Гроба — он им сначала не по кличке представился, а по имени-отчеству, Михаилом Ивановичем — это сильно заинтересовало. Уже потом Люба поняла, что про их каскадерство Гроб узнал заранее от Сусика и свели их с Михаилом Ивановичем вовсе не случайно.
Но тогда Гроб делал вид, будто ничего о них толком не знает, ахал, охал и поддакивал, восхищался их смелостью и лихостью. Ну и все жалел, что такие красивые девушки в кино больше не снимаются.
Люба с Соней вообще-то догадывались, что он их неспроста обхаживает, и думали, будто разговор кончится приглашением сняться для порнухи. Как ни странно, отказываться не собирались, вполне уже были морально готовы. Деньги у них были на финише.
Но вышло все совсем не так, как они предполагали. Хуже ли, лучше ли, теперь сказать трудно.
Добрый и приятный Михаил Иванович никуда их не приглашал и ничего конкретного не предлагал. Он вообще после этой вводной беседы надолго исчез и им не показывался. Зато Сусик привел некую Зоеньку, женщину слабую и беззащитную. Судя по всему, Сусик доводился ей не любовником, а просто «хорошим другом», и Зоенька порадовалась возможности поплакаться в жилетку Соне и Любе. Сусик, кстати, посидев часок с тремя дамами, сослался на какое-то срочное дело и смылся, и остаток вечера прошел в чисто женском кругу.
Оказалось, что у Зоеньки личная жизнь не сложилась, мужик, естественно, сволочь, отказывается от родного ребенка, но самое главное — измучил жену жуткой ревностью, хотя сам, сукин сын, гуляет где попало и с кем попало. Кроме того, он, злодей, собирается выгнать Зою на улицу из ее собственной квартиры, потому что она, дура, разрешила ему приватизировать жилплощадь на свое имя. Зоенька, рыдая, заявила, что жить не хочет, и показала девушкам пистолет «вальтер», которым был когда-то награжден ее покойный дед. Из этого пистолета она намеревалась застрелить сперва ребенка, а потом себя.
Все это было сыграно с большим блеском. Соня и Люба — особенно Соня, естественно! — выпив всего по три рюмашки и вроде бы ничуть не потеряв рассудительности, прониклись к Зоеньке отчаянным сочувствием, а к ее гаду-мужику — беспощадной ненавистью. Кто из них первая сказала, что Зое надо не самоубийствами заниматься, а расстрелять мужа-паскудника из этого «вальтера», — неизвестно. Люба всегда считала, что Соня, а Соня говорила, будто это была Любина идея.
На что Зоя объявила, будто у нее никогда не хватит духу выстрелить в супруга. Дескать, было же время, когда им было хорошо и т.д… А потом последовала новая серия плача и всхлипов, сопровождавшаяся очень достоверно сыгранной истерикой. Тут-то Соня и Люба — последняя увидела в этом деле аналогию с собственной историей — вопреки уговорам Зоечки решили вывести ее домашнего тирана в расход. Забесплатно, из одной женской солидарности.
Для дилетанток — хотя у каждой на душе уже было по трупу, профессионалками их называть было рано — сработали они очень лихо. Зоя показала им фотографию мужа, назвала подъезд и сообщила, что ровно в девять он выводит гулять собачку. Не страшную — микроскопического тойтерьера.
У Сони был глаз-алмаз — она один раз поглядела и все прикинула как надо. Подъезд находился рядом с аркой, выводящей на улицу. Там, на улице, должна была ждать машина. «Шестерку» им одолжил Сусик. Как позже выяснилось — угнанную. Соня оставалась за рулем, а Люба, закутавшись в старый платок и драное пальто без пуговиц, вошла во двор и притулилась, как старушка, в подъезде у батареи. Почти точно в девять мимо нее прошел искомый мужчина, державший в руках малюсенькую собачонку в красном жилетике. Люба дала ему дойти до двери, выхватила «вальтер» и выстрелила с полутора метров прямо в затылок. После этого выскочила во двор, где никто толком не мог ее разглядеть — дело происходило зимой, и в девять часов было уже совсем темно. Пробежав арку, она села в машину к Соне, где сняла пальто и платок, и машина покатила прочь. Проехав с километр по улице, свернули в проходной двор, сунули в мусорный контейнер пальто и платок, и, оставив машину в двух кварталах от станции метро, домой вернулись городским транспортом.
Уже удирая с места преступления, почуяли страх. Дома помалкивали, косились друг на друга. Ожидали, что их вот-вот поймают и посадят. А через день прочли заметку в газете, где говорилось об убийстве генерального директора такой-то фирмы, совершенном в подъезде…
Еще через день пришел Сусик и передал им пять тысяч баксов. Сказал, что от Зои. Позже, правда, выяснилось, что убитый фирмач ей никогда мужем не был, да и вообще дело было не семейной размолвкой, а разборкой по денежному интересу.
С этого времени они и занялись этим делом. Сперва работали для Гроба, а потом, когда его, в свою очередь, тюкнули в каком-то веселом доме, контора перешла к Олегу. Стали исполнять не только московские заказы, но и в другие города выезжать, и даже в страны СНГ.
Так шло до прошлого лета, когда после двух лет удачной, без проколов, работы не нарвались на неприятность, стоившую Соне жизни. Любе, тоже имевшей немало шансов перейти в спокойную категорию, повезло. Выкрутилась, хотя Олег, узнав, что они прокололись, готов был ее на куски разорвать. Буквально через день ее услуги понадобились, и, сделав, как говорится, «на общественных началах» еще пару заказов, Люба купила себе жизнь.
Но тут из многолетнего небытия возник Равалпинди…
ВСТРЕЧА В «РУССКОМ ВЕПРЕ»
Не столь уж далеко от засыпанных снегом Марфуток, где находилась Люба, в «охотничьем домике» (строго говоря, вполне приличном особняке), принадлежащем фирме «Русский вепрь», за столом попивали чай господа Иванцов, Тихонов и Соловьев. Сидели уже второй час. В течение первого Антон Борисович при небольшой поддержке Эдуарда Сергеевича излагал суть дела, а Виктор Семенович задумчиво кивал и изредка задавал вопросы. Наконец когда все, что желал сообщить прокурору взволнованный отец блудного сына (Иванцов все нюансы уже давно знал, но делал вид, будто первый раз слышит), было рассказано, страж законности задумчиво сказал:
— Да, господин Соловьев, что и говорить, ситуация непростая. Я понимаю, почему вы не обратились в прокуратуру по официальным каналам, и, почему в милицию не пошли, тоже понимаю. По-человечески, нравственно, так сказать. Военная прокуратура гарнизона, где служил ваш сын, уже сейчас вправе возбудить против него дело по статье 246, пункт «а» — самовольное оставление части военнослужащим срочной службы. Гуляет он, так сказать, уже более трех суток. Конечно, если не будет доказано, что он был насильно уведен под угрозой оружия в качестве заложника. Такой момент просматривается, если учесть, что против рядового Русакова военные уже возбуждают дело по статье 102, пункты «в» и «з» в дополнение к статье 247 «а» — дезертирство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Но тогда Гроб делал вид, будто ничего о них толком не знает, ахал, охал и поддакивал, восхищался их смелостью и лихостью. Ну и все жалел, что такие красивые девушки в кино больше не снимаются.
Люба с Соней вообще-то догадывались, что он их неспроста обхаживает, и думали, будто разговор кончится приглашением сняться для порнухи. Как ни странно, отказываться не собирались, вполне уже были морально готовы. Деньги у них были на финише.
Но вышло все совсем не так, как они предполагали. Хуже ли, лучше ли, теперь сказать трудно.
Добрый и приятный Михаил Иванович никуда их не приглашал и ничего конкретного не предлагал. Он вообще после этой вводной беседы надолго исчез и им не показывался. Зато Сусик привел некую Зоеньку, женщину слабую и беззащитную. Судя по всему, Сусик доводился ей не любовником, а просто «хорошим другом», и Зоенька порадовалась возможности поплакаться в жилетку Соне и Любе. Сусик, кстати, посидев часок с тремя дамами, сослался на какое-то срочное дело и смылся, и остаток вечера прошел в чисто женском кругу.
Оказалось, что у Зоеньки личная жизнь не сложилась, мужик, естественно, сволочь, отказывается от родного ребенка, но самое главное — измучил жену жуткой ревностью, хотя сам, сукин сын, гуляет где попало и с кем попало. Кроме того, он, злодей, собирается выгнать Зою на улицу из ее собственной квартиры, потому что она, дура, разрешила ему приватизировать жилплощадь на свое имя. Зоенька, рыдая, заявила, что жить не хочет, и показала девушкам пистолет «вальтер», которым был когда-то награжден ее покойный дед. Из этого пистолета она намеревалась застрелить сперва ребенка, а потом себя.
Все это было сыграно с большим блеском. Соня и Люба — особенно Соня, естественно! — выпив всего по три рюмашки и вроде бы ничуть не потеряв рассудительности, прониклись к Зоеньке отчаянным сочувствием, а к ее гаду-мужику — беспощадной ненавистью. Кто из них первая сказала, что Зое надо не самоубийствами заниматься, а расстрелять мужа-паскудника из этого «вальтера», — неизвестно. Люба всегда считала, что Соня, а Соня говорила, будто это была Любина идея.
На что Зоя объявила, будто у нее никогда не хватит духу выстрелить в супруга. Дескать, было же время, когда им было хорошо и т.д… А потом последовала новая серия плача и всхлипов, сопровождавшаяся очень достоверно сыгранной истерикой. Тут-то Соня и Люба — последняя увидела в этом деле аналогию с собственной историей — вопреки уговорам Зоечки решили вывести ее домашнего тирана в расход. Забесплатно, из одной женской солидарности.
Для дилетанток — хотя у каждой на душе уже было по трупу, профессионалками их называть было рано — сработали они очень лихо. Зоя показала им фотографию мужа, назвала подъезд и сообщила, что ровно в девять он выводит гулять собачку. Не страшную — микроскопического тойтерьера.
У Сони был глаз-алмаз — она один раз поглядела и все прикинула как надо. Подъезд находился рядом с аркой, выводящей на улицу. Там, на улице, должна была ждать машина. «Шестерку» им одолжил Сусик. Как позже выяснилось — угнанную. Соня оставалась за рулем, а Люба, закутавшись в старый платок и драное пальто без пуговиц, вошла во двор и притулилась, как старушка, в подъезде у батареи. Почти точно в девять мимо нее прошел искомый мужчина, державший в руках малюсенькую собачонку в красном жилетике. Люба дала ему дойти до двери, выхватила «вальтер» и выстрелила с полутора метров прямо в затылок. После этого выскочила во двор, где никто толком не мог ее разглядеть — дело происходило зимой, и в девять часов было уже совсем темно. Пробежав арку, она села в машину к Соне, где сняла пальто и платок, и машина покатила прочь. Проехав с километр по улице, свернули в проходной двор, сунули в мусорный контейнер пальто и платок, и, оставив машину в двух кварталах от станции метро, домой вернулись городским транспортом.
Уже удирая с места преступления, почуяли страх. Дома помалкивали, косились друг на друга. Ожидали, что их вот-вот поймают и посадят. А через день прочли заметку в газете, где говорилось об убийстве генерального директора такой-то фирмы, совершенном в подъезде…
Еще через день пришел Сусик и передал им пять тысяч баксов. Сказал, что от Зои. Позже, правда, выяснилось, что убитый фирмач ей никогда мужем не был, да и вообще дело было не семейной размолвкой, а разборкой по денежному интересу.
С этого времени они и занялись этим делом. Сперва работали для Гроба, а потом, когда его, в свою очередь, тюкнули в каком-то веселом доме, контора перешла к Олегу. Стали исполнять не только московские заказы, но и в другие города выезжать, и даже в страны СНГ.
Так шло до прошлого лета, когда после двух лет удачной, без проколов, работы не нарвались на неприятность, стоившую Соне жизни. Любе, тоже имевшей немало шансов перейти в спокойную категорию, повезло. Выкрутилась, хотя Олег, узнав, что они прокололись, готов был ее на куски разорвать. Буквально через день ее услуги понадобились, и, сделав, как говорится, «на общественных началах» еще пару заказов, Люба купила себе жизнь.
Но тут из многолетнего небытия возник Равалпинди…
ВСТРЕЧА В «РУССКОМ ВЕПРЕ»
Не столь уж далеко от засыпанных снегом Марфуток, где находилась Люба, в «охотничьем домике» (строго говоря, вполне приличном особняке), принадлежащем фирме «Русский вепрь», за столом попивали чай господа Иванцов, Тихонов и Соловьев. Сидели уже второй час. В течение первого Антон Борисович при небольшой поддержке Эдуарда Сергеевича излагал суть дела, а Виктор Семенович задумчиво кивал и изредка задавал вопросы. Наконец когда все, что желал сообщить прокурору взволнованный отец блудного сына (Иванцов все нюансы уже давно знал, но делал вид, будто первый раз слышит), было рассказано, страж законности задумчиво сказал:
— Да, господин Соловьев, что и говорить, ситуация непростая. Я понимаю, почему вы не обратились в прокуратуру по официальным каналам, и, почему в милицию не пошли, тоже понимаю. По-человечески, нравственно, так сказать. Военная прокуратура гарнизона, где служил ваш сын, уже сейчас вправе возбудить против него дело по статье 246, пункт «а» — самовольное оставление части военнослужащим срочной службы. Гуляет он, так сказать, уже более трех суток. Конечно, если не будет доказано, что он был насильно уведен под угрозой оружия в качестве заложника. Такой момент просматривается, если учесть, что против рядового Русакова военные уже возбуждают дело по статье 102, пункты «в» и «з» в дополнение к статье 247 «а» — дезертирство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146