Так... Записка первая: «Пожалуйста, расскажите подробнее о себе. Кто ваша жена?» Знаете, на киностудии есть актерский отдел, где на каждого актера заведена учетная карточка. Так вот, обо мне там написано следующее: «Докучаев Сергей Александрович, год рождения 1945, русский, сложение астеническое, рост 178 сантиметров, шатен, глаза голубые, голос баритональный, немного играет на гитаре и фортепиано, спортивных разрядов не имеет».
А жена у меня — красавица. Не правда ли, довольно банальная вырисовывается картина? К сожалению, более подробно о себе ничего сказать не могу. Потому что сам еще не до конца разобрался в этом вопросе.
Так... Следующая записка: «Уважаемый Сергей Александрович! В печати промелькнуло сообщение о том, что вскоре будет опубликована ваша повесть. О чем она, если не секрет?» Да... Вы знаете, я, действительно, как-то по неосторожности сказал об этом в одном интервью, но, честно говоря, так до конца и не уверен, будет ли она опубликована. Боюсь сглазить... все не так просто... О чем моя повесть? Трудно вот так, здесь, в двух словах сказать об этом... О чем моя жизнь? Можно так спросить? Я когда-то надумал и записал, что каждый человек создает вокруг себя психическое, или психологическое, что ли, пространство. Большой человек — большое пространство. У маленького — закоулочек, закуток. Иные притягивают, иные пленяют, иные отталкивают. Некоторые даже очень профессионально занимаются такой работой. Писатели, композиторы, вообще поэты — артисты, художники... Миры заселяют. Мир дарят нам. Кому-то не хватает. Кто-то задыхается. Ну, действительно, некоторые не могут никак без книг или без музыки там, положим... как без рук. А артист — драматический или кинолицедей — пожалуй, чаще других то здесь, то там... Меняет предлагаемые обстоятельства. И вымышленные, и реальные. Много ездит, много играет. Здесь — один я, а там — другой, третий, четвертый, десятый... И все — я. И не я. Не знаю, понравился ли вам мой ответ?
Так... Еще записка: «Скажите, Сергей Александрович, вам не кажется, что вы на себя очень много берете? Воображаете? Все „я“ да „я“, а „я“, между прочим, последняя буква в алфавите. Поскромнее, советую, поскромнее! Лучше расскажите что-нибудь из смешного. Вам это больше идет. Извините, конечно».
— Простите, но я вынуждена вмешаться, — громко прервала пестро одетая женщина с корзиной цветов, поднимаясь на сцену. — А мне в свою очередь, — объявила она, — хочется в заключение поблагодарить уважаемого Сергея Александровича от лица устроителей сегодняшней встречи за интересное и содержательное выступление и вручить ему нашу скромную икебану — эти цветы, любовно выращенные нашими женщинами в нашем подсобном хозяйстве. Огромных вам творческих успехов, Сергей Александрович, и в личной жизни! Не обидитесь? Нет? Не обидитесь? Ну, пожалуйста! Если я назову вас Сережа, по-матерински, и пожму вашу руку? Вот... Вот так... Так держать!
«Да-да, пожалуйста», — подумал я и улыбнулся.
— А мы переходим к следующей страничке нашего устного журнала, — вдруг посуровела пестро одетая, — страница называется «Индийские йоги — кто они?».
«Fasten your belts» (« Пристегните ремни »)
Сосны, ели, кустарник поодаль — остатки вырезанного краюхой леса, само поле, скорее походившее на луг зеленью да цветами упрямыми меж бетонных плит, и даже, казалось, птицы — словно попали под стеклянный колпак нового здания аэровокзала. Старое деревянное здание из некрашеных бревен более подходило здешнему захолустью.
Я отказался идти в буфет, остался караулить вещи. Он не настаивал долго, ушел один. Мы были на ты, хотя познакомились утром сегодня, перед самым началом работы. Он сам так захотел — видно, привык так. Так ему, видно, легче. Он был значительно старше и меня, и многих, да, пожалуй, старше нас всех на натурной площадке. Одет невпопад, не со вкусом, но неярко, стерто, неприметно в толпе. И лицо из толпы — обычнее обычного. Во всем этом и была его необычность среди нас, за это его и ценили. Объявили посадку.
— Извини, у тебя термоса нет? — поинтересовался он возвратившись.
— Нет, а зачем тебе?
— Армянский коньяк, понимаешь, нашелся в буфете. И внутрь, как говорится, взял, и с собой. Так-то ведь из бутылки неделикатно в салоне. Как можно! А из термоса — вроде чай, знаешь... Ты-то что, в завязке или вообще не пьешь?
— Вообще.
— Совсем, значит. А куришь?
— Нет.
— Молодец! Значит, не пьешь, не куришь... Что же ты целый день делаешь, как говорится?
Я не нашелся с ответом, поэтому разговор продолжили уже на взлете, пристегнув ремни. Самолет целиком был зафрахтован «Интуристом». Красочные англоязычные старушки в химических перманентах, их бодро дряхлеющие кавалеры — и мы по спецброни, в виде исключения, в самом хвосте.
— Какими иностранными языками владеете?
— Не владею.
— Как мы в этом похожи! А жаль, знаешь, — признался он, — так иногда хочется поболтать с басурманами.
— Отчего ты в загранку на гастроли не выехал? — спросил я. — Не взяли?
— У меня бюллетень. Уговаривали, я отказался. Продлил больничный, а сам сюда. Ха-ха! В случае чего, ты меня не видал, как говорится.
— Приболел?
— Ага.
— А что такое?
— Инфаркт.
— Как?
— Так.
— Шутишь?
— Нет, серьезно. Недели три отвалялся.
— Да ты что? Какого же ты лешего летаешь, снимаешься, коньяк пьешь?
— Да что, знаешь... Дочь взрослая, жена старая... А захочу, дам дуба, все переснимать будете! Испугался?
— Зря ты так.
— Это ты зря! Эх ты... Я еще с утра по нечетным, знаешь, на радио успеваю. В детской редакции. Святое дело — ребятишки! Рефлекс! Великая вещь, Маршал.
— Почему маршал?
— Я тебя Маршалом буду величать. Чую, далеко пойдешь. Если не споткнешься, как говорится. Слушай, был у нас Дедушка, знаешь. Сколько себя помню, все его Дедушкой в театре звали. В молодости блистал нарасхват. Герой не герой — фат, одним словом. Не выдержал себя, сломался, запил, опустился, как говорится, Дедушкой на выходах. Занимал часто, не отдавал — перестали давать. Потом статейки лудить намастырился, в газеты сносил. Мол, пятьдесят лет за сценой Иван Иванович Иванов ставит в темноте чистые перемены, как говорится, не промахнется, по меткам, аккурат одно в одно. Слава невидимому труженику Мельпомены... И будьте любезны, Дедушка, получите червонец, расслабьтесь в Театральном обществе. Так и пошло-поехало... Знакомства завел, сам в театральной энциклопедии прописался как мастер маленькой роли. Да что говорить, трезвый — золото Дедушка, напьется — осел, сладу нет. А если спектакль, если на сцену вот-вот... «Ваш выход, мастер» — а он в лоскуты, ни тпру ни ну, как говорится. Тут одно средство — запеть:
От Москвы до Бреста нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли...
С «лейкой» и с блокнотом, а то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
А жена у меня — красавица. Не правда ли, довольно банальная вырисовывается картина? К сожалению, более подробно о себе ничего сказать не могу. Потому что сам еще не до конца разобрался в этом вопросе.
Так... Следующая записка: «Уважаемый Сергей Александрович! В печати промелькнуло сообщение о том, что вскоре будет опубликована ваша повесть. О чем она, если не секрет?» Да... Вы знаете, я, действительно, как-то по неосторожности сказал об этом в одном интервью, но, честно говоря, так до конца и не уверен, будет ли она опубликована. Боюсь сглазить... все не так просто... О чем моя повесть? Трудно вот так, здесь, в двух словах сказать об этом... О чем моя жизнь? Можно так спросить? Я когда-то надумал и записал, что каждый человек создает вокруг себя психическое, или психологическое, что ли, пространство. Большой человек — большое пространство. У маленького — закоулочек, закуток. Иные притягивают, иные пленяют, иные отталкивают. Некоторые даже очень профессионально занимаются такой работой. Писатели, композиторы, вообще поэты — артисты, художники... Миры заселяют. Мир дарят нам. Кому-то не хватает. Кто-то задыхается. Ну, действительно, некоторые не могут никак без книг или без музыки там, положим... как без рук. А артист — драматический или кинолицедей — пожалуй, чаще других то здесь, то там... Меняет предлагаемые обстоятельства. И вымышленные, и реальные. Много ездит, много играет. Здесь — один я, а там — другой, третий, четвертый, десятый... И все — я. И не я. Не знаю, понравился ли вам мой ответ?
Так... Еще записка: «Скажите, Сергей Александрович, вам не кажется, что вы на себя очень много берете? Воображаете? Все „я“ да „я“, а „я“, между прочим, последняя буква в алфавите. Поскромнее, советую, поскромнее! Лучше расскажите что-нибудь из смешного. Вам это больше идет. Извините, конечно».
— Простите, но я вынуждена вмешаться, — громко прервала пестро одетая женщина с корзиной цветов, поднимаясь на сцену. — А мне в свою очередь, — объявила она, — хочется в заключение поблагодарить уважаемого Сергея Александровича от лица устроителей сегодняшней встречи за интересное и содержательное выступление и вручить ему нашу скромную икебану — эти цветы, любовно выращенные нашими женщинами в нашем подсобном хозяйстве. Огромных вам творческих успехов, Сергей Александрович, и в личной жизни! Не обидитесь? Нет? Не обидитесь? Ну, пожалуйста! Если я назову вас Сережа, по-матерински, и пожму вашу руку? Вот... Вот так... Так держать!
«Да-да, пожалуйста», — подумал я и улыбнулся.
— А мы переходим к следующей страничке нашего устного журнала, — вдруг посуровела пестро одетая, — страница называется «Индийские йоги — кто они?».
«Fasten your belts» (« Пристегните ремни »)
Сосны, ели, кустарник поодаль — остатки вырезанного краюхой леса, само поле, скорее походившее на луг зеленью да цветами упрямыми меж бетонных плит, и даже, казалось, птицы — словно попали под стеклянный колпак нового здания аэровокзала. Старое деревянное здание из некрашеных бревен более подходило здешнему захолустью.
Я отказался идти в буфет, остался караулить вещи. Он не настаивал долго, ушел один. Мы были на ты, хотя познакомились утром сегодня, перед самым началом работы. Он сам так захотел — видно, привык так. Так ему, видно, легче. Он был значительно старше и меня, и многих, да, пожалуй, старше нас всех на натурной площадке. Одет невпопад, не со вкусом, но неярко, стерто, неприметно в толпе. И лицо из толпы — обычнее обычного. Во всем этом и была его необычность среди нас, за это его и ценили. Объявили посадку.
— Извини, у тебя термоса нет? — поинтересовался он возвратившись.
— Нет, а зачем тебе?
— Армянский коньяк, понимаешь, нашелся в буфете. И внутрь, как говорится, взял, и с собой. Так-то ведь из бутылки неделикатно в салоне. Как можно! А из термоса — вроде чай, знаешь... Ты-то что, в завязке или вообще не пьешь?
— Вообще.
— Совсем, значит. А куришь?
— Нет.
— Молодец! Значит, не пьешь, не куришь... Что же ты целый день делаешь, как говорится?
Я не нашелся с ответом, поэтому разговор продолжили уже на взлете, пристегнув ремни. Самолет целиком был зафрахтован «Интуристом». Красочные англоязычные старушки в химических перманентах, их бодро дряхлеющие кавалеры — и мы по спецброни, в виде исключения, в самом хвосте.
— Какими иностранными языками владеете?
— Не владею.
— Как мы в этом похожи! А жаль, знаешь, — признался он, — так иногда хочется поболтать с басурманами.
— Отчего ты в загранку на гастроли не выехал? — спросил я. — Не взяли?
— У меня бюллетень. Уговаривали, я отказался. Продлил больничный, а сам сюда. Ха-ха! В случае чего, ты меня не видал, как говорится.
— Приболел?
— Ага.
— А что такое?
— Инфаркт.
— Как?
— Так.
— Шутишь?
— Нет, серьезно. Недели три отвалялся.
— Да ты что? Какого же ты лешего летаешь, снимаешься, коньяк пьешь?
— Да что, знаешь... Дочь взрослая, жена старая... А захочу, дам дуба, все переснимать будете! Испугался?
— Зря ты так.
— Это ты зря! Эх ты... Я еще с утра по нечетным, знаешь, на радио успеваю. В детской редакции. Святое дело — ребятишки! Рефлекс! Великая вещь, Маршал.
— Почему маршал?
— Я тебя Маршалом буду величать. Чую, далеко пойдешь. Если не споткнешься, как говорится. Слушай, был у нас Дедушка, знаешь. Сколько себя помню, все его Дедушкой в театре звали. В молодости блистал нарасхват. Герой не герой — фат, одним словом. Не выдержал себя, сломался, запил, опустился, как говорится, Дедушкой на выходах. Занимал часто, не отдавал — перестали давать. Потом статейки лудить намастырился, в газеты сносил. Мол, пятьдесят лет за сценой Иван Иванович Иванов ставит в темноте чистые перемены, как говорится, не промахнется, по меткам, аккурат одно в одно. Слава невидимому труженику Мельпомены... И будьте любезны, Дедушка, получите червонец, расслабьтесь в Театральном обществе. Так и пошло-поехало... Знакомства завел, сам в театральной энциклопедии прописался как мастер маленькой роли. Да что говорить, трезвый — золото Дедушка, напьется — осел, сладу нет. А если спектакль, если на сцену вот-вот... «Ваш выход, мастер» — а он в лоскуты, ни тпру ни ну, как говорится. Тут одно средство — запеть:
От Москвы до Бреста нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли...
С «лейкой» и с блокнотом, а то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72