Поняла? Там над парадным такой навес, и есть часы, они висят на кронштейне перпендикулярно фасаду, так что ты увидишь издалека. Это и есть наш институт, я тебя буду ждать у входа.
— От моста по набережной влево, — повторила Ника. — А если я увижу другие часы?
— Других здесь нет, наши единственные. Никион! Я ужасно рад, что ты приехала. Ты надолго?
— На все каникулы! И погода сегодня какая чудесная, а еще говорят, что в Ленинграде мало солнца… Если бы ты знал, как я по тебе соскучилась!
— А вот я так нисколько. Ты скоро?
— Я скоро, — сказала Ника и добавила шепотом: — Целую!
Игнатьев положил трубку и остался сидеть с отсутствующим видом. Через минуту, потрясая пачкой фотографий, в комнату ворвался Мамай.
— Слушай, так больше нельзя! — заорал он. — Я отказываюсь работать, если не будут приняты меры! Эти приматы из лаборатории окончательно потеряли совесть! Ты посмотри, как они тут напортачили: когда я им специально говорил печатать только на глянцевой бумаге повышенной контрастности…
— Спокойно, Витя, — сказал Игнатьев и протянул руку. — Покажи.
Отпечатки выглядели действительно неважно. Бегло просмотрев их, Игнатьев пожал плечами.
— Что ж, пусть перепечатают на нужной бумаге.
— Так ведь не хотят, мизерабли!
— Ничего, я позвоню, захотят. — Игнатьев собрал фотографии в пачку и вернул Мамаю. — А сейчас я исчезаю.
— Куда?
— По личным делам, Витя. По сугубо личным Вероника приехала, только что звонила сюда.
— Да ну, — Мамай ухмыльнулся и поскреб в бороде. — Прыткий, однако, Лягушонок. Так-таки взяла и приехала?
— Так-таки и приехала. Если будут меня спрашивать — придумай что-нибудь. Скажи, что я в БАНе.
— Скажу, не волнуйся. Лягушонка от моего имели поцеловать не хочешь?
— От твоего — нет.
— Ну, тогда от своего. И не забудь позвонить в лабораторию, накрутить хвоста этим микроцефалам…
Когда Игнатьев спустился в подъезд, Ники еще не было. Он перешел на другую сторону набережной, закурил. Его охватило смятение — вдруг Ника захочет сегодня же побывать у него дома, а комната в страшном виде! Он застонал потихоньку и даже зажмурился, а потом снова открыл глаза и на противоположном тротуаре увидел Нику, уже почти поравнявшуюся с телефонной будкой.
Он наискосок перебежал набережную, едва увернувшись от завизжавшей тормозами «Волги», — водитель распахнул дверцу и крикнул ему вслед срывающимся голосом: «Ты что, озверел, дура лопоухая, под колеса кидаться!!» Игнатьев, обернувшись, успокаивающе помахал рукой и подбежал к Нике — та стояла с белым лицом, приоткрыв рот и прижав ладони к груди.
— Ты с ума сошел, — сказала она, — тебя ведь чуть не задавили… я так испугалась!
— Пустяки, все обошлось, — Игнатьев счастливо рассмеялся. — Шофер обозвал меня лопоухой дурой — хорошо, правда? Здравствуй, родная…
Он поцеловал ее в прохладную, пахнущую морозом щеку, снял с ее рук перчатки и стал целовать теплые ладошки, пальцы, запястья.
— Пусти, пусти, — в панике зашептала Ника, отнимая руки, — Дима, ну на нас же смотрят…
— Не на нас, а на тебя, — возразил он, — и правильно делают — я бы тоже смотрел. В Питере не часто можно увидеть такой румянец. А минуту назад ты была совсем бледная.
— Это от испуга… я ведь так испугалась, — повторила Ника. — У меня до сих пор коленки дрожат. Ты что, не видел машину.
— Я видел тебя, — объяснил Игнатьев. — Ты не представляешь, что это значит — вдруг вот так взять и увидеть.
— Почему же не представляю… я ведь тоже увидела тебя вдруг. Ой, Дима, я так рада, что мы вместе! Но я не оторвала тебя от чего-нибудь важного?
— Оторвала, и хорошо сделала. Третий день сижу над статьей, будь она проклята…
— О чем?
— Да вот об этом нашем поселении… Знаешь, я все-таки совершенно убежден, что оно чисто греческое.
— Я в этом никогда и не сомневалась, — важно сказала Ника. — Интересно, что мы найдем этим летом…
— А ничего не найдем, нам отказали в деньгах на будущий полевой сезон.
Ника ахнула.
— Как, совсем? Значит, в этом году не будет никаких экспедиций?
— Почему же, будут. Русисты, например, начинают раскапывать, Копорье… здесь, под Ленинградом.
— А нам туда нельзя?
Игнатьев рассмеялся:
— Милая моя, я ведь античник, что мне делать в средневековой крепости? А тебя в этом году я бы не взял даже в Феодосию.
— Почему? — обиженно спросила Ника. — Я что-нибудь напортила там?
— Да нет, просто тебе нужно будет готовиться к экзаменам. Не хочу пугать, но в прошлом году чуть ли не восемьдесят человек подавало документы на археологическое отделение, а приняли всего пятерых.
— Ужас, — сказала Ника беззаботно. — Так это и есть ваш институт? Красивое здание. И какое большое!
— Тут ведь три института — мы, востоковеды и еще какие-то электрики… О, смотри-ка, кто появился, — узнаешь?
— Мамай! — радостно закричала Ника. — Виктор Никола-а-а-ич! Здравствуйте!
Вышедший из подъезда Мамай, со своей бородой и в боярской шапке похожий на купца Калашникова, оглянулся, помахал рукой и степенно направился к ним.
— Приветствую вас на брегах Невы, Лягушонок, — он церемонно поцеловал Нике руку и повернулся к Игнатьеву. — Командор, побойтесь вы бога! Я всем говорю, что вы в БАНе, а у вас не нашлось лучшего места, чем торчать под окнами! Меня бы не подводили, если уж вам наплевать на собственную репутацию…
— Кто же ходит в баню среди рабочего дня? — изумилась Ника.
— Да не в баню, — улыбнулся Игнатьев. — БАН — это библиотека Академии наук. Исчезаем, Витя, ты прав…
— Так что, Лягушонок, — подмигнул Мамай, — ухнули наши планы купаться в Черном море?
— Да, Дмитрий Павлович мне уже сказал, — Ника вздохнула. — Ужасно жалко, в самом деле!
— А вы небось уже и купальничек какой-нибудь сверхмодный приготовили? Ну ничего, будете загорать у стен Петропавловки, тут тоже неплохо.
— Ника решила ехать в Копорье, — сказал Игнатьев.
— А что, это мысль — сплавить ее к Овчинникову. У него в отряде такие подбираются мальчики!
На углу Мамай торжественным жестом приподнял свою боярскую шапку и распрощался, сказав, что идет обедать к теще.
— Поздравляю с наступающим, Лягушонок! Встречать-то как будете, сепаратно?
— Сепаратно, — сказал Игнатьев.
— Откалываетесь, значит, от коллектива. Тогда давайте хоть на Рождество соберемся, встретим масленицу по-православному. Хорошо бы всём феодосийским отрядом, а? Лия Самойловна, правда, хворает, но «лошадиные силы» я организую — пригоню табуном…
— Ну, а у тебя какая программа? — спросил Игнатьев, когда Мамай скрылся за углом Запорожского переулка.
— Сейчас мы тоже пойдем обедать, к моей тетушке.
Игнатьев задумался.
— А она что, ждет нас вдвоем?
— Я сказала, что, может быть, придем вместе — если удастся тебя вытащить. Я ведь не знала, сможешь ли ты уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
— От моста по набережной влево, — повторила Ника. — А если я увижу другие часы?
— Других здесь нет, наши единственные. Никион! Я ужасно рад, что ты приехала. Ты надолго?
— На все каникулы! И погода сегодня какая чудесная, а еще говорят, что в Ленинграде мало солнца… Если бы ты знал, как я по тебе соскучилась!
— А вот я так нисколько. Ты скоро?
— Я скоро, — сказала Ника и добавила шепотом: — Целую!
Игнатьев положил трубку и остался сидеть с отсутствующим видом. Через минуту, потрясая пачкой фотографий, в комнату ворвался Мамай.
— Слушай, так больше нельзя! — заорал он. — Я отказываюсь работать, если не будут приняты меры! Эти приматы из лаборатории окончательно потеряли совесть! Ты посмотри, как они тут напортачили: когда я им специально говорил печатать только на глянцевой бумаге повышенной контрастности…
— Спокойно, Витя, — сказал Игнатьев и протянул руку. — Покажи.
Отпечатки выглядели действительно неважно. Бегло просмотрев их, Игнатьев пожал плечами.
— Что ж, пусть перепечатают на нужной бумаге.
— Так ведь не хотят, мизерабли!
— Ничего, я позвоню, захотят. — Игнатьев собрал фотографии в пачку и вернул Мамаю. — А сейчас я исчезаю.
— Куда?
— По личным делам, Витя. По сугубо личным Вероника приехала, только что звонила сюда.
— Да ну, — Мамай ухмыльнулся и поскреб в бороде. — Прыткий, однако, Лягушонок. Так-таки взяла и приехала?
— Так-таки и приехала. Если будут меня спрашивать — придумай что-нибудь. Скажи, что я в БАНе.
— Скажу, не волнуйся. Лягушонка от моего имели поцеловать не хочешь?
— От твоего — нет.
— Ну, тогда от своего. И не забудь позвонить в лабораторию, накрутить хвоста этим микроцефалам…
Когда Игнатьев спустился в подъезд, Ники еще не было. Он перешел на другую сторону набережной, закурил. Его охватило смятение — вдруг Ника захочет сегодня же побывать у него дома, а комната в страшном виде! Он застонал потихоньку и даже зажмурился, а потом снова открыл глаза и на противоположном тротуаре увидел Нику, уже почти поравнявшуюся с телефонной будкой.
Он наискосок перебежал набережную, едва увернувшись от завизжавшей тормозами «Волги», — водитель распахнул дверцу и крикнул ему вслед срывающимся голосом: «Ты что, озверел, дура лопоухая, под колеса кидаться!!» Игнатьев, обернувшись, успокаивающе помахал рукой и подбежал к Нике — та стояла с белым лицом, приоткрыв рот и прижав ладони к груди.
— Ты с ума сошел, — сказала она, — тебя ведь чуть не задавили… я так испугалась!
— Пустяки, все обошлось, — Игнатьев счастливо рассмеялся. — Шофер обозвал меня лопоухой дурой — хорошо, правда? Здравствуй, родная…
Он поцеловал ее в прохладную, пахнущую морозом щеку, снял с ее рук перчатки и стал целовать теплые ладошки, пальцы, запястья.
— Пусти, пусти, — в панике зашептала Ника, отнимая руки, — Дима, ну на нас же смотрят…
— Не на нас, а на тебя, — возразил он, — и правильно делают — я бы тоже смотрел. В Питере не часто можно увидеть такой румянец. А минуту назад ты была совсем бледная.
— Это от испуга… я ведь так испугалась, — повторила Ника. — У меня до сих пор коленки дрожат. Ты что, не видел машину.
— Я видел тебя, — объяснил Игнатьев. — Ты не представляешь, что это значит — вдруг вот так взять и увидеть.
— Почему же не представляю… я ведь тоже увидела тебя вдруг. Ой, Дима, я так рада, что мы вместе! Но я не оторвала тебя от чего-нибудь важного?
— Оторвала, и хорошо сделала. Третий день сижу над статьей, будь она проклята…
— О чем?
— Да вот об этом нашем поселении… Знаешь, я все-таки совершенно убежден, что оно чисто греческое.
— Я в этом никогда и не сомневалась, — важно сказала Ника. — Интересно, что мы найдем этим летом…
— А ничего не найдем, нам отказали в деньгах на будущий полевой сезон.
Ника ахнула.
— Как, совсем? Значит, в этом году не будет никаких экспедиций?
— Почему же, будут. Русисты, например, начинают раскапывать, Копорье… здесь, под Ленинградом.
— А нам туда нельзя?
Игнатьев рассмеялся:
— Милая моя, я ведь античник, что мне делать в средневековой крепости? А тебя в этом году я бы не взял даже в Феодосию.
— Почему? — обиженно спросила Ника. — Я что-нибудь напортила там?
— Да нет, просто тебе нужно будет готовиться к экзаменам. Не хочу пугать, но в прошлом году чуть ли не восемьдесят человек подавало документы на археологическое отделение, а приняли всего пятерых.
— Ужас, — сказала Ника беззаботно. — Так это и есть ваш институт? Красивое здание. И какое большое!
— Тут ведь три института — мы, востоковеды и еще какие-то электрики… О, смотри-ка, кто появился, — узнаешь?
— Мамай! — радостно закричала Ника. — Виктор Никола-а-а-ич! Здравствуйте!
Вышедший из подъезда Мамай, со своей бородой и в боярской шапке похожий на купца Калашникова, оглянулся, помахал рукой и степенно направился к ним.
— Приветствую вас на брегах Невы, Лягушонок, — он церемонно поцеловал Нике руку и повернулся к Игнатьеву. — Командор, побойтесь вы бога! Я всем говорю, что вы в БАНе, а у вас не нашлось лучшего места, чем торчать под окнами! Меня бы не подводили, если уж вам наплевать на собственную репутацию…
— Кто же ходит в баню среди рабочего дня? — изумилась Ника.
— Да не в баню, — улыбнулся Игнатьев. — БАН — это библиотека Академии наук. Исчезаем, Витя, ты прав…
— Так что, Лягушонок, — подмигнул Мамай, — ухнули наши планы купаться в Черном море?
— Да, Дмитрий Павлович мне уже сказал, — Ника вздохнула. — Ужасно жалко, в самом деле!
— А вы небось уже и купальничек какой-нибудь сверхмодный приготовили? Ну ничего, будете загорать у стен Петропавловки, тут тоже неплохо.
— Ника решила ехать в Копорье, — сказал Игнатьев.
— А что, это мысль — сплавить ее к Овчинникову. У него в отряде такие подбираются мальчики!
На углу Мамай торжественным жестом приподнял свою боярскую шапку и распрощался, сказав, что идет обедать к теще.
— Поздравляю с наступающим, Лягушонок! Встречать-то как будете, сепаратно?
— Сепаратно, — сказал Игнатьев.
— Откалываетесь, значит, от коллектива. Тогда давайте хоть на Рождество соберемся, встретим масленицу по-православному. Хорошо бы всём феодосийским отрядом, а? Лия Самойловна, правда, хворает, но «лошадиные силы» я организую — пригоню табуном…
— Ну, а у тебя какая программа? — спросил Игнатьев, когда Мамай скрылся за углом Запорожского переулка.
— Сейчас мы тоже пойдем обедать, к моей тетушке.
Игнатьев задумался.
— А она что, ждет нас вдвоем?
— Я сказала, что, может быть, придем вместе — если удастся тебя вытащить. Я ведь не знала, сможешь ли ты уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115