Так вообрази, его нашли, и этот человек даже приходил к нам, пока никого не было. Родители ведь жили на даче, так он оставил записку в почтовом ящике. Прямо чудо, правда? Ну, теперь придется поехать, — портфель, конечно, никуда уже не годится, но хоть поблагодарить за любезность… Так что, Андрей, я действительно ужасно занята все это время, ты не обижайся!
— О'кэй, это все пустяки, — сказал он и забрал сумку у нее из рук. — Ты сейчас домой? Я тебя провожу. Или нельзя?
— Ну что ты говоришь! — запротестовала Ника с преувеличенным, как ему показалось, жаром. — И вообще, ты должен к нам зайти, мы как раз будем обедать, я не отпущу тебя, так и знай, и слушать ничего не хочу…
— Исключено, я уже обедал.
— Ну, знаешь, это просто свинство! Ты ходишь в гости только когда голоден?
— Я не воспринял это как приглашение в гости, — отпарировал Андрей. — Когда приглашают, не говорят «и вообще, ты должен зайти»…
— Придира какой, ужас, — вздохнула Ника. — Что с тобой? Какая муха тебя укусила? И даже не муха, а, наверное, что-то большое и ядовитое. Овод! Слушай, ну не будь злюкой, пойдем. Ты обиделся, что я тебе не позвонила? Я ведь собиралась, честное слово!
— Ничего я не обиделся, — сказал Андрей, пожимая плечами.
Снова начал сеяться дождь, мелкий, почти осенний. Разумеется, идти к Ратмановым не следовало, ее предки никогда не были ему особенно симпатичны, и это приглашение, несмотря на все Никины старания убедить его в обратном, прозвучало слишком случайно, так приглашают человека, от которого уже все равно не отделаться; и сама Ника была какая-то не такая, он сразу это заметил: она не то чтобы скрывала от него что-то — просто в ее душе появилась теперь какая-то запретная для посторонних зона. Для посторонних — и для него в том числе. Потому что теперь он тоже был для нее посторонним.
Он понял это и почувствовал холод и пустоту, почувствовал совершенно отчетливо и безошибочно, и это удивило его, потому что так может чувствовать только влюбленный, узнав вдруг, что его не любят. Но ведь он-то не был влюблен в Нику! Или все-таки был? Был и просто не понимал этого, не понимал до того момента, когда внезапно увидел ее перед собой и его сердце замерло сначала от испуга, а потом от счастья, и он понял вдруг, что это и есть то самое главное, что этого не может заменить мужчине ничто — ни творчество, ни признание, ни слава, — что вообще нет в мире такого, чего он не отдал бы в этот миг за право упасть перед нею на колени, и обнять ее ноги, и прижаться к ним лицом…
Вот еще, страдания целомудренного Вертера, подумал он, пытаясь насмешкой заслониться от чего-то грозного, неведомого, которое шло на него, как идет на берег рожденное во мраке океанских глубин цунами. Все объясняется очень просто, сказал он себе, и нечего возводить это в разряд высоких переживаний… Он снисходительно — сверху вниз — покосился на идущую рядом Нику, увидел ее профиль, и сердце его снова сжалось тревожно и непривычно.
Она шла рядом и не умолкая рассказывала что-то о Крыме, о каких-то дорожных происшествиях, о том, как они в последний день путешествия чуть не сыграли в кювет где-то под Орлом; он слушал и почти ничего не понимал, — он воспринимал только ее голос, сам звук голоса, его неповторимый тембр. Наверное, лучше было не слушать, это уже было ни к чему, так же как ни к чему было принимать ее приглашение и идти к ней домой, — нужно было просто попрощаться и уйти, как только он все понял. Наверное, так поступил бы настоящий мужчина. Андрей понимал это. Но сейчас для него побыть лишний час в обществе Ники, было важнее, чем чувствовать себя «настоящим мужчиной».
Он презирал себя за это, не делая никаких скидок. Единственным утешением было то, что встреча была последней, — он уже решил это для себя. В школе как-нибудь выдержит, на людях и смерть красна; а эти таскания по улицам всей бандой вообще пора прекратить, в десятом классе найдутся занятия и посерьезнее. Так что видеться они будут не так уж часто, в смысле — наедине. И вообще, все это типичная плешь. Пройдет. Такие вещи проходят, и нечего придавать им излишнее значение. Зря только он тащится на этот идиотский обед…
— У вас там будет кто-нибудь? — угрюмо спросил он в лифте, не глядя на Нику.
— Какие-то папины знакомые с женами, я их почти не знаю. Ну, и Светка с мужем. Да, и еще этот, что с нами ездил…
— Кто?
— А, такой Дон Артуро, Юркин сотрудник. Тоже физик.
Все это было сказано каким-то слишком уж небрежным тоном; Андрей внутренне усмехнулся. Что ж, вот, вероятно, и разгадка. Неудивительно — физик! Модная профессия. Когда-то девы сходили с ума по гусарам. Ах, душка ядерщик…
Через минуту, увидев его самого, Андрей окончательно утвердился в своей догадке.
— Что ж, старуха, я тебя понимаю, — сказал он Нике, вызвавшись помочь ей принести что-то из кухни, — не влюбиться в такого было бы даже пошло.
Ника раскрыла рот и сделала большие глаза.
— Влюбиться — в Дона Артуро? — спросила она шепотом и подавилась от смеха. — Ты спятил, я бы скорее повесилась! С чего это ты взял?
Андрей пожал плечами и ничего не ответил.
Когда они вернулись, гости уже рассаживались вокруг раздвинутого во всю длину полированного стола. Стол был без скатерти, только под каждым прибором лежал небольшой прямоугольник какой-то грубой экзотической ткани. «Как в лучших домах Филадельфии», — усмехнулся про себя Андрей, садясь между Никой и ее сестрой. Ратмановская столовая могла служить наглядным пособием по новейшей истории интерьера — здесь было представлено все ставшее особенно модным за последние годы: и чешская люстра со спиралевидными хрустальными ветвями, и гравюры на гладких светло-серых стенах, и два таллинских канделябра кованого железа, и зеленые конические свечи — каждая вещь представляла очередной «последний крик». «Впрочем, хоть со вкусом», — подумал Андрей примирительно и огляделся. Все вокруг переговаривались шумно и беспорядочно.
— …Нет, почему, они теперь тоже строят мощные реакторы, — говорил сидящий напротив длинный парень в очках, которого Ника представила ему как мужа сестры. — В Алабаме нас возили на одну строящуюся АЭС, недалеко от Хантсвилла… как раз шел монтаж первого блока на миллион киловатт. В семьдесят втором, когда вступят в строй все три реактора, станция даст проектную мощность порядка трех миллионов киловатт. Даже свыше трех, там мощность одного блока несколько больше миллиона…
— На «Броунс Ферри»? Миллион шестьдесят пять тысяч, — подсказал душка с другого конца стола, блеснув ослепительными зубами.
— Ну, вот. В сумме почти три миллиона двести, это уже рентабельно. На «Эдисоне» в этом году вводят в строй два новых реактора по семьсот пятнадцать тысяч. Американцы вообще думают к восьмидесятому году перевести на атом двадцать пять процентов своей энергетики, а к двухтысячному — половину…
Обед тянулся томительно долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
— О'кэй, это все пустяки, — сказал он и забрал сумку у нее из рук. — Ты сейчас домой? Я тебя провожу. Или нельзя?
— Ну что ты говоришь! — запротестовала Ника с преувеличенным, как ему показалось, жаром. — И вообще, ты должен к нам зайти, мы как раз будем обедать, я не отпущу тебя, так и знай, и слушать ничего не хочу…
— Исключено, я уже обедал.
— Ну, знаешь, это просто свинство! Ты ходишь в гости только когда голоден?
— Я не воспринял это как приглашение в гости, — отпарировал Андрей. — Когда приглашают, не говорят «и вообще, ты должен зайти»…
— Придира какой, ужас, — вздохнула Ника. — Что с тобой? Какая муха тебя укусила? И даже не муха, а, наверное, что-то большое и ядовитое. Овод! Слушай, ну не будь злюкой, пойдем. Ты обиделся, что я тебе не позвонила? Я ведь собиралась, честное слово!
— Ничего я не обиделся, — сказал Андрей, пожимая плечами.
Снова начал сеяться дождь, мелкий, почти осенний. Разумеется, идти к Ратмановым не следовало, ее предки никогда не были ему особенно симпатичны, и это приглашение, несмотря на все Никины старания убедить его в обратном, прозвучало слишком случайно, так приглашают человека, от которого уже все равно не отделаться; и сама Ника была какая-то не такая, он сразу это заметил: она не то чтобы скрывала от него что-то — просто в ее душе появилась теперь какая-то запретная для посторонних зона. Для посторонних — и для него в том числе. Потому что теперь он тоже был для нее посторонним.
Он понял это и почувствовал холод и пустоту, почувствовал совершенно отчетливо и безошибочно, и это удивило его, потому что так может чувствовать только влюбленный, узнав вдруг, что его не любят. Но ведь он-то не был влюблен в Нику! Или все-таки был? Был и просто не понимал этого, не понимал до того момента, когда внезапно увидел ее перед собой и его сердце замерло сначала от испуга, а потом от счастья, и он понял вдруг, что это и есть то самое главное, что этого не может заменить мужчине ничто — ни творчество, ни признание, ни слава, — что вообще нет в мире такого, чего он не отдал бы в этот миг за право упасть перед нею на колени, и обнять ее ноги, и прижаться к ним лицом…
Вот еще, страдания целомудренного Вертера, подумал он, пытаясь насмешкой заслониться от чего-то грозного, неведомого, которое шло на него, как идет на берег рожденное во мраке океанских глубин цунами. Все объясняется очень просто, сказал он себе, и нечего возводить это в разряд высоких переживаний… Он снисходительно — сверху вниз — покосился на идущую рядом Нику, увидел ее профиль, и сердце его снова сжалось тревожно и непривычно.
Она шла рядом и не умолкая рассказывала что-то о Крыме, о каких-то дорожных происшествиях, о том, как они в последний день путешествия чуть не сыграли в кювет где-то под Орлом; он слушал и почти ничего не понимал, — он воспринимал только ее голос, сам звук голоса, его неповторимый тембр. Наверное, лучше было не слушать, это уже было ни к чему, так же как ни к чему было принимать ее приглашение и идти к ней домой, — нужно было просто попрощаться и уйти, как только он все понял. Наверное, так поступил бы настоящий мужчина. Андрей понимал это. Но сейчас для него побыть лишний час в обществе Ники, было важнее, чем чувствовать себя «настоящим мужчиной».
Он презирал себя за это, не делая никаких скидок. Единственным утешением было то, что встреча была последней, — он уже решил это для себя. В школе как-нибудь выдержит, на людях и смерть красна; а эти таскания по улицам всей бандой вообще пора прекратить, в десятом классе найдутся занятия и посерьезнее. Так что видеться они будут не так уж часто, в смысле — наедине. И вообще, все это типичная плешь. Пройдет. Такие вещи проходят, и нечего придавать им излишнее значение. Зря только он тащится на этот идиотский обед…
— У вас там будет кто-нибудь? — угрюмо спросил он в лифте, не глядя на Нику.
— Какие-то папины знакомые с женами, я их почти не знаю. Ну, и Светка с мужем. Да, и еще этот, что с нами ездил…
— Кто?
— А, такой Дон Артуро, Юркин сотрудник. Тоже физик.
Все это было сказано каким-то слишком уж небрежным тоном; Андрей внутренне усмехнулся. Что ж, вот, вероятно, и разгадка. Неудивительно — физик! Модная профессия. Когда-то девы сходили с ума по гусарам. Ах, душка ядерщик…
Через минуту, увидев его самого, Андрей окончательно утвердился в своей догадке.
— Что ж, старуха, я тебя понимаю, — сказал он Нике, вызвавшись помочь ей принести что-то из кухни, — не влюбиться в такого было бы даже пошло.
Ника раскрыла рот и сделала большие глаза.
— Влюбиться — в Дона Артуро? — спросила она шепотом и подавилась от смеха. — Ты спятил, я бы скорее повесилась! С чего это ты взял?
Андрей пожал плечами и ничего не ответил.
Когда они вернулись, гости уже рассаживались вокруг раздвинутого во всю длину полированного стола. Стол был без скатерти, только под каждым прибором лежал небольшой прямоугольник какой-то грубой экзотической ткани. «Как в лучших домах Филадельфии», — усмехнулся про себя Андрей, садясь между Никой и ее сестрой. Ратмановская столовая могла служить наглядным пособием по новейшей истории интерьера — здесь было представлено все ставшее особенно модным за последние годы: и чешская люстра со спиралевидными хрустальными ветвями, и гравюры на гладких светло-серых стенах, и два таллинских канделябра кованого железа, и зеленые конические свечи — каждая вещь представляла очередной «последний крик». «Впрочем, хоть со вкусом», — подумал Андрей примирительно и огляделся. Все вокруг переговаривались шумно и беспорядочно.
— …Нет, почему, они теперь тоже строят мощные реакторы, — говорил сидящий напротив длинный парень в очках, которого Ника представила ему как мужа сестры. — В Алабаме нас возили на одну строящуюся АЭС, недалеко от Хантсвилла… как раз шел монтаж первого блока на миллион киловатт. В семьдесят втором, когда вступят в строй все три реактора, станция даст проектную мощность порядка трех миллионов киловатт. Даже свыше трех, там мощность одного блока несколько больше миллиона…
— На «Броунс Ферри»? Миллион шестьдесят пять тысяч, — подсказал душка с другого конца стола, блеснув ослепительными зубами.
— Ну, вот. В сумме почти три миллиона двести, это уже рентабельно. На «Эдисоне» в этом году вводят в строй два новых реактора по семьсот пятнадцать тысяч. Американцы вообще думают к восьмидесятому году перевести на атом двадцать пять процентов своей энергетики, а к двухтысячному — половину…
Обед тянулся томительно долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115