— Ренка заглянула в зеркало и поправила ресницы. — Странная ты какая-то, честное слово!
«Ну и пусть я буду странная, — сказала себе Ника, вспомнив эти слова уже после Ренкиного ухода. — Плохо быть как все, а если тебя считают странной — это не беда…»
Коричневое форменное платье, сшитое в прошлом году, и сейчас оказалось впору. В груди, правда, было чуть тесновато, но это Нике даже понравилось; а длина — как раз, из-за этой длины сколько было переживаний в девятом классе! Мама категорически запретила укорачивать, а Ника год назад была горячей поклонницей мини-моды. Сейчас она решила даже немного отпустить подол, благо запас был.
За этим делом и застала ее вернувшаяся домой Елена Львовна. Очень удивившись, она поинтересовалась, что это вдруг дочь решила заняться шитьем. Никин ответ удивил ее еще больше.
— Я всегда говорила, что твои поступки не поддаются никакому прогнозированию, — сказала она. — Год назад ты утверждала, что форму в старших классах носят только зануды пятерочницы.
— Ну, с возрастом люди умнеют, — снисходительно отозвалась Ника и перекусила нитку. — Ты разве против?
— Нет-нет, что ты! Просто я потеряла надежду, что это правило применимо и к тебе. А насчет формы одобряю, по-моему, это очень мило… Я, правда, купила тебе костюм джерси, специально к первому.
— Где же он? — живо спросила Ника.
— Я еще не взяла, это Надежде Захаровне привезли из-за границы. Думала поехать за ним завтра.
— Ну, специально ехать не стоит, привезешь в понедельник. Позвони ей, чтобы захватила на работу. Какого цвета?
— Терракота, тебе пойдет. Она его приносила показывать на прошлой неделе, Полина хотела купить, но потом отказалась, и я сегодня сказала, что беру. Размеры у вас с Полиной ведь одинаковые.
— Спасибо большущее, мамочка, это ты отлично придумала Я же не буду ходить в форме всегда, а только по торжественным дням… Скажи, у тебя в молодости был момент, когда ты увидела, что умнеешь?
— Вероятно.
— А тебе было грустно?
— Почему мне должно было быть грустно?
— Нет, ну просто… это ведь как первый седой волос, правда? Послушай, ты мне это потом застрочишь на машинке? У меня шов получится кривой. Я решила отпустить, а то очень коротко.
— Между прочим, я сегодня видела двух иностранок в макси — все-таки это чудовищно.
— Да, ужасные какие-то балахоны, мне тоже совсем не нравится. Лучше вот так — чуть ниже колена. Мамуль.
— Да, Вероника?
— Я тебе должна рассказать одну вещь, только по секрету.
— Хорошо, — Елена Львовна улыбнулась, — обещаю не разболтать. Что же это за секрет?
— Понимаешь… мне очень нравится один человек. Я думаю, наверное, я в него влюблена, — сказала Ника очень решительно.
Елена Львовна помолчала.
— Ты имеешь в виду Андрея?
— Андрея? — удивленно переспросила Ника. — Нет, что ты! Это там, в Крыму… ну, в этой экспедиции.
— А-а. Кто-нибудь из студентов?
— Вовсе нет! Он уже совсем взрослый и вообще… настоящий мужчина.
Елена Львовна приподняла брови.
— Собственно, что ты понимаешь под этими словами?
— Ну… он большой ученый, кандидат исторических наук. В общем, мамочка, это начальник экспедиции, такой Игнатьев Дмитрий Павлович.
— О-о, — с уважением сказала Елена Львовна, подавив улыбку. — Светлана мне о нем рассказывала. И что же он?
— Мне кажется, — осторожно сказала Ника, — я ему тоже немножко нравлюсь. Тебя это удивляет?
— Да нет, пожалуй. В твоем возрасте мне тоже всюду мерещилась любовь, это естественно. Ты лучше подумай о том, Вероника, что перед тобой решающий год…
Ника вздохнула. Вот так всегда с этими родителями — ничего не понимают, ни о чем не могут догадаться. Не могла же она рассказать маме все как есть — и о разговоре в Дозорной башне, и о всем прочем…
— Хорошо, — сказала она покорно. — Я буду думать о том, что передо мной решающий год. Так ты прострочишь мне этот шов?
Вечером, когда родители уже легли, она отомкнула шкатулку и перечитала полученное вчера письмо:
«Симферополь, 24.8.69
Здравствуй, солнышко!
Прости, что долго не отвечал на Твое последнее письмо, такое длинное и милое, но оно несколько дней пролежало на почте в Приморском — некому было туда поехать, т.к. у нас полным ходом шел предотъездный аврал. Можешь представить себе, что это такое — все собрать, упаковать, погрузить и т.д. К счастью, все это позади, и я пишу эти несколько строчек в аэропорту, в ожидании, пока объявят наш самолет. Так что отныне мой адрес — Ленинград С-15, Таврическая, 35, кв. 99. Впрочем, он ведь записан в Твоей книжечке, вместе с телефонами — домашним и институтским. Удобно ли будет, если я позвоню Тебе?
Времени остается в обрез, из Питера напишу более обстоятельно, а пока лишь относительно Твоего вопроса. Да, я действительно считаю историю одной из важнейших наук — может быть, даже самой важной. Видишь ли, физик может знать все о строении материи, биолог — о жизни и т.д. Но только изучение истории может дать нам настоящее знание человека. Я говорю сейчас не о том «знании», которым обладает врач (даже психиатр); я говорю о главном: о ясном понимании законов, определяющих поведение человека как существа общественного, без чего никто из нас не мог бы отчетливо разбираться в том, что происходит в мире. Понимаешь? Мне это представляется несравненно более важным и интересным, чем знание законов генетики, или теории плазмы, или технологии производства полимеров. В самом деле, к чему все это, если мы не знаем главного: закономерностей развития общества, в котором живем мы сами и в котором жить нашим детям? А закономерности постигаются наблюдением. Именно история (как наука) вооружает нас умением наблюдать и делать выводы: из прошлого — для будущего.
Вот — очень приблизительно и наспех — то, что я могу пока ответить на Твой вопрос. Вообще же это серьезный разговор, и я надеюсь, мы вернемся к нему еще не раз. А пока целую Тебя, моя радость, и — до скорого свидания, хотя бы по телефону. Мне трудно без Тебя, Никион. Обещай позвонить в ближайшие дни, слышишь? Каждый вечер после 10. 00 я обычно дома — удобно ли Тебе это время? Можно звонить и днем в институт, но там часто занято. Словом, если почему-либо не сможешь, напиши, удобно ли, чтобы я звонил Тебе. И в какие часы?
До свидания, люблю, целую.
Дм. Игн.»
Уже лежа в постели, Ника немного поплакала. Ей хотелось уехать в Ленинград и было обидно, что мама ничего не поняла и не отнеслась серьезно к ее признанию, и еще одолевали всякие страхи. Он ведь ее просто забудет там, в этом своем Ленинграде! Человек с такой большой и интересной работой, изучающий закономерности развития общества, не сможет долго помнить о какой-то девчонке; он ведь сам говорил, что десятиклассники часто работали у них летом. И десятиклассницы, наверное, тоже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
«Ну и пусть я буду странная, — сказала себе Ника, вспомнив эти слова уже после Ренкиного ухода. — Плохо быть как все, а если тебя считают странной — это не беда…»
Коричневое форменное платье, сшитое в прошлом году, и сейчас оказалось впору. В груди, правда, было чуть тесновато, но это Нике даже понравилось; а длина — как раз, из-за этой длины сколько было переживаний в девятом классе! Мама категорически запретила укорачивать, а Ника год назад была горячей поклонницей мини-моды. Сейчас она решила даже немного отпустить подол, благо запас был.
За этим делом и застала ее вернувшаяся домой Елена Львовна. Очень удивившись, она поинтересовалась, что это вдруг дочь решила заняться шитьем. Никин ответ удивил ее еще больше.
— Я всегда говорила, что твои поступки не поддаются никакому прогнозированию, — сказала она. — Год назад ты утверждала, что форму в старших классах носят только зануды пятерочницы.
— Ну, с возрастом люди умнеют, — снисходительно отозвалась Ника и перекусила нитку. — Ты разве против?
— Нет-нет, что ты! Просто я потеряла надежду, что это правило применимо и к тебе. А насчет формы одобряю, по-моему, это очень мило… Я, правда, купила тебе костюм джерси, специально к первому.
— Где же он? — живо спросила Ника.
— Я еще не взяла, это Надежде Захаровне привезли из-за границы. Думала поехать за ним завтра.
— Ну, специально ехать не стоит, привезешь в понедельник. Позвони ей, чтобы захватила на работу. Какого цвета?
— Терракота, тебе пойдет. Она его приносила показывать на прошлой неделе, Полина хотела купить, но потом отказалась, и я сегодня сказала, что беру. Размеры у вас с Полиной ведь одинаковые.
— Спасибо большущее, мамочка, это ты отлично придумала Я же не буду ходить в форме всегда, а только по торжественным дням… Скажи, у тебя в молодости был момент, когда ты увидела, что умнеешь?
— Вероятно.
— А тебе было грустно?
— Почему мне должно было быть грустно?
— Нет, ну просто… это ведь как первый седой волос, правда? Послушай, ты мне это потом застрочишь на машинке? У меня шов получится кривой. Я решила отпустить, а то очень коротко.
— Между прочим, я сегодня видела двух иностранок в макси — все-таки это чудовищно.
— Да, ужасные какие-то балахоны, мне тоже совсем не нравится. Лучше вот так — чуть ниже колена. Мамуль.
— Да, Вероника?
— Я тебе должна рассказать одну вещь, только по секрету.
— Хорошо, — Елена Львовна улыбнулась, — обещаю не разболтать. Что же это за секрет?
— Понимаешь… мне очень нравится один человек. Я думаю, наверное, я в него влюблена, — сказала Ника очень решительно.
Елена Львовна помолчала.
— Ты имеешь в виду Андрея?
— Андрея? — удивленно переспросила Ника. — Нет, что ты! Это там, в Крыму… ну, в этой экспедиции.
— А-а. Кто-нибудь из студентов?
— Вовсе нет! Он уже совсем взрослый и вообще… настоящий мужчина.
Елена Львовна приподняла брови.
— Собственно, что ты понимаешь под этими словами?
— Ну… он большой ученый, кандидат исторических наук. В общем, мамочка, это начальник экспедиции, такой Игнатьев Дмитрий Павлович.
— О-о, — с уважением сказала Елена Львовна, подавив улыбку. — Светлана мне о нем рассказывала. И что же он?
— Мне кажется, — осторожно сказала Ника, — я ему тоже немножко нравлюсь. Тебя это удивляет?
— Да нет, пожалуй. В твоем возрасте мне тоже всюду мерещилась любовь, это естественно. Ты лучше подумай о том, Вероника, что перед тобой решающий год…
Ника вздохнула. Вот так всегда с этими родителями — ничего не понимают, ни о чем не могут догадаться. Не могла же она рассказать маме все как есть — и о разговоре в Дозорной башне, и о всем прочем…
— Хорошо, — сказала она покорно. — Я буду думать о том, что передо мной решающий год. Так ты прострочишь мне этот шов?
Вечером, когда родители уже легли, она отомкнула шкатулку и перечитала полученное вчера письмо:
«Симферополь, 24.8.69
Здравствуй, солнышко!
Прости, что долго не отвечал на Твое последнее письмо, такое длинное и милое, но оно несколько дней пролежало на почте в Приморском — некому было туда поехать, т.к. у нас полным ходом шел предотъездный аврал. Можешь представить себе, что это такое — все собрать, упаковать, погрузить и т.д. К счастью, все это позади, и я пишу эти несколько строчек в аэропорту, в ожидании, пока объявят наш самолет. Так что отныне мой адрес — Ленинград С-15, Таврическая, 35, кв. 99. Впрочем, он ведь записан в Твоей книжечке, вместе с телефонами — домашним и институтским. Удобно ли будет, если я позвоню Тебе?
Времени остается в обрез, из Питера напишу более обстоятельно, а пока лишь относительно Твоего вопроса. Да, я действительно считаю историю одной из важнейших наук — может быть, даже самой важной. Видишь ли, физик может знать все о строении материи, биолог — о жизни и т.д. Но только изучение истории может дать нам настоящее знание человека. Я говорю сейчас не о том «знании», которым обладает врач (даже психиатр); я говорю о главном: о ясном понимании законов, определяющих поведение человека как существа общественного, без чего никто из нас не мог бы отчетливо разбираться в том, что происходит в мире. Понимаешь? Мне это представляется несравненно более важным и интересным, чем знание законов генетики, или теории плазмы, или технологии производства полимеров. В самом деле, к чему все это, если мы не знаем главного: закономерностей развития общества, в котором живем мы сами и в котором жить нашим детям? А закономерности постигаются наблюдением. Именно история (как наука) вооружает нас умением наблюдать и делать выводы: из прошлого — для будущего.
Вот — очень приблизительно и наспех — то, что я могу пока ответить на Твой вопрос. Вообще же это серьезный разговор, и я надеюсь, мы вернемся к нему еще не раз. А пока целую Тебя, моя радость, и — до скорого свидания, хотя бы по телефону. Мне трудно без Тебя, Никион. Обещай позвонить в ближайшие дни, слышишь? Каждый вечер после 10. 00 я обычно дома — удобно ли Тебе это время? Можно звонить и днем в институт, но там часто занято. Словом, если почему-либо не сможешь, напиши, удобно ли, чтобы я звонил Тебе. И в какие часы?
До свидания, люблю, целую.
Дм. Игн.»
Уже лежа в постели, Ника немного поплакала. Ей хотелось уехать в Ленинград и было обидно, что мама ничего не поняла и не отнеслась серьезно к ее признанию, и еще одолевали всякие страхи. Он ведь ее просто забудет там, в этом своем Ленинграде! Человек с такой большой и интересной работой, изучающий закономерности развития общества, не сможет долго помнить о какой-то девчонке; он ведь сам говорил, что десятиклассники часто работали у них летом. И десятиклассницы, наверное, тоже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115