Оставить ее здесь нельзя, вернуть к родным пенатам — тоже. Действительно, что ли, остается Питер?
Когда он вернулся в гостиницу, ключа у дежурной не оказалось. Он подошел к двери номера, осторожно стукнул, вошел.
— Ты еще здесь?
— Да, но… ты же сказал, что в два мы пойдем обедать, — робко отозвалась Ника. — Я сидела и ждала, сейчас уже третий…
— Я совсем забыл, — сказал Игнатьев, снимая пальто. — Идем, это внизу, здесь же.
— Ресторан?
— Вечером, по-видимому, да. Днем просто столовая. А что?
— Нет, просто… я так одета, — Ника развела руками. — Ты думаешь, туда можно в брюках и свитере?
— Я не думаю, чтобы в Новоуральске было принято переодеваться к обеду, — Игнатьев улыбнулся. — Пошли, авось пустят…
Они спустились на первый этаж. В зале, по-современному отделанном диким камнем, народу оказалось совсем мало. Официанток, впрочем, тоже не было видно. Наконец появилась одна, приняла заказ и так же не спеша удалилась.
— А здесь довольно мило, — сказала Ника, разглядывая полуабстрактное, алюминиевой чеканки декоративное панно над эстрадой. — Тебе нравится камень в интерьере?
— Я, признаться, в архитектуре не знаток. По-моему, немного нарочито. А вообще нет, ничего. Модерново, во всяком случае. Все-таки, прогресс свое берет — заметила, у меня в номере висят два эстампа? Я ведь помню времена, когда в гостиницах нельзя было увидеть ничего, кроме мишек и богатырей… А тебя что, интересует архитектура?
— Да нет, не особенно. Просто я нахваталась от Андрея — ты его не знаешь, это один мальчик из нашего класса. Хотя я о нем тебе рассказывала!
— Это которого ты безуспешно соблазняла? Я, по-моему, его видел.
— Андрея? — изумленно спросила Ника. — Где ты мог его видеть?
— В школе, где же еще. Я ведь тогда в понедельник первым делом пошел в школу — надеялся узнать что-то от твоей преподавательницы литературы…
— Ты говорил с Татьяной Викторовной?
— Да, но она мне ничего толком не объяснила. Сказала только, что ты уехала по семейным делам. В общем, мы стояли в коридоре, а тут началась перемена, и я его увидел — думаю, это был твой Андрей. Я еще обратил внимание, что он похож на мать.
— Она вас не познакомила?
— Нет.
— Да, это было бы, наверное, бестактно, — сказала Ника, подумав. — Дело в том, что он после моего возвращения — в августе — стал вдруг как-то совершенно по-другому ко мне относиться… Ну, в общем, мы поменялись ролями, понимаешь? Нет, он ничем прямо не проявил, но я почувствовала сразу. Это ведь сразу чувствуешь. И если Татьяна Викторовна тоже заметила — конечно, она не стала бы вас знакомить…
— Вон оно что, — сказал Игнатьев. — То-то он так на меня посмотрел.
— Ты думаешь, догадался?
— Скорее всего.
— Да, бедный Андрей, — Ника вздохнула. — А впрочем, вряд ли это у него всерьез.
— Как знать. Я его видел только мельком, но он не производит впечатления легкомысленного парня.
— Нет, конечно. Просто я хочу сказать, что для него ничего, кроме искусства, вообще не существует. По-моему, он просто фанатик или одержимый — вроде Ван-Гога или Микеланджело.
— Ну, если так… Отец у него тоже художник?
— Нет, почему? Самый обыкновенный инженер. Только он, кажется, не то родился где-то за границей, не то долго там жил. С мамой Андрея — ну, вот с этой нашей Татьяной Викторовной — он познакомился во время войны, они в Германии были вместе в лагере.
— Ты смотри, — сказал Игнатьев, — прямо сюжет для романа…
Принесли первое, Ника с аппетитом принялась за еду. Быстро опорожнив тарелку, она глянула на Игнатьева и покраснела.
— Это очень неприлично — так торопиться?
— Не знаю, — улыбнулся он. — Я, когда голоден, ем еще быстрее.
— Нет, вообще-то это не полагается, просто я привыкла сейчас: брат с женой вечно спешат куда-то, утром опаздывают, потом Славе нужно в техникум, — словом, едим наперегонки. Мама говорила всегда, что это неприлично…
— Ничего страшного, — быстро сказал Игнатьев. — В каком техникуме учится твой брат?
— В химико-технологическом, — не сразу ответила Ника, словно оторвавшись от посторонних мыслей. — Вон, напротив, здание с колоннами.
— Так он, значит, химик?
— Кто, Слава? Да, он работает на химкомбинате. Дима… ты можешь ответить мне на один вопрос — только честно?
— Надеюсь, что могу, — сказал Игнатьев.
Ника, на миг встретившись с ним взглядом, опустила глаза.
— Тебе мои родители понравились? — спросила она негромко.
— Нет, — помолчав, ответил Игнатьев. — Прости, отвечаю честно, как ты и просила.
— Да, спасибо… я поняла. И это… все, что ты можешь о них сказать? И о маме… тоже? Просто не понравились — и все?
— Нет, конечно. На тот вопрос, который ты мне задала, нужно было ответить коротко — да или нет. А добавить к этому можно многое.
— Например? — с трудом выговорила она.
Игнатьев помолчал.
— Может быть… не стоит об этом здесь? — спросил он немного погодя.
— Почему же… здесь нам никто не мешает, говори.
— Ну, хорошо. Понимаешь, Ника. Они очень разные… и мне, в общем, их как-то жаль. Теперь — обоих. Раньше мне было жаль только Елену Львовну, потому что… ну, ты понимаешь. Ей ведь это действительно… непереносимо тяжело. Ну, а… Иван Афанасьевич произвел на меня впечатление совсем другое. Пожалуй, что я заметил в нем прежде всего — это страх. Ты понимаешь? Он панически боится, чтобы вся эта история… с твоим отъездом, я имею в виду… чтобы она не получила огласки…
Ника усмехнулась, судорожно кроша кусочки хлеба.
— Чтобы не дошло до партийной организации, — сказала она тем же напряженным, сдавленным голосом. — Вот чего он… боится. Знаешь что, принеси немного вина, только сухого.
— Ника, ну зачем это?
— Успокойся, я не собираюсь напиваться, мне только нужно выпить несколько глотков, иначе…
— Я тебе говорил, не нужно было начинать здесь этого разговора…
— Ну хорошо, ты говорил, ты опять прав. Так что теперь?
Игнатьев молча встал, вышел в соседний зал, где был буфет, и вернулся с откупоренной бутылкой «Гурджаани». Едва он наполнил Никин фужер, она схватила его и, не отрываясь, выпила до дна.
— Я не буду больше, — сказала она виноватым тоном, — остальное ты пей сам, мне просто хотелось немного успокоиться и вообще выпить за твой приезд. Так ты сказал, что отца тебе тоже жалко. Почему? Ты знаешь, что это он потребовал от мамы отдать Славу в детдом?
— Нет, Ника, этого я не знал.
— Ну вот, теперь знаешь. Между прочим, не думай, что я маму как-то… оправдываю. Потребовал он, но сделала-то это все-таки она. Так как же мне теперь жить — зная такое о родителях? Ну как, скажи?
— Так или иначе, но жить все равно нужно, вот что самое главное.
— Правильно, — усмехнулась Ника. — «Так или иначе». Вот и Слава с женой тоже… все утешают. Да как вы все можете! — воскликнула она вдруг, подавшись к Игнатьеву через стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Когда он вернулся в гостиницу, ключа у дежурной не оказалось. Он подошел к двери номера, осторожно стукнул, вошел.
— Ты еще здесь?
— Да, но… ты же сказал, что в два мы пойдем обедать, — робко отозвалась Ника. — Я сидела и ждала, сейчас уже третий…
— Я совсем забыл, — сказал Игнатьев, снимая пальто. — Идем, это внизу, здесь же.
— Ресторан?
— Вечером, по-видимому, да. Днем просто столовая. А что?
— Нет, просто… я так одета, — Ника развела руками. — Ты думаешь, туда можно в брюках и свитере?
— Я не думаю, чтобы в Новоуральске было принято переодеваться к обеду, — Игнатьев улыбнулся. — Пошли, авось пустят…
Они спустились на первый этаж. В зале, по-современному отделанном диким камнем, народу оказалось совсем мало. Официанток, впрочем, тоже не было видно. Наконец появилась одна, приняла заказ и так же не спеша удалилась.
— А здесь довольно мило, — сказала Ника, разглядывая полуабстрактное, алюминиевой чеканки декоративное панно над эстрадой. — Тебе нравится камень в интерьере?
— Я, признаться, в архитектуре не знаток. По-моему, немного нарочито. А вообще нет, ничего. Модерново, во всяком случае. Все-таки, прогресс свое берет — заметила, у меня в номере висят два эстампа? Я ведь помню времена, когда в гостиницах нельзя было увидеть ничего, кроме мишек и богатырей… А тебя что, интересует архитектура?
— Да нет, не особенно. Просто я нахваталась от Андрея — ты его не знаешь, это один мальчик из нашего класса. Хотя я о нем тебе рассказывала!
— Это которого ты безуспешно соблазняла? Я, по-моему, его видел.
— Андрея? — изумленно спросила Ника. — Где ты мог его видеть?
— В школе, где же еще. Я ведь тогда в понедельник первым делом пошел в школу — надеялся узнать что-то от твоей преподавательницы литературы…
— Ты говорил с Татьяной Викторовной?
— Да, но она мне ничего толком не объяснила. Сказала только, что ты уехала по семейным делам. В общем, мы стояли в коридоре, а тут началась перемена, и я его увидел — думаю, это был твой Андрей. Я еще обратил внимание, что он похож на мать.
— Она вас не познакомила?
— Нет.
— Да, это было бы, наверное, бестактно, — сказала Ника, подумав. — Дело в том, что он после моего возвращения — в августе — стал вдруг как-то совершенно по-другому ко мне относиться… Ну, в общем, мы поменялись ролями, понимаешь? Нет, он ничем прямо не проявил, но я почувствовала сразу. Это ведь сразу чувствуешь. И если Татьяна Викторовна тоже заметила — конечно, она не стала бы вас знакомить…
— Вон оно что, — сказал Игнатьев. — То-то он так на меня посмотрел.
— Ты думаешь, догадался?
— Скорее всего.
— Да, бедный Андрей, — Ника вздохнула. — А впрочем, вряд ли это у него всерьез.
— Как знать. Я его видел только мельком, но он не производит впечатления легкомысленного парня.
— Нет, конечно. Просто я хочу сказать, что для него ничего, кроме искусства, вообще не существует. По-моему, он просто фанатик или одержимый — вроде Ван-Гога или Микеланджело.
— Ну, если так… Отец у него тоже художник?
— Нет, почему? Самый обыкновенный инженер. Только он, кажется, не то родился где-то за границей, не то долго там жил. С мамой Андрея — ну, вот с этой нашей Татьяной Викторовной — он познакомился во время войны, они в Германии были вместе в лагере.
— Ты смотри, — сказал Игнатьев, — прямо сюжет для романа…
Принесли первое, Ника с аппетитом принялась за еду. Быстро опорожнив тарелку, она глянула на Игнатьева и покраснела.
— Это очень неприлично — так торопиться?
— Не знаю, — улыбнулся он. — Я, когда голоден, ем еще быстрее.
— Нет, вообще-то это не полагается, просто я привыкла сейчас: брат с женой вечно спешат куда-то, утром опаздывают, потом Славе нужно в техникум, — словом, едим наперегонки. Мама говорила всегда, что это неприлично…
— Ничего страшного, — быстро сказал Игнатьев. — В каком техникуме учится твой брат?
— В химико-технологическом, — не сразу ответила Ника, словно оторвавшись от посторонних мыслей. — Вон, напротив, здание с колоннами.
— Так он, значит, химик?
— Кто, Слава? Да, он работает на химкомбинате. Дима… ты можешь ответить мне на один вопрос — только честно?
— Надеюсь, что могу, — сказал Игнатьев.
Ника, на миг встретившись с ним взглядом, опустила глаза.
— Тебе мои родители понравились? — спросила она негромко.
— Нет, — помолчав, ответил Игнатьев. — Прости, отвечаю честно, как ты и просила.
— Да, спасибо… я поняла. И это… все, что ты можешь о них сказать? И о маме… тоже? Просто не понравились — и все?
— Нет, конечно. На тот вопрос, который ты мне задала, нужно было ответить коротко — да или нет. А добавить к этому можно многое.
— Например? — с трудом выговорила она.
Игнатьев помолчал.
— Может быть… не стоит об этом здесь? — спросил он немного погодя.
— Почему же… здесь нам никто не мешает, говори.
— Ну, хорошо. Понимаешь, Ника. Они очень разные… и мне, в общем, их как-то жаль. Теперь — обоих. Раньше мне было жаль только Елену Львовну, потому что… ну, ты понимаешь. Ей ведь это действительно… непереносимо тяжело. Ну, а… Иван Афанасьевич произвел на меня впечатление совсем другое. Пожалуй, что я заметил в нем прежде всего — это страх. Ты понимаешь? Он панически боится, чтобы вся эта история… с твоим отъездом, я имею в виду… чтобы она не получила огласки…
Ника усмехнулась, судорожно кроша кусочки хлеба.
— Чтобы не дошло до партийной организации, — сказала она тем же напряженным, сдавленным голосом. — Вот чего он… боится. Знаешь что, принеси немного вина, только сухого.
— Ника, ну зачем это?
— Успокойся, я не собираюсь напиваться, мне только нужно выпить несколько глотков, иначе…
— Я тебе говорил, не нужно было начинать здесь этого разговора…
— Ну хорошо, ты говорил, ты опять прав. Так что теперь?
Игнатьев молча встал, вышел в соседний зал, где был буфет, и вернулся с откупоренной бутылкой «Гурджаани». Едва он наполнил Никин фужер, она схватила его и, не отрываясь, выпила до дна.
— Я не буду больше, — сказала она виноватым тоном, — остальное ты пей сам, мне просто хотелось немного успокоиться и вообще выпить за твой приезд. Так ты сказал, что отца тебе тоже жалко. Почему? Ты знаешь, что это он потребовал от мамы отдать Славу в детдом?
— Нет, Ника, этого я не знал.
— Ну вот, теперь знаешь. Между прочим, не думай, что я маму как-то… оправдываю. Потребовал он, но сделала-то это все-таки она. Так как же мне теперь жить — зная такое о родителях? Ну как, скажи?
— Так или иначе, но жить все равно нужно, вот что самое главное.
— Правильно, — усмехнулась Ника. — «Так или иначе». Вот и Слава с женой тоже… все утешают. Да как вы все можете! — воскликнула она вдруг, подавшись к Игнатьеву через стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115