После посадки в аэропорту я пройду среди вашей толпы и вместе с вами посмотрю в глаза тем, кто вас дождался. Буду жив я – и вы посмотрите в глаза родных людей. Вот вам и цена моего «Я».
Так не бойтесь. Я просчитаю все. И запас по углу атаки, и приборную скорость, и изменение температуры воздуха на высоте, и высоту грозовых облаков, и просветы между ними; и у встречных бортов спрошу, и у диспетчера, и посоветуюсь с моим экипажем, который – часть меня. Я этот экипаж подобрал, воспитал личным примером, слетался с ним, изучил как самого себя и верю ему, как своим рукам.
Я верю своему старому крылу, своим изношенным двигателям, своим раздолбанным приборам. Да, что-то может забарахлить – я это все учитываю, как земной человек учитывает, что у него бурчит в животе и может на полпути прихватить… ну, в кустики… Только в воздухе кустиков нет; надо как-то выкручиваться. Я к этому готов. Мой экипаж к этому готов. Бригада проводников к этому готова. Диспетчер на земле тоже к этому готов. Понадобится – опытные инженеры с земли дадут совет, что делать с матчастью, как поступить в нестандартной ситуации.
Поэтому перед фронтом – пассажиры пристегнуты, проводники на своих местах, экипаж подобрался и готов к ожидаемым неприятностям, диспетчер на земле следит, а я, Капитан, обладающий в полной мере чувством Полета, полагаясь на это чувство, обобщив всю информацию, принимаю решение и воплощаю его в команде:
– Проси 12100.
И мы проходим этот, который уже по счету, фронт – чуткие, как дикие звери среди дикой природы, в сумрачных облачных джунглях Неба.
Из дневника
Я чегой-то сдуру сегодня вместо выпуска закрылков сунул на выпуск уже стоящую нейтрально рукоятку выпуска шасси. Заскок. А вчера вместо выпуска шасси сдвинул было рукоятку закрылков… рявкнула сирена, я автоматически переиграл назад, закрылки и не стронулись с места… С чего бы это?
С чего бы это. Практически подряд – два тяжелейших ночных рейса. Хотя я после Комсомольска и выспался, хотя и подремал днем полчаса перед Москвой, хотя весь полет туда и обратно спать вроде бы не хотелось… но дома на снижении усталость таки взяла свое, и с трех тысяч до 1800 я трижды проваливался в сон, видел три отчетливых сновидения. Вареный, раздирая глаза на траверзе полосы, чувствовал себя как под наркозом; глядеть не хотелось на зеленеющее небо, на цепочку огней ВПП, проплывающих в сумерках под крылом.
Вот существует расхожее понятие, что летчик – человек железный и не позволит себе ни секунды расслабиться в полете, тем более, перед посадкой.
А летчик – просто человек. Ему после двух подряд бессонных ночей хочется спать сильнее, чем спящему у него за спиной, исстрадавшемуся в зале ожидания пассажиру, который летает пару раз в году.
Но где ж авиакомпании набраться тех летчиков, чтобы каждому после ночного рейса можно было дать полагающиеся по науке 48 часов отдыха. Я другой такой страны не знаю. Везде в авиакомпаниях летчиков держат определенное, минимальное количество. Везде используются резервы гибкого человеческого организма. Только в других странах за эту гибкость платят деньги. А у нас это и деньгами-то стыдно назвать, и те – задерживают месяцами. Ездовой пес должен быть вынослив.
Денег в отряде не было. Перемучились в штурманской, пока рассвело, дождались открытия конторы, бросились толпой занимать очередь к кассе… болтался листок с перечнем фамилий… иной, в наивняке своем, записался еще с вечера… Окошко так и не открылось.
Поехали домой на служебном автобусе, стоя, как сельди в бочке. Дремалось, и я тут же завалился спать – с двух до шести вечера, потом встал, поужинал и снова лег – с восьми вечера до шести утра. Выспался, но вялый, как та веревка. Вечером ночной резерв, надо бы подремать: совершенно не исключается, что подымут ночью на рейс. Третья ночь подряд…
– Ты выспался? Чего тебе еще надо?
– Мне надо бы режим…
– Ха-ха-ха. Знал, куда шел.
Надо сходить в гараж, потом, может, часок подремать – и на служебном автобусе в отряд: а вдруг там деньги?
Деньги привозят прямо из агентства, что наскребут по кассам за билеты – тут же в отряд; хватает на двадцать человек, да и те ездят по три дня подряд, занимают очередь.
И бутылки не сдашь, нигде не принимают.
…Весна нынче запаздывает. Ночью еще мороз, днем один за другим проходят фронтики, не поймешь, теплые или холодные, подсыпают снегу, но солнышко уже набирает силу: кругом грязь. Граница двух воздушных масс, теплой и холодной, никак не поднимется севернее нашей параллели, а колышется точно над нами. Иногда от волны ее колебаний рождаются мелкие дохлые циклончики-однодневки… и вот результат: такая гнилая весна.
Машину оперил. Теперь надо ставить на место агрегаты, электропроводку, довести до ума двигатель, а дальше, уже на ходу – шпаклевать и готовить поверхность под покраску, эксплуатируя машину в сухие дни.
Мазать еще и мазать изолом гнилое железо, пусть доживает век под битумной грязью, может, хватит лет на десять – «Москвичи» живучие…
А тут после Владивостока, где уже начали цвести березы, запершило в горле – начинается аллергия, поллиноз по-медицински. Да шейный радикулит прихватил. А на даче ждет КАМАЗ навозу, супруга успела добыть. Вот разбросаем навоз – это дней на пять работы – и пойдут сопли рекой; это каждый год так. А там – стеклить теплицу, сажать картошку… пошли весенне-летние заботы. Вот только обойдется мне аллергия просто соплями или опять будет душить, как в прошлом году?
Подорожал бензин. А у меня есть мопед, на нем на дачу дешевле ездить. Извернусь.
…По телевизору и радио разговоры ни о чем, как и на том пресловутом съезде. Посидели, побазарили, разошлись. Как я понял, целью съезда и было-то: не дать народу землю и не принять новую Конституцию. Не дали и не приняли. А народ как-то ловко привели к одной мысли – о зарплате, и к одной страсти: а сколько получает сосед и почему я – меньше? Больше народ ни о чем не думает; ну, еще о картошке.
Четырнадцать нерабочих дней в мае, в разваливающейся стране, правительство которой декларирует переход к новым экономическим отношениям, реформам и прочим шумным мероприятиям – и направляет народ на осуществление этих реформ таким вот образом… это верх разврата. И дураку понятно, что все обрушилось безвозвратно и никто ситуацию не контролирует. Идет грандиозный, обвальный спад.
К осени страна, вероятно, захлебнется в гиперинфляции. О пенсионерах нет и речи: они, бедные, ночами в очередях у сберкасс, с февраля денег не могут получить. К осени, видимо, выберем все запасы товаров, и выручка в магазинах станет равной нулю. Производство будет стоять, налоги тоже будет платить не за что и нечем. Не дай Бог потерять работу. «Совковая» безработица – это беспредел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Так не бойтесь. Я просчитаю все. И запас по углу атаки, и приборную скорость, и изменение температуры воздуха на высоте, и высоту грозовых облаков, и просветы между ними; и у встречных бортов спрошу, и у диспетчера, и посоветуюсь с моим экипажем, который – часть меня. Я этот экипаж подобрал, воспитал личным примером, слетался с ним, изучил как самого себя и верю ему, как своим рукам.
Я верю своему старому крылу, своим изношенным двигателям, своим раздолбанным приборам. Да, что-то может забарахлить – я это все учитываю, как земной человек учитывает, что у него бурчит в животе и может на полпути прихватить… ну, в кустики… Только в воздухе кустиков нет; надо как-то выкручиваться. Я к этому готов. Мой экипаж к этому готов. Бригада проводников к этому готова. Диспетчер на земле тоже к этому готов. Понадобится – опытные инженеры с земли дадут совет, что делать с матчастью, как поступить в нестандартной ситуации.
Поэтому перед фронтом – пассажиры пристегнуты, проводники на своих местах, экипаж подобрался и готов к ожидаемым неприятностям, диспетчер на земле следит, а я, Капитан, обладающий в полной мере чувством Полета, полагаясь на это чувство, обобщив всю информацию, принимаю решение и воплощаю его в команде:
– Проси 12100.
И мы проходим этот, который уже по счету, фронт – чуткие, как дикие звери среди дикой природы, в сумрачных облачных джунглях Неба.
Из дневника
Я чегой-то сдуру сегодня вместо выпуска закрылков сунул на выпуск уже стоящую нейтрально рукоятку выпуска шасси. Заскок. А вчера вместо выпуска шасси сдвинул было рукоятку закрылков… рявкнула сирена, я автоматически переиграл назад, закрылки и не стронулись с места… С чего бы это?
С чего бы это. Практически подряд – два тяжелейших ночных рейса. Хотя я после Комсомольска и выспался, хотя и подремал днем полчаса перед Москвой, хотя весь полет туда и обратно спать вроде бы не хотелось… но дома на снижении усталость таки взяла свое, и с трех тысяч до 1800 я трижды проваливался в сон, видел три отчетливых сновидения. Вареный, раздирая глаза на траверзе полосы, чувствовал себя как под наркозом; глядеть не хотелось на зеленеющее небо, на цепочку огней ВПП, проплывающих в сумерках под крылом.
Вот существует расхожее понятие, что летчик – человек железный и не позволит себе ни секунды расслабиться в полете, тем более, перед посадкой.
А летчик – просто человек. Ему после двух подряд бессонных ночей хочется спать сильнее, чем спящему у него за спиной, исстрадавшемуся в зале ожидания пассажиру, который летает пару раз в году.
Но где ж авиакомпании набраться тех летчиков, чтобы каждому после ночного рейса можно было дать полагающиеся по науке 48 часов отдыха. Я другой такой страны не знаю. Везде в авиакомпаниях летчиков держат определенное, минимальное количество. Везде используются резервы гибкого человеческого организма. Только в других странах за эту гибкость платят деньги. А у нас это и деньгами-то стыдно назвать, и те – задерживают месяцами. Ездовой пес должен быть вынослив.
Денег в отряде не было. Перемучились в штурманской, пока рассвело, дождались открытия конторы, бросились толпой занимать очередь к кассе… болтался листок с перечнем фамилий… иной, в наивняке своем, записался еще с вечера… Окошко так и не открылось.
Поехали домой на служебном автобусе, стоя, как сельди в бочке. Дремалось, и я тут же завалился спать – с двух до шести вечера, потом встал, поужинал и снова лег – с восьми вечера до шести утра. Выспался, но вялый, как та веревка. Вечером ночной резерв, надо бы подремать: совершенно не исключается, что подымут ночью на рейс. Третья ночь подряд…
– Ты выспался? Чего тебе еще надо?
– Мне надо бы режим…
– Ха-ха-ха. Знал, куда шел.
Надо сходить в гараж, потом, может, часок подремать – и на служебном автобусе в отряд: а вдруг там деньги?
Деньги привозят прямо из агентства, что наскребут по кассам за билеты – тут же в отряд; хватает на двадцать человек, да и те ездят по три дня подряд, занимают очередь.
И бутылки не сдашь, нигде не принимают.
…Весна нынче запаздывает. Ночью еще мороз, днем один за другим проходят фронтики, не поймешь, теплые или холодные, подсыпают снегу, но солнышко уже набирает силу: кругом грязь. Граница двух воздушных масс, теплой и холодной, никак не поднимется севернее нашей параллели, а колышется точно над нами. Иногда от волны ее колебаний рождаются мелкие дохлые циклончики-однодневки… и вот результат: такая гнилая весна.
Машину оперил. Теперь надо ставить на место агрегаты, электропроводку, довести до ума двигатель, а дальше, уже на ходу – шпаклевать и готовить поверхность под покраску, эксплуатируя машину в сухие дни.
Мазать еще и мазать изолом гнилое железо, пусть доживает век под битумной грязью, может, хватит лет на десять – «Москвичи» живучие…
А тут после Владивостока, где уже начали цвести березы, запершило в горле – начинается аллергия, поллиноз по-медицински. Да шейный радикулит прихватил. А на даче ждет КАМАЗ навозу, супруга успела добыть. Вот разбросаем навоз – это дней на пять работы – и пойдут сопли рекой; это каждый год так. А там – стеклить теплицу, сажать картошку… пошли весенне-летние заботы. Вот только обойдется мне аллергия просто соплями или опять будет душить, как в прошлом году?
Подорожал бензин. А у меня есть мопед, на нем на дачу дешевле ездить. Извернусь.
…По телевизору и радио разговоры ни о чем, как и на том пресловутом съезде. Посидели, побазарили, разошлись. Как я понял, целью съезда и было-то: не дать народу землю и не принять новую Конституцию. Не дали и не приняли. А народ как-то ловко привели к одной мысли – о зарплате, и к одной страсти: а сколько получает сосед и почему я – меньше? Больше народ ни о чем не думает; ну, еще о картошке.
Четырнадцать нерабочих дней в мае, в разваливающейся стране, правительство которой декларирует переход к новым экономическим отношениям, реформам и прочим шумным мероприятиям – и направляет народ на осуществление этих реформ таким вот образом… это верх разврата. И дураку понятно, что все обрушилось безвозвратно и никто ситуацию не контролирует. Идет грандиозный, обвальный спад.
К осени страна, вероятно, захлебнется в гиперинфляции. О пенсионерах нет и речи: они, бедные, ночами в очередях у сберкасс, с февраля денег не могут получить. К осени, видимо, выберем все запасы товаров, и выручка в магазинах станет равной нулю. Производство будет стоять, налоги тоже будет платить не за что и нечем. Не дай Бог потерять работу. «Совковая» безработица – это беспредел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81