— А у вас насморк сразу у обоих случается. — Ева закрыла глаза.
— Насморк — болезнь заразная. Случается сразу у двоих. А вот что мне непонятно — как он про сны мои знает?
— А он знает? — пробормотала Ева, засыпая.
— Вот приснится, к примеру, белая мышь. Я иду к соседке, она бабка умная, говорит — это к тебе родня приедет. А у меня родня вся в деревне! Известно, кто приедет, брат! Он один в городе. И точно, приезжает. Я спрашиваю, чего явился? Мыши, говорит, снятся белые, это к болезни, приехал узнать, не заболел ли ты. Вот так.
Москва июньские ночи, и так бледные, подсвечивала щедро фонарями и слепила звезды. Миша Январь прорывался через два часа после ранения Карпелова в больницу. Он узнал, что майора повезли после операции в палату, обещал пухленькой медсестре не говорить больному ни слова, а только поприсутствовать рядом.
— Поймите, — доказывал Январь, — он, как меня увидит, сразу начнет выздоравливать! Я же по-дружески, я же не на допрос!
— Знаем мы, как вы допрашиваете! — льнула медсестра мягким телом. — С пристрастием…
Карпелов с трудом разлепил тяжеленные после наркоза веки и смотрел, как Миша Январь отбивает чечетку на линолеуме и плавно ходит уточкой рядом медсестра. Потом музыка стала громче, Январь упал на пол одной рукой и крутился вокруг нее огромными шагами.
«Черт шальной», — хотел сказать Карпелов и обнаружил, что совершенно не может издавать звуки.
— Проснись, чудушка, — услышала Ева и открыла глаза. Она несколько секунд не могла понять, что происходит, зарывая пальцы в сено и оглядываясь.
Лошадь бежала быстро, Еву трясло на рытвинах. Павлуша повернулся к ней.
— Проснулась? Ты как, девушка нервная? — поинтересовался он. — А то волки ведь.
— Где? — Ева встала на колени и смотрела назад.
— Сбоку смотри. Накатывают. Матерые.
Ева смотрела и сбоку. Но ничего не видела. И вдруг — выплыла луна, заливая неестественным светом открытое пространство, словно в театре дернули занавес. Чуть сбоку от дороги, красуясь, легко бежали волки.
— Держись, я наподдам! — крикнул Павлуша и встал, захватывая вожжи.
Ева удивилась, что спокойная лошадка умеет так быстро бегать. Она вцепилась руками в край телеги и смотрела на бегущих зверей с восторгом.
— Два, три… пять, шесть, семь, восемь!..
— Да, многовато. Не семья, стая! — рядом с ней садился спиной к лошади Павлуша.
— А как же?.. — удивилась Ева, показывая на брошенные вожжи.
— Скотинка сама понимает, что к чему. Не убежит — помрет. А вообще она пуганая, мы с ней два раза уже уходили. Только этих много. Сколько насчитала?
— Двенадцать!
— Ну и чего радуешься, дура!
— Красиво же! — обиделась Ева.
— Красиво будет сейчас, когда стрелять начнем. Доставай свою цацку. Целься метче, а то патронов не хватит.
— Восемь — мои, — сказала Ева.
— Хвалилась гусарка гусю: «Я яйца в камышник носю!» Попади хоть раз, может, они бросят нас, чтобы сожрать подранка.
Ева прицелилась и выстрелила три раза.
Три волка кувыркнулись и упали.
— Я забыла спросить, а куда стрелять надо? — спросила она, повернувшись к открывшему рот Павлуше.
— Ничё, — похвалил он, — можешь. Стреляй как попало, видишь, догоняют! — Долго целился и выстрелил из ружья, сшибая ближайшего волка.
Ева сняла пятого. Волки у подстреленных братьев не оставались, бежали упорно за телегой.
— Стреляешь ты хорошо, а считаешь плохо. Еще десять. — Павлуша выстрелил и не попал.
Ева выстрелила дважды. Два волка словно исчезли: луна уходила за» небольшую тучку, все вокруг исчезало в темноте, только полоска света от оставшегося кусочка луны двигалась рядом, и те, кто попадал в неосвещенное пространство, становились невидимыми.
Близкие волки были так хорошо различимы, что Ева видела, как у первого трясутся от бега мышцы на матерой груди летней облезлости, как падают капли с завернутого набок языка. А дальние силуэты светились зажженными огнями глаз.
Лошадь, совершенно не пугаясь выстрелов, неслась по дороге. Телегу трясло так, что у Евы стучали зубы. Они стреляли, уже не считая подбитых, потом и у Евы, и у Павлуши кончились патроны.
Павлуша молча протянул Еве второе охотничье ружье, Ева с двух выстрелов уложила еще двоих.
— Плохо дело, — вздохнул Павлуша, наблюдая оставшегося преследовать их волка, — лошадка устает. Догонит нас зубастый.
— Как это — догонит?! Он что, прыгнет на нас?
— Или на нас, или на лошадь. Ладно, не бойся, завалим и этого. Я сейчас лошадь потише уговорю, ты сиди и покрикивай помаленьку, чтоб он не стал на лошадь идти, а на тебя готовился.
— Как это — на меня?!
— Вот так. — Павлуша достал кожаный футляр и вытащил из него охотничий нож с большой рукояткой и широким лезвием. — Если же пойдет на лошадь — нам конец.
Ева смотрела, как Павлуша укладывается перед ней и устраивается головой совсем рядом с ее коленками. Он лег на спину, ноги расставил широко, уперевшись в углы телеги.
— Кричи, чего молчишь! — Одной ручищей он нагребал на себя сено, в другой держал уставленный в небо нож.
— Ай-я-я-я-яй! — закричала Ева и замахала руками в странном азарте. Невозможно было понять, боится тело или радуется звериной радостью охоты.
Лошадь хрипела и явно замедляла ход. Волк был совсем рядом. Он бежал не прямо, а чуть петляя, словно примериваясь, прыгнуть ли в телегу или зайти сбоку и завалить лошадь.
— Эй ты, морда, сожрать меня хочешь?! Иди сюда!
Волк прыгнул в телегу. Оттолкнувшись мощно задними лапами, он пролетел в воздухе почти три метра. Ева увидела перед собой морду и легкий оскал — в мокрых розовых с черным деснах желтоватые зубы, — но не могла сдвинуться с места. Словно ее заколдовали. Павлуша поднял руку с ножом, распарывая над собой живот с нависшими сосками, и успел перевалиться на бок. В Еву брызнула теплая кровь, она закрылась рукой. Волчица упала на вывалившиеся внутренности и еще скребла, не веря, передними лапами в последней попытке достать женщину, прежде чем остыла глазами.
Только после этого Ева испугалась. Лошадь остановилась, Павлуша вышел к ней и укрыл попоной, успокаивая. Он вытерся кое-как соломой и стащил волчицу на землю.
— Ох, и тяжела! Утрись. Кровка на лице.
Она, глотая мокрый воздух, достала из кармана куртки платок и вытерла лицо. Посмотрела на красные пятна, искала слова, но ничего, кроме «ни хрена себе!», не нашла, слезла, чтобы пройтись, и тут же присела на подвернувшиеся ноги.
— Сходи по-маленькому, сходи, — сказал Павлуша и, не стесняясь, пристроился у телеги.
Ева заползла обратно в телегу, легла на спину, раскинув руки. Билось перепуганным волчонком сердце.
— Ох ты, лапушка моя, краля писаная! — Неспешно тронулась телега, а у Евы вдруг выступили слезы, она закрыла глаза и согнала их на виски. — Приходи ко мне в лесок, погуляем на часок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93