Столько наворочал ошибок — стыдно вспомнить.
В принципе, вел он себя правильно, распутывал клубок за клубком. Ведь не бродить по тайге, заглядывая под каждый куст, за каждое дерево, не чаевничать с лесниками, пытаясь выжать из них сведения о сбежавшем «капитане».
Сыщик и сейчас уверен в том, что поиски грандовских информаторов — было важнейшей его задачей, которую он и выполнял. Другое дело, что увлеченный раскрытием офицеров-строителей, Евдокии, тощего дневального по штабу, просмотрел главное. Подозревал «помощника», не без этого, но дальше не двигался, упрямо считал прапорщика безобидным глупцом и болтуном. А тот оказался козырным тузом в колоде Убийцы…
— Советую тебе, сыскарь, в ножки поклониться Дениске, — внешне спокойно проговорил особист. На самом деле волновался — подрагивали губы, ещё больше покраснел нос. — Это он засек прапорщика и водителя, когда они крали грузовик. Заподозрил неладное и — ко мне. Сам понимаешь, дозваниваться до Нефедова, ожидать подмоги не было времени. Вот и пришлось мобилизовать строителей…
Федька и его коротконогий дружан лежат на полу, уткнувшись мордами в пол. Руки — за спиной, ноги привычно раздвинуты. Ничего не скажешь, опыт — великое дело! За свою многострадальную жизнь зекам не раз приходилось принимать аналогичные позы. Научились. Над ними стоит старшина Козелков, в руке — Федькин, вернее, Добятовский, пистолет.
Толкунов не лежит — под надзором раненного Дениски трясется в углу. Из глаз катятся слезы, стекают по жирному подбородку, ноги в коленях ходят ходуном. Ахметов с любопытством вертит в руках арбалет.
— Сашенька, цела? — развязывая руки «колдунье», заботливо спросил особист. — Успокойся, милая, все — позади. Спасибо тебе, милая, за службу!
Добято ещё больше прозрел. Так вот кто — агент Особого отдела! А он, недоумок, глупец, подозревал женщину в предательстве, гордился своей проницательностью, психологическим талантом! Любил и… подозревал! Мерзость какая!
— Я… не хотел… Меня заставили, — ноет прапорщик. — Тарас Викторович, подтвердите — помогал, как мог… Если бы этот выродок, — ткнул он грязным пальцем в Гранда, — решил вас убить, я бы ему…
— Заткнись, вонючее дерьмо! — выкрикнул Козелков и вдруг остановился, принюхался. — Братцы, он же обосрался с перепугу! — хрипло расхохотался он. Брезгливо, будто, дотронувшись до прапоршика, испачкал руки, вытер их о полу бушлата.
Серафим сейчас походил на опорожненный от воздуха воздушный шарик. Даже всегда выпученная грудь вжалась, арбузообразный живот опал, плечи опустились, колени подрагивают. От него, действительно, несет сортирными запахами.
А вот Гранд держится молодцом! Ногу закинул на ногу, высоко поднял красивую голову, в глазах вспыхивают и гаснут насмешливые огоньки, губы кривятся в ехидной улыбке. Дескать, думаешь подмял меня, мент? Ничего подобного — с помощью всемогущего отца-академика выкручусь, вывернусь и сполна расплачусь за теперяшнее унижение. Точно так же, как уже расплатился с твоим дружком, прокурором, его жинкой и с местными недоносками, позволившими себе грубость и хамство.
Добято, не отрываясь, смотрел ему в лицо. Но видел он не наглого бандюгу, не вонючего убийцу — истерзанного пытками Николая, растрелянных его жену и детей. Из глубины души к горлу подкатился комок ненависти. Казалось, он вот-вот разрастется и прервет и без того затрудненное дыхание.
Освобожденная от веревок Александра потерла красные рубцы на запястьях, опустилась на колени рядом с Тарасиком, принялась пальцами и зубами развязывать туго затянутые узлы. Одновременно, не стыдясь окружающих, целовала руки сыщика, поливала их слезами.
Добято невежливо, даже грубо, отстранил прильнувшую к нему женщину, не отрывая цепкого взгляда от побледневшего Гранда, протянул руку к пистолету, который держал Михаил.
— Прекрати, Тарасик. Не надо. Есть суд…
— Я ему — и суд, и прокурор, и защитник, и палач, — хрипло проговорил сыщик. — Больно уж мы милосердны и законнопослушны. Пролитая маньяком кровь требует расплаты!… Ты так говоришь потому, что не видел растерзанные этим садистом жертвы: не только мужчин — женщин, детей. Суд, говоришь? Проведут психиатрическую экспертизу, отправят в дурдом, там, не без помощи всесильного отца-академика, «вылечат», возвратят домой. И снова — убийства, издевательства? Ну, нет, этого не будет! К тому же, этот мозгляк сам признался в убийстве капитана и в других преступлениях. Пора оборвать кровавый след, который тянется за ним.
— Ничего я не говорил, ни в чем не признавался! — негромко возразил Гранд. — Прекратите издеваться! Лучше дайте мне лекарство — оно в правом кармане, в коробочке.
— Сейчас будет тебе «лекарство». Сразу вылечишься!
— Опомнись, милый, — тихо прошептала Александра. — Не пачкай руки ядовитой кровью… Опомнись!
— Отойди… Михаил, дай оружие!
Поколебавшись, особист вложил в протянутую руку Тарасика пистолет.
— Встать, недоносок!
В лице Гранда — ни кровинки. Даже тонкие, самоуверенные губы усохли, потеряли свой природный цвет. Его покинула всегдашняя самоуверенность, её сменил животный страх. В жестком взгляде сыщика Убийца прочитал смертный приговор, который не смягчить, тем более, не отменить.
— Это беззаконие, — хрипло, без малейшего следа недавней бравады, прохрипел он. — Требую суда…
— Беззаконие, говоришь? А когда ты резал детей, издевался над беззащитноми женщинами, убивал заточкой пенсионера, стрелял в постового милиционера — все это было в рамках закона? На тебе столько трупов — удивляюсь, как они тебя до сих пор в землю не вогнали. Придется сделать это мне!… Шагай на улицу, подонок, двигай ходулями! Сейчас я отстрелю тебе обе ноги, как ты сделал с Николаем, потом — член, которым ты насиловал малолетних девочек. А уж потом, когда ты вволю поорешь, ворочаясь в крови…
Сыщик знал: так он не поступит. Максимум — выстрелит в лоб, между выцветших от страха глаз. Но надо же рассосать сгусток ненависти, перекрывший ему дыхание.
В комнате — похоронная тишина. Только натужно кашляет успокоившийся ротный старшина да что-то бормочет бледный до синевы прапорщик.
И вдруг Добято опомнился. Нет, в нем заговорили не жалость или профессиональный долг, он неожиданно вспомнил о жалельщиках и покровителях Убийцы. Вдруг Гранд знает их? Убьет его мститель — они продолжат вершить темные свои делишки, спасая ещё одного — одного ли? — кровавого маньяка. Естественно, не безвозмездно, за солидную плату, которую выделяют доброхоты. Типа отца маньяка, профессора и академика.
Сыщик отдал пистолет особисту.
— Веди его сам. Боюсь, не выдержу. Гляди, не упусти — скользкая это тварь, будто ядовитая змея. Да и за Серафимом пригляди — поганка из той же породы… Пошли, Сашенька, собираться… Ведь ты поедешь со мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
В принципе, вел он себя правильно, распутывал клубок за клубком. Ведь не бродить по тайге, заглядывая под каждый куст, за каждое дерево, не чаевничать с лесниками, пытаясь выжать из них сведения о сбежавшем «капитане».
Сыщик и сейчас уверен в том, что поиски грандовских информаторов — было важнейшей его задачей, которую он и выполнял. Другое дело, что увлеченный раскрытием офицеров-строителей, Евдокии, тощего дневального по штабу, просмотрел главное. Подозревал «помощника», не без этого, но дальше не двигался, упрямо считал прапорщика безобидным глупцом и болтуном. А тот оказался козырным тузом в колоде Убийцы…
— Советую тебе, сыскарь, в ножки поклониться Дениске, — внешне спокойно проговорил особист. На самом деле волновался — подрагивали губы, ещё больше покраснел нос. — Это он засек прапорщика и водителя, когда они крали грузовик. Заподозрил неладное и — ко мне. Сам понимаешь, дозваниваться до Нефедова, ожидать подмоги не было времени. Вот и пришлось мобилизовать строителей…
Федька и его коротконогий дружан лежат на полу, уткнувшись мордами в пол. Руки — за спиной, ноги привычно раздвинуты. Ничего не скажешь, опыт — великое дело! За свою многострадальную жизнь зекам не раз приходилось принимать аналогичные позы. Научились. Над ними стоит старшина Козелков, в руке — Федькин, вернее, Добятовский, пистолет.
Толкунов не лежит — под надзором раненного Дениски трясется в углу. Из глаз катятся слезы, стекают по жирному подбородку, ноги в коленях ходят ходуном. Ахметов с любопытством вертит в руках арбалет.
— Сашенька, цела? — развязывая руки «колдунье», заботливо спросил особист. — Успокойся, милая, все — позади. Спасибо тебе, милая, за службу!
Добято ещё больше прозрел. Так вот кто — агент Особого отдела! А он, недоумок, глупец, подозревал женщину в предательстве, гордился своей проницательностью, психологическим талантом! Любил и… подозревал! Мерзость какая!
— Я… не хотел… Меня заставили, — ноет прапорщик. — Тарас Викторович, подтвердите — помогал, как мог… Если бы этот выродок, — ткнул он грязным пальцем в Гранда, — решил вас убить, я бы ему…
— Заткнись, вонючее дерьмо! — выкрикнул Козелков и вдруг остановился, принюхался. — Братцы, он же обосрался с перепугу! — хрипло расхохотался он. Брезгливо, будто, дотронувшись до прапоршика, испачкал руки, вытер их о полу бушлата.
Серафим сейчас походил на опорожненный от воздуха воздушный шарик. Даже всегда выпученная грудь вжалась, арбузообразный живот опал, плечи опустились, колени подрагивают. От него, действительно, несет сортирными запахами.
А вот Гранд держится молодцом! Ногу закинул на ногу, высоко поднял красивую голову, в глазах вспыхивают и гаснут насмешливые огоньки, губы кривятся в ехидной улыбке. Дескать, думаешь подмял меня, мент? Ничего подобного — с помощью всемогущего отца-академика выкручусь, вывернусь и сполна расплачусь за теперяшнее унижение. Точно так же, как уже расплатился с твоим дружком, прокурором, его жинкой и с местными недоносками, позволившими себе грубость и хамство.
Добято, не отрываясь, смотрел ему в лицо. Но видел он не наглого бандюгу, не вонючего убийцу — истерзанного пытками Николая, растрелянных его жену и детей. Из глубины души к горлу подкатился комок ненависти. Казалось, он вот-вот разрастется и прервет и без того затрудненное дыхание.
Освобожденная от веревок Александра потерла красные рубцы на запястьях, опустилась на колени рядом с Тарасиком, принялась пальцами и зубами развязывать туго затянутые узлы. Одновременно, не стыдясь окружающих, целовала руки сыщика, поливала их слезами.
Добято невежливо, даже грубо, отстранил прильнувшую к нему женщину, не отрывая цепкого взгляда от побледневшего Гранда, протянул руку к пистолету, который держал Михаил.
— Прекрати, Тарасик. Не надо. Есть суд…
— Я ему — и суд, и прокурор, и защитник, и палач, — хрипло проговорил сыщик. — Больно уж мы милосердны и законнопослушны. Пролитая маньяком кровь требует расплаты!… Ты так говоришь потому, что не видел растерзанные этим садистом жертвы: не только мужчин — женщин, детей. Суд, говоришь? Проведут психиатрическую экспертизу, отправят в дурдом, там, не без помощи всесильного отца-академика, «вылечат», возвратят домой. И снова — убийства, издевательства? Ну, нет, этого не будет! К тому же, этот мозгляк сам признался в убийстве капитана и в других преступлениях. Пора оборвать кровавый след, который тянется за ним.
— Ничего я не говорил, ни в чем не признавался! — негромко возразил Гранд. — Прекратите издеваться! Лучше дайте мне лекарство — оно в правом кармане, в коробочке.
— Сейчас будет тебе «лекарство». Сразу вылечишься!
— Опомнись, милый, — тихо прошептала Александра. — Не пачкай руки ядовитой кровью… Опомнись!
— Отойди… Михаил, дай оружие!
Поколебавшись, особист вложил в протянутую руку Тарасика пистолет.
— Встать, недоносок!
В лице Гранда — ни кровинки. Даже тонкие, самоуверенные губы усохли, потеряли свой природный цвет. Его покинула всегдашняя самоуверенность, её сменил животный страх. В жестком взгляде сыщика Убийца прочитал смертный приговор, который не смягчить, тем более, не отменить.
— Это беззаконие, — хрипло, без малейшего следа недавней бравады, прохрипел он. — Требую суда…
— Беззаконие, говоришь? А когда ты резал детей, издевался над беззащитноми женщинами, убивал заточкой пенсионера, стрелял в постового милиционера — все это было в рамках закона? На тебе столько трупов — удивляюсь, как они тебя до сих пор в землю не вогнали. Придется сделать это мне!… Шагай на улицу, подонок, двигай ходулями! Сейчас я отстрелю тебе обе ноги, как ты сделал с Николаем, потом — член, которым ты насиловал малолетних девочек. А уж потом, когда ты вволю поорешь, ворочаясь в крови…
Сыщик знал: так он не поступит. Максимум — выстрелит в лоб, между выцветших от страха глаз. Но надо же рассосать сгусток ненависти, перекрывший ему дыхание.
В комнате — похоронная тишина. Только натужно кашляет успокоившийся ротный старшина да что-то бормочет бледный до синевы прапорщик.
И вдруг Добято опомнился. Нет, в нем заговорили не жалость или профессиональный долг, он неожиданно вспомнил о жалельщиках и покровителях Убийцы. Вдруг Гранд знает их? Убьет его мститель — они продолжат вершить темные свои делишки, спасая ещё одного — одного ли? — кровавого маньяка. Естественно, не безвозмездно, за солидную плату, которую выделяют доброхоты. Типа отца маньяка, профессора и академика.
Сыщик отдал пистолет особисту.
— Веди его сам. Боюсь, не выдержу. Гляди, не упусти — скользкая это тварь, будто ядовитая змея. Да и за Серафимом пригляди — поганка из той же породы… Пошли, Сашенька, собираться… Ведь ты поедешь со мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67