
— Жди! — бросила Маринке.
Почти бегом — через вестибюль, по лестнице… Рванула на себя ручку двери сгоревшей комнаты и… и не сразу смогла произнести заготовленную фразу. Потому что в комнате творилось что-то малопонятное на первый взгляд, чудовищное, кипела какая-то адова работа. И «Быстрицкая», и секретарша, и сестра-хозяйка ползали-лазали по полу, двигали остатки мебели, шарили за плинтусами, переворачивали матрас на постели умершей, лихорадочно перещупывали подушки, одеяла и периодически оповещали друг друга:
— Это мое! Я нашла!
И время от времени хвастались друг перед другом:
— Глядите, ложка серебряная!
— Ой, а я нашла шифоновый шарф!
— Ой, а я этот термос заберу!
Они были вне себя, как грибники в лесу, наткнувшиеся на россыпь белых. Они измазали пеплом и прочей грязью пожарища не только руки, но и одежду, и лица. Они настолько были увлечены своим варварским, убогим занятием, что не замечали меня, хотя я стояла в дверях уже минут десять, не меньше, как вкопанная и очумелая. Особенно меня поразила красавица «Быстрицкая», недавно столь высокомерная, томная девица… И секретарша Валентина Алексеевна удивила немало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Надо же… надо же… живые! — робко порадовалась секретарша.
— И тортик… кусочек сохранился, — в тон ей отозвалась сестра-хозяйка. — Красиво-то до чего было-то! Все как надо — розы, торт… Хотели по-хорошему… День рождения, все-таки…
— Чей? — не утерпела я, хотя высовываться не следовало.
— Да мужа ее… — охотно ответила Анна Романовна. — Очень, говорят, она его любила.
— Дело в том, — вмешался Виктор Петрович, — что у нас в Доме принято отмечать дни рождения наших подопечных, дни ангела, юбилеи, связанные с жизнь. И деятельностью их мужей или жен… У нас отличный повар-кондитерша. Она печет торт «Триумф», мы покупаем цветы… Стараемся как-то разнообразить жизнь старых, но заслуженных людей. Мы приглашаем известные ансамбли, действующих артистов, показываем картины… К сожалению, в тот вечер, когда случился пожар, у нас в столовой собрались все, кто не лежал в постели с давлением, абсолютно все. У нас выступал популярный ансамбль «Водопад». Столько было шума-грома… Пел сам Андрей Кучеров. К сожалению, наша дежурная медсестра не утерпела, пришла послушать… У нас ведь, прямо скажем, не воинская часть, сотрудники не обременены железной дисциплиной. Зарплатишка не ахти… Замену найти трудно.
— Там, значит, музыка играла, — проговорила Марина, — а здесь погибала в огне, задыхалась от ядовитой гари беспомощная старуха…
— К делу, к делу! — призвала Лия Марковна и постучала ручкой по металлическому остову лампы, абажур которой сгорел дотла. — Вон там, видите, какая-то металлическая ваза… Дайте мне её сюда!
Маринка выполнила указание, сняла то, что называлось вазой, с верха старинного комода, почти не тронутого огнем. Лия Марковна повертела предмет и так, и эдак, признала:
— Скорее, это конфетница, а не ваза. Скорее всего, вещь это антикварная.. Скорее всего, дорогая… Забирайте!
Марина положила вазу-конфетницу в сумку.
— Что-то из книг возьмете? — спросила Лия Марковна. — Тогда я тоже запишу. Что? Блок в восьми томах… Шекспир в десяти… Советую, — она отвлеклась от писанины, — показать эту вазу антикварам. Может быть, она стоит очень больших денег.
— А как быть с дачей? — спросила Маринка, явно уверенная, что раз нотариус — представитель государства, значит — заинтересован в поиске и поимке правды-Истины.
— Дача? Какая дача? — не поняла Лия Марковна. — Ах, та, что в завещании… А в чем сомнение?
— В том, что какой-то Сливкин получил дарственную. За месяц дол смерти Мордвиновой.
— И есть соответствующие документы?
— Он сам позвонил и сказал.
— Видите ли, — перебил Виктор Петрович, — меня в те дни не было, я лежал в больнице. Но Сливкин не какой-то, он — президент фирмы «Альфа-кофе» и в известной мере наш спонсор. Ему лично эта дача не была нужна, насколько я понимаю. Он подарил её нашему сотруднику Владимиру Новикову. Владимир Новиков — беженец, безотказнейший работник, мастер на все руки.
— Ну, в общем, — Лия Марковна спешила, — если вы захотите со всем этим разбираться… — Она не глядела на Маринку, но явно обращалась к ней, — то надо искать документы, писать заявление и в суд. Теперь разберем вот эти бумаги. Держите сберегательную книжку. На ней пятнадцать тысяч старыми, обесцененными. Записываю. И исчезаю. Всего вам всем хорошего. Будут вопросы — звоните.
Энергичная дама испарилась. Я задержала взгляд на портрете мужа Тамары Мордвиновой — Георгия Табидзе. Он продолжал с улыбкой всезнания глядеть на все происходящее в комнате чуть вкось, из позиции полуанфас, огромным выпуклым глазом какого-то особо породистого черноокого коня, и столько было в этом его взгляде завораживающей силы ума, догадливости, иронии, что хотелось повиниться и сказать вслух:
— Простите, простите… но так уж получилось…
За себя и за Маринку. Вспомнилось некстати, что в его фильмах герои непременно совершают мужественные поступки, а по отношению к девушкам ведут себя как истинные рыцари. Что, в сущности, он — романтик и фантазер…
Я и разозлиться на него успела: за то, что эти их романтические ленты по сути требуют от простых-рядовых людей невозможного — не жалеть жизни ради высокой идеи, ради дружбы и любви, говорить только правду и терпеть за нее… Разве ж это не смешно? Не вредоносно для простодушных? Излишне доверчивых?
Это я ему платила за то, что он видел, как я тут вместе с Маринкой суетилась в связи с возможностью обогатиться за счет его несчастной, погибшей при пожаре жены…
— Сам умер ещё в семидесятых, — услыхала голос Виктора Петровича. — От инсульта. Хотел делать какую-то картину, а власть не разрешила. Не пережил… Про свою жену, как она в лагере сидела ни за что…
Мне захотелось поднять упавшую вазочку, налить в неё воды… Молча прошла в ванную, сохранившуюся после пожара в целости… Когда опускала в воду три белые розы, заметила, что кончик торта отщиплен… Значит, Тамара Сергеевна успела его попробовать перед тем, как погибнуть?
Мы с Маринкой ходили, отягощенные двумя сумками. Маринка стала владелицей также остова старинной настольной лампы с бронзовым постаментом и фарфоровой дутой ножкой, на которой изображены сцены из жизни голых античных женщин, принимающих разные пленительные для мужского взгляда позы средь пышной растительности и цветов, двух десятков хороших книг, если говорить о крупных вещах.
Мы уже спустились с крыльца, как мне вдруг что-то стукнуло в голову.
— Жди! — бросила Маринке.
Почти бегом — через вестибюль, по лестнице… Рванула на себя ручку двери сгоревшей комнаты и… и не сразу смогла произнести заготовленную фразу. Потому что в комнате творилось что-то малопонятное на первый взгляд, чудовищное, кипела какая-то адова работа. И «Быстрицкая», и секретарша, и сестра-хозяйка ползали-лазали по полу, двигали остатки мебели, шарили за плинтусами, переворачивали матрас на постели умершей, лихорадочно перещупывали подушки, одеяла и периодически оповещали друг друга:
— Это мое! Я нашла!
И время от времени хвастались друг перед другом:
— Глядите, ложка серебряная!
— Ой, а я нашла шифоновый шарф!
— Ой, а я этот термос заберу!
Они были вне себя, как грибники в лесу, наткнувшиеся на россыпь белых. Они измазали пеплом и прочей грязью пожарища не только руки, но и одежду, и лица. Они настолько были увлечены своим варварским, убогим занятием, что не замечали меня, хотя я стояла в дверях уже минут десять, не меньше, как вкопанная и очумелая. Особенно меня поразила красавица «Быстрицкая», недавно столь высокомерная, томная девица… И секретарша Валентина Алексеевна удивила немало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91