— Спасибо, сэр, — поблагодарил Белински.
Что бы ни произошло дальше, он хотел избежать неприятностей.
— И как ты думаешь, что же нам прислали?
— Не знаю, сэр.
— А ты догадайся.
— Подшивки “Полицейской газеты”?
— Нет, нет, нечто значительно более интересное!
— Может быть, вам лучше обсудить все это с начальником тюрьмы?
— Я и без него вижу, что это — мерзость. — Он взял со стола “Кама-Сутру” и раскрыл ее. Картинка на открытой странице изображала тридцать седьмую любовную позу.
— Я заведую библиотекой, и все. Я не цензор. Каждый должен иметь возможность выбрать то, что ему нравится.
— Мерзость и грязь! Вот что ты пропагандируешь!
— Этой книге три тысячи лет. И я никому се не навязывал бы. Эта книга — такая же, как все остальные знаменитые книги. Ну, как истории про Робина Гуда, как “Моби Дик”, как “Зов Предков”, как-как Библия, в конце концов, как вот эта вот “История Соединенных Штатов”... или как вот этот Шекспир...
— Все, хватит! — взревел Гриздик и стал выдирать страницы из “Кама-Сутры” и рвать их на мелкие кусочки. — Коули! Отведи этого сукина сына назад в камеру!
— Слушаюсь, сэр.
Белински старался не показывать своего беспокойства. Он считал, что надо обязательно сохранить библиотеку, и готов был понести наказание — лишь бы не тронули книги. Он мог бы легко высмеять Рональда Гриздика, этого розовощекого педераста, этого клоуна из дешевого водевиля. Но это значило бы — погубить книги, которые стали всем так нужны.
— Подожди минутку, Коули! — крикнул Гриздик. — Сначала нужно прикрыть этот рассадник мерзости и анархии.
Только тогда Белински убедился в том, что Гриздик на этот раз действительно намерен закрыть библиотеку, что его невроз, как раковая опухоль, глубоко проникшая в сознание, толкает его на стычку с заключенными. И потом, позже, непременно будет найдено какое-нибудь “веское оправдание”.
— Мистер Гриздик, — сказал Белински, — я бы не хотел вмешиваться в ваши дела, но мне кажется, нехорошо наказывать библиотеку за то, что я, может быть, сделал что-то не так.
А в это время в Омахе начальник тюрьмы Спритц рассказывал, что несмотря на значительное увеличение количества заключенных в тюрьмах, имевшее место в последнее время, и соответственно, ухудшение питания, в подведомственном ему заведении уменьшилось количество срывов, сумасшествий, самоубийств, членовредительств, убийств. И все потому, что заключенные получили возможность заниматься чем-то для себя полезным.
— Все, решено, — сказал Гриздик, поднимая трубку телефона и вызывая подразделение охранников.
— Подумайте о том, к чему это может привести! — воскликнул Белински. Он был в ужасе — и этому безумцу доверена судьба шести тысяч человек!
— К чему это может привести? — Гриздик улыбнулся, как кошка, у которой из пасти уже торчат птичьи перышки. — Послушай, душечка, Рональду Гриздику никто угрожать не смеет! Скажи еще слово — и отправишься снова в одиночку.
— Но зачем же закрывать библиотеку?!
— Коули! Надень на него наручники!
Коули в растерянности посмотрел на Гриздика.
— Надень на него наручники, я сказал! — заорал Гриздик.
— Слушаюсь, сэр. — Коули медленно вытащил наручники. Он, прикрывая собой руки Белински, защелкнул их на запястьях и тут же открыл ключом; наручники остались висеть на руках Белински, но их можно было снять в любой момент.
— Мистер Гриздик, если вы без всякой причины закроете библиотеку, завтра утром тюрьма может оказаться заваленной трупами!
— Ах так! Ну, если ты хочешь кровавой бани — ты ее получишь, — заявил Гриздик, гордо выставив челюсть.
А в Омахе начальник тюрьмы в этот самый момент рассказывал, как ему удалось создать образцовую тюрьму: минимальное применение жесткой, железной дисциплины и максимальная свобода для заключенных в плане приобщения к новым знаниям; он говорил о том, что, отбыв свой срок, многие заключенные Левенворта станут учеными людьми.
По вызову Гриздика прибыло шесть профессиональных охранников, которые всю свою жизнь занимались только одним делом.
— Пойдемте, — сказал Гриздик. — Будьте начеку. Кривая ухмылка на чьей-нибудь роже — в наручники его!
Гриздик вышел из административного корпуса, прошел по пустому узкому двору к старому бараку, где располагалась библиотека. Там сидело довольно много заключенных, которые посвящали чтению предоставляемый им единственный час свободного времени. Некоторые сидели на полу, другие на коробках, третьи по углам; читали, листали потрепанные книги, присланные в дар тюрьме; учили других чтению, стараясь приобщить тех, кто еще не знал грамоты, к великому наследию печатного слова.
— Всем выйти отсюда! — разорвал Гриздик своим воплем спокойствие и тишину “читальни”. — Во двор! Книги оставить здесь. Библиотека закрывается!
Заключенные в растерянности смотрели на Гриздика. Но, увидев Белински в наручниках — он держал руки так, чтобы они не соскользнули, — тут же поняли, что происходит.
За осознанием происходящего пришел гнев; гнев зажег фитиль бомбы.
— Шевелитесь! — крикнул Гриздик.
Хесус, ухватив тяжелый словарь, запустил им в Гриздика; другие хватали стулья, ящики, вообще все, что попадается под руку, швыряли в Гриздика и охранников.
— Подать сигнал тревоги! — закричал Гриздик, выхватывая пистолет. В первую очередь он хотел застрелить Белински. Но Белински сбросил наручники и бросился в сторону. Гриздик выстрелил, но промахнулся. Пуля попала в негра небольшого роста по прозвищу “Малютка Джим”. Она чиркнула его по глазам и он, ослепленный, стал кричать от ужаса и боли. Этот крик становился все громче; он, казалось, был выражением гнева, который долго скапливался во всех, прорвавшимся, наконец, воплем возмущения чинимыми несправедливостями, призывом к справедливости во имя самой справедливости. Даже мощная сирена, воющая на крыше тюрьмы, не могла заглушить его.
Заключенные, оставшиеся в своих камерах, услышали этот крик — и стали стучать ногами об пол, ударять кулаками по нарам. Прибегавшие охранники, не открывая двери и просовывая руки сквозь решетки, пытались бить заключенных дубинками. Охранников хватали за руки, державшие дубинки, прижимали к решеткам, вытащили ключи; двери были открыты, в нескольких местах заключенные подожгли то, что могло гореть. Двор наполнился взбешенными людьми, которые были намерены утвердить любой ценой свое человеческое достоинство.
Некоторое время охранникам удавалось сдерживать напор, но вскоре Гриздика заключенные оттащили в сторону и приперли к стенке. Он стрелял и убивал, напиравших на него было слишком много, а патронов — слишком мало. Объятый ужасом, он выстрелил в последний раз, почти в упор, в грудь Перли. Но остановить Перли было уже нельзя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92