О Боже, говорил он про себя, если бы не было этих трех лет, если бы можно было вернуться на три года назад, он бы занялся чем-то другим. Но прошедших лет не изменишь, сделанного — не переделать. И смог ли бы он вообще выжить, если бы занялся чем-то другим?
Но многое осталось прежним — в поезде, как и прежде, вагоны отдельно для белых и отдельно для черных. И Гэс знал, в какую сторону ему следует идти. Проводник того вагона, к которому подошел Гэс, был старым, седовласым негром. Он стоял у подножки и дикому, даже пожилым женщинам, не помогал спуститься на платформу. Просто стоял и смотрел своими золотистыми глазами на выходящих. У него был вид заносчивого раба. Гэс, обратился Гилпин к самому себе, ты раздражаешься по пустякам, это просто человек, и он не хуже и не лучше остальных.
Наконец, в дверях вагона появилась Бесси, с ангельской улыбкой на своем благородном лице, которое ничуть не изменилось за эти три года. Более того — оно казалось еще моложе, еще свежее, на нем не было и тени беспокойства; она еще больше была похожа на красавицу, достойную быть невестой Соломона, в ней еще более проявлялись невинная игривость дитя Нубии и хищная страсть восточной царицы.
Длинное белое платье скрывало ее невероятно длинные, стройные ноги и плотно облегало полную грудь. Две нитки коралловых бус ниспадали почти до самого пояса; на голове у нее была огромная шляпа, похожая на мягкий зонтик.
Созерцание ее красоты заставило сердце Гэса встрепенуться.
Гэс стоял, выжидая: узнает она его или не узнает?
И, увидев ее, он решил, что Фитцджеральд высказывал излишнее беспокойство по поводу ее наркомании. Ничто не указывало на то, что наркотики — какие бы они там ни были — разрушают ее.
— Гэс! — воскликнула Бесси, и ее огромные египетские глаза засверкали.
Через мгновение она была уже в его объятьях; она извивалась, сжигая ему губы поцелуем, крепко обнимая его, плотно прижимаясь к нему. От нее шел запах белых гардений.
Гэс, охваченный бурной радостью, почувствовавший, как улетучивается его напряжение, осознавший, что годы разлуки не сделали их чужими, едва не потерял сознание от напора всех этих чувств. Они раскрылись друг для друга мгновенно, как это бывает с истинно любящими людьми. Им не нужно было допытываться о своих чувствах — они и так знали, что любовь их жива.
Это был очень долгий и все-таки очень короткий поцелуй. Им хотелось, чтобы он длился вечно, но мир вокруг торопил их. Их толкали проходившие люди, на них с завистью смотрели зеваки.
— Боже, любовь моя, — сказал Гэс, — какой жизнью мы заживем! И только теперь увидел, что зрачки ее глаз сильно расширены.
— А, мистер Красавец, — ответила она, — сколько слов, а мало дела.
Гэс заметил двух негров небольшого роста, стоявших рядом с ними; они были одеты в невероятные клетчатые костюмы самого современного покроя; на жилетах болтались серебряные цепи от часов; у них были бегающие глазки, а зрачки тоже неестественно расширены.
— Эти ребята делают для меня кой-какую работу, — сказала Бесси. — Это Сэл, он аранжирует для меня музыку. — Она рассмеялась. — А это Риген, помощник моего аранжировщика.
— Привет. — Гэс пожимал их маленькие безвольные руки. — Можете отнести вещи Бесси в зеленую машину “дюсенберг”. Стоит у главного подъезда.
Они, одновременно повернув головы как близнецы, вопросительно посмотрели на Бесси.
— Бесси, отшей их. У меня есть тонна кокаина. Тебе больше не нужны... аранжировщики.
— Хорошо, мистер Красавец. И Бесси обратилась к Ригену:
— Найдите себе где-нибудь комнату и занимайтесь своими делами. Если вам подвернется кто-нибудь с интересным предложением — принимайте.
— Ты должна мне сотню, — сказал Сэл.
Гэс засунул стодолларовую бумажку в нагрудный карман Сэла и внимательно вгляделся в лицо Ригена. И то, что он там увидел, ему не понравилось. Этот миниатюрный наркоман наверняка готов на любую подлость, лишь бы сохранить в неприкосновенности свой маленький наркотический мирок.
— Не пытайся, парень, продать нас. — Гэс положил тяжелую руку на плечо Ригена; пиджак у того был с подкладными плечами.
— Пойдем, дорогой, — сказала Бесси. — Риген — плохой человек, но он понимает, что к чему.
Гэс остыл, повернулся к Бесси и взял ее за руку:
— Пойдем. Даже миллиона лет с тобой мне будет недостаточно. Когда они проходили через огромный зал вокзала, заполненный медленно перемещающимися сонными, серыми людьми, Бесси на секунду остановилась, глядя на безликую, безымянную массу человеческих существ. Она покрепче ухватилась за руку Гэса.
— Гэс, у нас столько всего, а у этих людей нет ничего, — прошептала она.
В дальнем углу огромного зала играл оркестр Армии Спасения; гремел большой барабан, выводили трели кларнеты, трещали кастаньеты.
— Пойдем, мистер Красавец, — сказала Бесси, — мы тоже можем сделать свой вклад.
Не ожидая ответа, она направилась к оркестру Армии Спасения, всегда готовой принять любое пожертвование. Оркестранты старались вовсю. Бесси, двигаясь как царица, подошла к ним вплотную — и одно ее присутствие превратило бетонную площадку в роскошную сцену.
— Ребята, сыграйте “Боевой Гимн Республики”, а я буду петь, — обратилась она к оркестрантам.
Корнетист кивнул; оркестр плавно перешел от популярной мелодия, которую они играли, к возвышенному гимну.
Глазам моим предстал Господь,
К нам нисходящий в славе вечной,
Чтоб растопить греховный лед,
Сковавший души человечьи.
К святым вершинам вознесет
Господь людей.
Даруй нам.
Господи, свободу поскорей!
Никогда раньше — а возможно, и в будущем больше никогда такого не произойдет — не замирал в абсолютной тишине огромный зал загаженного вокзала, созданного, казалось бы, специально для того, чтобы продемонстрировать полное равнодушие к человеку. Под его сводами разносился лишь всепроникающий голос Бесси, согревая каждую заскорузлую душу в огромной молчаливой серой массе людей.
Когда гимн закончился, наступила невыносимая тишина. Раздался вздох, как стон, потом стала всхлипывать какая-то женщина.
— А теперь сыграйте что-нибудь веселенькое! — воскликнула Бесси. — Например, “Позабудьте неприятности!”
Оркестр снова заиграл, и большинство стоявших в зале людей, на минуту позабывших о своих горестях, подхватило зажигательную песню:
Неприятности забудьте,
Спрячьте их в мешок,
Улыбайтесь чаще, люди,
Смех кругом, дружок!
Тысячи несчастных, обездоленных людей стояли, гордо подняв головы, выпятив грудь вперед; многие снимали с головы свои потертые мягкие шляпы и прикладывали их к сердцу; они вспоминали, что они, в конце концов, тоже люди, — и, клянусь Богом, вполне приличные люди! — и, поддерживая друг друга в тяжелую годину, все они вместе пели:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Но многое осталось прежним — в поезде, как и прежде, вагоны отдельно для белых и отдельно для черных. И Гэс знал, в какую сторону ему следует идти. Проводник того вагона, к которому подошел Гэс, был старым, седовласым негром. Он стоял у подножки и дикому, даже пожилым женщинам, не помогал спуститься на платформу. Просто стоял и смотрел своими золотистыми глазами на выходящих. У него был вид заносчивого раба. Гэс, обратился Гилпин к самому себе, ты раздражаешься по пустякам, это просто человек, и он не хуже и не лучше остальных.
Наконец, в дверях вагона появилась Бесси, с ангельской улыбкой на своем благородном лице, которое ничуть не изменилось за эти три года. Более того — оно казалось еще моложе, еще свежее, на нем не было и тени беспокойства; она еще больше была похожа на красавицу, достойную быть невестой Соломона, в ней еще более проявлялись невинная игривость дитя Нубии и хищная страсть восточной царицы.
Длинное белое платье скрывало ее невероятно длинные, стройные ноги и плотно облегало полную грудь. Две нитки коралловых бус ниспадали почти до самого пояса; на голове у нее была огромная шляпа, похожая на мягкий зонтик.
Созерцание ее красоты заставило сердце Гэса встрепенуться.
Гэс стоял, выжидая: узнает она его или не узнает?
И, увидев ее, он решил, что Фитцджеральд высказывал излишнее беспокойство по поводу ее наркомании. Ничто не указывало на то, что наркотики — какие бы они там ни были — разрушают ее.
— Гэс! — воскликнула Бесси, и ее огромные египетские глаза засверкали.
Через мгновение она была уже в его объятьях; она извивалась, сжигая ему губы поцелуем, крепко обнимая его, плотно прижимаясь к нему. От нее шел запах белых гардений.
Гэс, охваченный бурной радостью, почувствовавший, как улетучивается его напряжение, осознавший, что годы разлуки не сделали их чужими, едва не потерял сознание от напора всех этих чувств. Они раскрылись друг для друга мгновенно, как это бывает с истинно любящими людьми. Им не нужно было допытываться о своих чувствах — они и так знали, что любовь их жива.
Это был очень долгий и все-таки очень короткий поцелуй. Им хотелось, чтобы он длился вечно, но мир вокруг торопил их. Их толкали проходившие люди, на них с завистью смотрели зеваки.
— Боже, любовь моя, — сказал Гэс, — какой жизнью мы заживем! И только теперь увидел, что зрачки ее глаз сильно расширены.
— А, мистер Красавец, — ответила она, — сколько слов, а мало дела.
Гэс заметил двух негров небольшого роста, стоявших рядом с ними; они были одеты в невероятные клетчатые костюмы самого современного покроя; на жилетах болтались серебряные цепи от часов; у них были бегающие глазки, а зрачки тоже неестественно расширены.
— Эти ребята делают для меня кой-какую работу, — сказала Бесси. — Это Сэл, он аранжирует для меня музыку. — Она рассмеялась. — А это Риген, помощник моего аранжировщика.
— Привет. — Гэс пожимал их маленькие безвольные руки. — Можете отнести вещи Бесси в зеленую машину “дюсенберг”. Стоит у главного подъезда.
Они, одновременно повернув головы как близнецы, вопросительно посмотрели на Бесси.
— Бесси, отшей их. У меня есть тонна кокаина. Тебе больше не нужны... аранжировщики.
— Хорошо, мистер Красавец. И Бесси обратилась к Ригену:
— Найдите себе где-нибудь комнату и занимайтесь своими делами. Если вам подвернется кто-нибудь с интересным предложением — принимайте.
— Ты должна мне сотню, — сказал Сэл.
Гэс засунул стодолларовую бумажку в нагрудный карман Сэла и внимательно вгляделся в лицо Ригена. И то, что он там увидел, ему не понравилось. Этот миниатюрный наркоман наверняка готов на любую подлость, лишь бы сохранить в неприкосновенности свой маленький наркотический мирок.
— Не пытайся, парень, продать нас. — Гэс положил тяжелую руку на плечо Ригена; пиджак у того был с подкладными плечами.
— Пойдем, дорогой, — сказала Бесси. — Риген — плохой человек, но он понимает, что к чему.
Гэс остыл, повернулся к Бесси и взял ее за руку:
— Пойдем. Даже миллиона лет с тобой мне будет недостаточно. Когда они проходили через огромный зал вокзала, заполненный медленно перемещающимися сонными, серыми людьми, Бесси на секунду остановилась, глядя на безликую, безымянную массу человеческих существ. Она покрепче ухватилась за руку Гэса.
— Гэс, у нас столько всего, а у этих людей нет ничего, — прошептала она.
В дальнем углу огромного зала играл оркестр Армии Спасения; гремел большой барабан, выводили трели кларнеты, трещали кастаньеты.
— Пойдем, мистер Красавец, — сказала Бесси, — мы тоже можем сделать свой вклад.
Не ожидая ответа, она направилась к оркестру Армии Спасения, всегда готовой принять любое пожертвование. Оркестранты старались вовсю. Бесси, двигаясь как царица, подошла к ним вплотную — и одно ее присутствие превратило бетонную площадку в роскошную сцену.
— Ребята, сыграйте “Боевой Гимн Республики”, а я буду петь, — обратилась она к оркестрантам.
Корнетист кивнул; оркестр плавно перешел от популярной мелодия, которую они играли, к возвышенному гимну.
Глазам моим предстал Господь,
К нам нисходящий в славе вечной,
Чтоб растопить греховный лед,
Сковавший души человечьи.
К святым вершинам вознесет
Господь людей.
Даруй нам.
Господи, свободу поскорей!
Никогда раньше — а возможно, и в будущем больше никогда такого не произойдет — не замирал в абсолютной тишине огромный зал загаженного вокзала, созданного, казалось бы, специально для того, чтобы продемонстрировать полное равнодушие к человеку. Под его сводами разносился лишь всепроникающий голос Бесси, согревая каждую заскорузлую душу в огромной молчаливой серой массе людей.
Когда гимн закончился, наступила невыносимая тишина. Раздался вздох, как стон, потом стала всхлипывать какая-то женщина.
— А теперь сыграйте что-нибудь веселенькое! — воскликнула Бесси. — Например, “Позабудьте неприятности!”
Оркестр снова заиграл, и большинство стоявших в зале людей, на минуту позабывших о своих горестях, подхватило зажигательную песню:
Неприятности забудьте,
Спрячьте их в мешок,
Улыбайтесь чаще, люди,
Смех кругом, дружок!
Тысячи несчастных, обездоленных людей стояли, гордо подняв головы, выпятив грудь вперед; многие снимали с головы свои потертые мягкие шляпы и прикладывали их к сердцу; они вспоминали, что они, в конце концов, тоже люди, — и, клянусь Богом, вполне приличные люди! — и, поддерживая друг друга в тяжелую годину, все они вместе пели:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92