Если такое случится, я буду ему сочувствовать и жалеть. Ибо, на мой взгляд, президентская ноша совсем незавидная.
И в студии Театра им. К. С. Станиславского, и на картине «Я шагаю по Москве» мы были знакомы, товариществовали, но не дружили. Дружба началась с «Переклички». После «До свидания, мальчики» мне поступили два предложения. Одно от Алова и Наумова — главная роль в сценарии Леонида Зорина по «Скверному анекдоту» Ф. М. Достоевского. Другое — роль в новой картине Георгия Николаевича Данелия «Тридцать три». Данелия поставил вопрос ребром:
— Или я, или Алов с Наумовым!
Мне же хотелось совместить обе работы.
Он опять:
— Или я, или они!
Я выбрал Достоевского.
— Так друзья не поступают! — обиделся Георгий Николаевич.
В результате Алов с Наумовым не утвердили меня. И в «Тридцать три» я не снялся. Через несколько месяцев иду по «Мосфильму». Настигает, останавливается микроавтобус. Дверцу открывает Георгий Николаевич:
— Садись, подвезу.
Мы помирились.
Известный сценарист Даниил Яковлевич Храбровицкий (автор «Чистого неба» Г. Чухрая) дебютировал в качестве режиссера кинокартиной «Перекличка». Директором фильма был Николай Миронович Слезберг. Личность примечательная. Бывший хозяин фирмы «Тульские самовары». Высокий, похожий на генерала де Голля, носил французские костюмы (сестра из Парижа присылала), говорил тонким голосом:
— Женя, у вас сколько комнат?
— Две.
— У нас двадцать шесть было. Монгольское посольство теперь.
Все свои капиталы Николай Миронович сдал «Советам». Лично Дзержинскому. Феликс Эдмундович деньги оприходовал, спросил:
— А что же с таким состоянием за кордон не махнули?
— Вы поляк, вы меня не поймете, — ответил Слезберг.
Он был «выкрест», крещеный еврей — православный. И Железный Феликс выписал ему мандат: «Подателя сего не трогать! Председатель ВЧК Дзержинский». И Николая Мироновича не арестовали. Ни в 37-м году, ни в 49-м во время борьбы с «космополитами».
Еще до начала съемок мне позвонил заместитель Слезберга:
— Куда вам машину прислать?
— В Щукинское училище. А куда ехать?
— На Кропоткинскую.
— Да там два шага, я сам дойду.
— Нет, не надо. За вами заедут.
Приехал «ЗИС-110» — начальственная машина сталинских времен. Через пять минут привезли меня в многонаселенную коммуналку, в комнаты Слезберга, обставленные екатерининской мебелью. Столик карельской березы сервирован дорогим фарфором. Парадные кресла друг против друга. Как на переговорах в Кремле. Николай Миронович по-светски радушно встречает:
— Как доехали?
— Слава Богу! — отвечаю.
— Присаживайтесь... Хорошая погода.
— Да. Потеплело.
— Чай. Не стесняйтесь, прошу вас. Конфеты, печенье.
— Спасибо.
— Ну что же, приступим к делу. Работа предстоит тяжелая. Белорусский город Борисов — танковая столица под Минском. Полтора месяца. Режим в основном ночной. За всю роль мы предлагаем аккорд в сумме... — Николай Миронович называет цифру.
Пауза. Я опускаю глаза. Переспрашиваю ту же цифру с вопросом. Слезберг без паузы увеличивает ее в полтора раза. Я соглашаюсь, купленный его щедростью на корню.
— Переделайте, — бросает он заместителю, стоящему за его спиной по правую руку чуть согнувшись.
Тот разрывает приготовленный в руках договор, пишет новый. Контракт подписан.
Позже я понимаю, что на меня было заложено в смете в два раза больше. Но я очарован. Он не торгуется. Он хозяин фирмы «Тульские самовары». Капиталист по сути и по манере. Он не ловчит — он предвидит. Однажды после отснятой тяжелой драматической сцены он встречает меня в коридоре гостиницы:
— Женя, вы прекрасно сыграли. Зайдите ко мне.
Захожу. Его супруга, бывшая балерина, предлагает бульон с пирожком собственного приготовления (вечерами они с Николаем Мироновичем играли в порнографические карты и пили бульон. Она гордилась, что он еще нравится молоденьким женщинам и они ему тоже).
— Это вам, Женя. — Он протягивает мне конверт.
— Что это?
— Прибавка — деньги. Я плачу артисту столько, сколько он стоит!
Николай Миронович никогда не экономил на людях. Он считал, что для этого есть дрова.
— Что вы такой грустный, Николай Миронович?
— Да как же, Женя. Завтра снимаем сцену ночного боя. Минск-Товарная. Юра Сокол (оператор картины, теперь в Австралии — «Сокол корпорейшн продакшн») велел два товарных состава сжечь на заднем плане.
— И что же? — деликатно успокаиваю его я.
— А на хрена? — задумчиво вопрошает он.
Приехал лесничий.
— Вы нам гектар леса танками повалили! Мы на вас в суд подадим! Иск предъявим!
— У вас ничего не выйдет, — отказывается Николай Миронович.
— Почему?
— У меня связи очень большие.
Репетиция в номере у Храбровицкого. Даниил Яковлевич, Юра Сокол, Никита и я. Спрашиваю режиссера:
— Что вы хотите здесь, в этой сцене?
— Я хочу, Женя, чтобы все, так сказать, было на чистом сливочном масле.
Стук в дверь. Входит Слезберг. В руках у него несколько досье из картотеки «Мосфильма».
— Извините, Даниил Яковлевич, Юра, Женя, Никита, я вот что. Городишко тут маленький. Девчонки провинциальные. А «бульбашки» — они очень рано развиваются. Думаешь, ей девятнадцать, а ей четырнадцать...
— Вы что, Николай Миронович, мы репетируем. Какие «бульбашки»? — заводится Храбровицкий.
Николай Миронович продолжает все о своем:
— Я же говорю: думаешь, ей двадцать пять, а ей пятнадцать, а это подсудное дело. А тут вот есть по девять пятьдесят, есть по десять пятьдесят, даже по одиннадцать пятьдесят за съемочный день...
— Вы что, так сказать, какие одиннадцать пятьдесят, какие девчонки? Я не понимаю, так сказать! — багровеет Храбровицкий.
Николай Миронович невозмутим:
— Я же говорю, городишко маленький. Думаешь, ей девятнадцать, а ей сами понимаете. А тут вот свои штатные на зарплате...
— Вы что, так сказать, я Сталинград брал! — орет Храбровицкий.
— При чем тут Сталинград, — грустно недоумевает Николай Миронович, — я говорю, кого трахать будете?
Мы с Никитой и Юра еле сдерживаемся, чтобы не разрыдаться от смеха.
Однако, действительно, борисовские девчонки не оставляли нас своим вниманием. Бывало так, что, вернувшись под утро с ночной смены, я или Никита, открыв ключом дверь своего номера, обнаруживали в нем незнакомку.
— Как вы сюда попали?
— Ой, извините, я комнату перепутала...
Так что заботы Слезберга были небезосновательны. Николай Миронович внимательно относился ко всем членам киногруппы, но не допускал фамильярности и уравниловки. Все знали свое место: и рабочие, и творческий персонал. И не дай Бог, если на съемку кто-то прихватит с собой посторонних.
Но Настя Вертинская выбрала Михалкова
Однажды ночью километрах в двадцати от города снимали довольно простые актерские планы, но осложненные операторскими спецэффектами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
И в студии Театра им. К. С. Станиславского, и на картине «Я шагаю по Москве» мы были знакомы, товариществовали, но не дружили. Дружба началась с «Переклички». После «До свидания, мальчики» мне поступили два предложения. Одно от Алова и Наумова — главная роль в сценарии Леонида Зорина по «Скверному анекдоту» Ф. М. Достоевского. Другое — роль в новой картине Георгия Николаевича Данелия «Тридцать три». Данелия поставил вопрос ребром:
— Или я, или Алов с Наумовым!
Мне же хотелось совместить обе работы.
Он опять:
— Или я, или они!
Я выбрал Достоевского.
— Так друзья не поступают! — обиделся Георгий Николаевич.
В результате Алов с Наумовым не утвердили меня. И в «Тридцать три» я не снялся. Через несколько месяцев иду по «Мосфильму». Настигает, останавливается микроавтобус. Дверцу открывает Георгий Николаевич:
— Садись, подвезу.
Мы помирились.
Известный сценарист Даниил Яковлевич Храбровицкий (автор «Чистого неба» Г. Чухрая) дебютировал в качестве режиссера кинокартиной «Перекличка». Директором фильма был Николай Миронович Слезберг. Личность примечательная. Бывший хозяин фирмы «Тульские самовары». Высокий, похожий на генерала де Голля, носил французские костюмы (сестра из Парижа присылала), говорил тонким голосом:
— Женя, у вас сколько комнат?
— Две.
— У нас двадцать шесть было. Монгольское посольство теперь.
Все свои капиталы Николай Миронович сдал «Советам». Лично Дзержинскому. Феликс Эдмундович деньги оприходовал, спросил:
— А что же с таким состоянием за кордон не махнули?
— Вы поляк, вы меня не поймете, — ответил Слезберг.
Он был «выкрест», крещеный еврей — православный. И Железный Феликс выписал ему мандат: «Подателя сего не трогать! Председатель ВЧК Дзержинский». И Николая Мироновича не арестовали. Ни в 37-м году, ни в 49-м во время борьбы с «космополитами».
Еще до начала съемок мне позвонил заместитель Слезберга:
— Куда вам машину прислать?
— В Щукинское училище. А куда ехать?
— На Кропоткинскую.
— Да там два шага, я сам дойду.
— Нет, не надо. За вами заедут.
Приехал «ЗИС-110» — начальственная машина сталинских времен. Через пять минут привезли меня в многонаселенную коммуналку, в комнаты Слезберга, обставленные екатерининской мебелью. Столик карельской березы сервирован дорогим фарфором. Парадные кресла друг против друга. Как на переговорах в Кремле. Николай Миронович по-светски радушно встречает:
— Как доехали?
— Слава Богу! — отвечаю.
— Присаживайтесь... Хорошая погода.
— Да. Потеплело.
— Чай. Не стесняйтесь, прошу вас. Конфеты, печенье.
— Спасибо.
— Ну что же, приступим к делу. Работа предстоит тяжелая. Белорусский город Борисов — танковая столица под Минском. Полтора месяца. Режим в основном ночной. За всю роль мы предлагаем аккорд в сумме... — Николай Миронович называет цифру.
Пауза. Я опускаю глаза. Переспрашиваю ту же цифру с вопросом. Слезберг без паузы увеличивает ее в полтора раза. Я соглашаюсь, купленный его щедростью на корню.
— Переделайте, — бросает он заместителю, стоящему за его спиной по правую руку чуть согнувшись.
Тот разрывает приготовленный в руках договор, пишет новый. Контракт подписан.
Позже я понимаю, что на меня было заложено в смете в два раза больше. Но я очарован. Он не торгуется. Он хозяин фирмы «Тульские самовары». Капиталист по сути и по манере. Он не ловчит — он предвидит. Однажды после отснятой тяжелой драматической сцены он встречает меня в коридоре гостиницы:
— Женя, вы прекрасно сыграли. Зайдите ко мне.
Захожу. Его супруга, бывшая балерина, предлагает бульон с пирожком собственного приготовления (вечерами они с Николаем Мироновичем играли в порнографические карты и пили бульон. Она гордилась, что он еще нравится молоденьким женщинам и они ему тоже).
— Это вам, Женя. — Он протягивает мне конверт.
— Что это?
— Прибавка — деньги. Я плачу артисту столько, сколько он стоит!
Николай Миронович никогда не экономил на людях. Он считал, что для этого есть дрова.
— Что вы такой грустный, Николай Миронович?
— Да как же, Женя. Завтра снимаем сцену ночного боя. Минск-Товарная. Юра Сокол (оператор картины, теперь в Австралии — «Сокол корпорейшн продакшн») велел два товарных состава сжечь на заднем плане.
— И что же? — деликатно успокаиваю его я.
— А на хрена? — задумчиво вопрошает он.
Приехал лесничий.
— Вы нам гектар леса танками повалили! Мы на вас в суд подадим! Иск предъявим!
— У вас ничего не выйдет, — отказывается Николай Миронович.
— Почему?
— У меня связи очень большие.
Репетиция в номере у Храбровицкого. Даниил Яковлевич, Юра Сокол, Никита и я. Спрашиваю режиссера:
— Что вы хотите здесь, в этой сцене?
— Я хочу, Женя, чтобы все, так сказать, было на чистом сливочном масле.
Стук в дверь. Входит Слезберг. В руках у него несколько досье из картотеки «Мосфильма».
— Извините, Даниил Яковлевич, Юра, Женя, Никита, я вот что. Городишко тут маленький. Девчонки провинциальные. А «бульбашки» — они очень рано развиваются. Думаешь, ей девятнадцать, а ей четырнадцать...
— Вы что, Николай Миронович, мы репетируем. Какие «бульбашки»? — заводится Храбровицкий.
Николай Миронович продолжает все о своем:
— Я же говорю: думаешь, ей двадцать пять, а ей пятнадцать, а это подсудное дело. А тут вот есть по девять пятьдесят, есть по десять пятьдесят, даже по одиннадцать пятьдесят за съемочный день...
— Вы что, так сказать, какие одиннадцать пятьдесят, какие девчонки? Я не понимаю, так сказать! — багровеет Храбровицкий.
Николай Миронович невозмутим:
— Я же говорю, городишко маленький. Думаешь, ей девятнадцать, а ей сами понимаете. А тут вот свои штатные на зарплате...
— Вы что, так сказать, я Сталинград брал! — орет Храбровицкий.
— При чем тут Сталинград, — грустно недоумевает Николай Миронович, — я говорю, кого трахать будете?
Мы с Никитой и Юра еле сдерживаемся, чтобы не разрыдаться от смеха.
Однако, действительно, борисовские девчонки не оставляли нас своим вниманием. Бывало так, что, вернувшись под утро с ночной смены, я или Никита, открыв ключом дверь своего номера, обнаруживали в нем незнакомку.
— Как вы сюда попали?
— Ой, извините, я комнату перепутала...
Так что заботы Слезберга были небезосновательны. Николай Миронович внимательно относился ко всем членам киногруппы, но не допускал фамильярности и уравниловки. Все знали свое место: и рабочие, и творческий персонал. И не дай Бог, если на съемку кто-то прихватит с собой посторонних.
Но Настя Вертинская выбрала Михалкова
Однажды ночью километрах в двадцати от города снимали довольно простые актерские планы, но осложненные операторскими спецэффектами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72