Хуже всех в отделении стрелял! Ведь Степан Левада, кажется, тоже не старый вояка, а о нем и по радио передавали, как об отличном стрелке. Да и другие недостатки за Максимом числятся. То, говорят, отстает Перепелица по физической подготовке, то не в меру любит похвалиться.
Попробуй найти время для письма.
А тут иногда что-то находит на меня. Из самой глубины сердца, из какого-то его потайного мешочка начинают идти такие слова, хоть садись и стихи пиши! Удержу нет! Прут эти слова изнутри и, кажется, пищат, так просятся в строчки письма.
Тогда я обращаюсь за помощью к Степану Леваде. А он друг настоящий: и автомат мой почистит, и постель мою заправит, и пол в казарме вымоет, если моя очередь это делать. Словом, дает мне возможность писать письма Марусе. Но не всегда этого времени достаточно. Тогда солдата смекалка выручает.
Например, совсем недавно случай был. На занятиях по политподготовке сел я в учебном классе рядом со Степаном Левадой и говорю ему:
– Толково записывай, Степан, чтоб разборчиво.
– Сверить конспекты хочешь? – удивляется Степан.
– Угу, – неопределенно отвечаю.
Начались занятия. Лейтенант Фомин, наш командир взвода, ведет рассказ. Хороший он лейтенант. Командует громко, нарядами не разбрасывается, а если попросишь увольнительную в город – редко когда откажет. И собой симпатичный: худощавый, стройный, брови хотя и не черные, но заметные, лицо загорелое, вот только кожа на носу все время лупится. А физкультурник какой! В цирке б ему работать, а не взводом командовать. Начнет «солнце» крутить на турнике, так даже у меня в животе ноет от страха. Вдруг сорвется!
Словом, уселся я поудобнее, приготовил свою самопишущую ручку, раскрыл тетрадь, внимательно посмотрел на облупившийся нос лейтенанта Фомина и начал писать.
А лейтенант рассказывает:
– Честность и правдивость – важнейшие черты морального облика советского воина…
– Морального? – переспрашиваю я.
– Морального, – подтверждает лейтенант и продолжает дальше: – Быть честным и правдивым – значит не за страх, а за совесть выполнять служебный долг, безоговорочно выполнять все требования уставов.
Перо мое еле успевает за лейтенантом. А из-под него текут ровные, четкие строчки:
«…Неужели ты не понимаешь, Марусенька, – пишу я, – что даже у солдата сердце не камень?» – и поднимаю глаза на лейтенанта, который в это время говорит:
– Ни в чем и никогда не обманывать командира и товарищей по службе, быть самокритичным…
– Са-мо-кри-тич-ным, – повторяю я протяжно и продолжаю писать:
«…Все наши солдаты получают письма от девчат, даже Ежикову – есть у нас один такой языкастый хлопец – пишет какая-то дура…»
Последнее слово мне что-то не понравилось, и я, глянув на командира взвода, перечеркнул его и исправил на «дивчина».
«Имей же сознательность, Маруся! – пишу дальше. – Думаешь, легко мне служить, если сердце мое, как скаженное, болит по тебе?..»
И пишу, и пишу. Вдруг слышу, лейтенант Фомин объявляет:
– Занятия закончены! Ежиков, Таскиров, Петров… Перепелица – сдать тетради.
Точно ошалел я, услышав это. Быстро промокаю написанное, закрываю тетрадь и к Степану:
– Спасай, Степан! Дай твой конспект!
– Ты же сегодня сам хорошо записывал, – недоумевает Степан.
– Да то я письмо Марусе конспектировал. Давай скорее!
– Нет, – отвечает Степан. – На обман я не пойду.
Уставился я на друга своего и глаз оторвать не могу: он ли это? А тем временем сидящий впереди Ежиков подхватил мою тетрадь и вместе с другими сунул в руки лейтенанту Фомину.
– Чего хватаешь! – зашипел я на Ежикова. Но уже поздно.
Ох, и не нравится мне этот Ежиков! Слова при нем сказать нельзя – все на смех поднимает.
Но сейчас не до Ежикова. Бегу вслед за лейтенантом Фоминым. Догоняю его у дверей канцелярии роты и прошу вернуть тетрадь.
– Зачем? – удивляется Фомин.
– Да, понимаете, я конспект не докончил…
– Ничего. Посмотрю, потом закончите, – и хлопнул дверью.
А в казарме гремит команда:
– Приготовиться к построению на занятия по тактике! Я вроде не слышу команды. В щелочку двери подсматриваю, куда Фомин тетрадь положит. Вижу – на стол. Теперь надо найти момент, чтоб забрать свою и хоть вырвать из нее страницы с письмом Марусе. Но момент не подвертывается. Командир отделения торопит в строй. И через несколько минут мы уже входим в парк боевых машин, готовимся к посадке в бронетранспортеры.
Появляется одетый в шинель лейтенант и дает команду: «По машинам!» А я не трогаюсь с места, держусь за живот и морщу лицо.
– В чем дело, рядовой Перепелица? – спрашивает лейтенант.
– Ой, в животе режет… – отвечаю. – Света белого не вижу.
– Сейчас же в санчасть! – приказывает он.
…Взвод уехал на тактические занятия, а я без рубахи сижу в кабинете врача – молодого майора медицинской службы. Правда, погонов его из-под белого халата не видно. Но черные усики кажутся даже синими на фоне халата и белой шапочки.
– Сильно болит? – спрашивает у меня этот медицинский майор
Я внимательно смотрю ему в глаза и стону.
– Даже круги зеленые перед очами, – отвечаю.
Тут, вижу, медицинская сестра заходит – молодая такая, голубоглазая дивчина с подведенными бровями и что-то в инструментах на столике начинает копаться. Это мне не очень понравилось: не люблю при девчатах больным быть. Но ничего не сделаешь.
– Ложитесь на кушетку, – приказывает врач.
Ложусь, хоть и страшно испачкать сапогами белую клеенку Начинает майор щупать мой живот.
– Ой, больно! – ору.
– А здесь? – врач изучает где-то под ребрами.
– Еще больнее!
– И в коленку отдает? – почему-то улыбается врач.
– Кругом отдает, – отвечаю и кошусь на медсестру. Чего ей здесь надо?
Врач вздыхает, качает головой:
– Странная болезнь. Рота, наверное, в караул собирается?.. А ночи сейчас темные, прохладные…
– Нет, – говорю, – не собирается.
– Нет? – удивляется врач. – Тогда дело сложное. Таблетками не обойдешься, – и обращается к медсестре: – Готовьте наркоз, инструменты. Будем срочно оперировать.
– Резать! – сорвался я с кушетки и, вспомнив, что у меня сильные боли в животе, опять лег. – Не надо резать, – прошу врача. – Уже вроде отпустило трохи.
Но вижу, что моя просьба никого не трогает. Медсестра с улыбочкой готовит здоровенный шприц, каким, я видел, лошадям уколы делают, ножичками на столе побрякивает. Ну, беда! Сейчас располосуют живот, отрежут что-нибудь, и пропал Максим Перепелица.
– Не дам я резать, – серьезно заявляю врачу.
– Резать обязательно, – спокойно отвечает врач. – Нельзя запускать такую болезнь.
– Да какая это болезнь? Уже, кажется, совсем перестало, – и с облегчением вздыхаю.
– Это ничего не значит, – замечает врач и снова мнет мой живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Попробуй найти время для письма.
А тут иногда что-то находит на меня. Из самой глубины сердца, из какого-то его потайного мешочка начинают идти такие слова, хоть садись и стихи пиши! Удержу нет! Прут эти слова изнутри и, кажется, пищат, так просятся в строчки письма.
Тогда я обращаюсь за помощью к Степану Леваде. А он друг настоящий: и автомат мой почистит, и постель мою заправит, и пол в казарме вымоет, если моя очередь это делать. Словом, дает мне возможность писать письма Марусе. Но не всегда этого времени достаточно. Тогда солдата смекалка выручает.
Например, совсем недавно случай был. На занятиях по политподготовке сел я в учебном классе рядом со Степаном Левадой и говорю ему:
– Толково записывай, Степан, чтоб разборчиво.
– Сверить конспекты хочешь? – удивляется Степан.
– Угу, – неопределенно отвечаю.
Начались занятия. Лейтенант Фомин, наш командир взвода, ведет рассказ. Хороший он лейтенант. Командует громко, нарядами не разбрасывается, а если попросишь увольнительную в город – редко когда откажет. И собой симпатичный: худощавый, стройный, брови хотя и не черные, но заметные, лицо загорелое, вот только кожа на носу все время лупится. А физкультурник какой! В цирке б ему работать, а не взводом командовать. Начнет «солнце» крутить на турнике, так даже у меня в животе ноет от страха. Вдруг сорвется!
Словом, уселся я поудобнее, приготовил свою самопишущую ручку, раскрыл тетрадь, внимательно посмотрел на облупившийся нос лейтенанта Фомина и начал писать.
А лейтенант рассказывает:
– Честность и правдивость – важнейшие черты морального облика советского воина…
– Морального? – переспрашиваю я.
– Морального, – подтверждает лейтенант и продолжает дальше: – Быть честным и правдивым – значит не за страх, а за совесть выполнять служебный долг, безоговорочно выполнять все требования уставов.
Перо мое еле успевает за лейтенантом. А из-под него текут ровные, четкие строчки:
«…Неужели ты не понимаешь, Марусенька, – пишу я, – что даже у солдата сердце не камень?» – и поднимаю глаза на лейтенанта, который в это время говорит:
– Ни в чем и никогда не обманывать командира и товарищей по службе, быть самокритичным…
– Са-мо-кри-тич-ным, – повторяю я протяжно и продолжаю писать:
«…Все наши солдаты получают письма от девчат, даже Ежикову – есть у нас один такой языкастый хлопец – пишет какая-то дура…»
Последнее слово мне что-то не понравилось, и я, глянув на командира взвода, перечеркнул его и исправил на «дивчина».
«Имей же сознательность, Маруся! – пишу дальше. – Думаешь, легко мне служить, если сердце мое, как скаженное, болит по тебе?..»
И пишу, и пишу. Вдруг слышу, лейтенант Фомин объявляет:
– Занятия закончены! Ежиков, Таскиров, Петров… Перепелица – сдать тетради.
Точно ошалел я, услышав это. Быстро промокаю написанное, закрываю тетрадь и к Степану:
– Спасай, Степан! Дай твой конспект!
– Ты же сегодня сам хорошо записывал, – недоумевает Степан.
– Да то я письмо Марусе конспектировал. Давай скорее!
– Нет, – отвечает Степан. – На обман я не пойду.
Уставился я на друга своего и глаз оторвать не могу: он ли это? А тем временем сидящий впереди Ежиков подхватил мою тетрадь и вместе с другими сунул в руки лейтенанту Фомину.
– Чего хватаешь! – зашипел я на Ежикова. Но уже поздно.
Ох, и не нравится мне этот Ежиков! Слова при нем сказать нельзя – все на смех поднимает.
Но сейчас не до Ежикова. Бегу вслед за лейтенантом Фоминым. Догоняю его у дверей канцелярии роты и прошу вернуть тетрадь.
– Зачем? – удивляется Фомин.
– Да, понимаете, я конспект не докончил…
– Ничего. Посмотрю, потом закончите, – и хлопнул дверью.
А в казарме гремит команда:
– Приготовиться к построению на занятия по тактике! Я вроде не слышу команды. В щелочку двери подсматриваю, куда Фомин тетрадь положит. Вижу – на стол. Теперь надо найти момент, чтоб забрать свою и хоть вырвать из нее страницы с письмом Марусе. Но момент не подвертывается. Командир отделения торопит в строй. И через несколько минут мы уже входим в парк боевых машин, готовимся к посадке в бронетранспортеры.
Появляется одетый в шинель лейтенант и дает команду: «По машинам!» А я не трогаюсь с места, держусь за живот и морщу лицо.
– В чем дело, рядовой Перепелица? – спрашивает лейтенант.
– Ой, в животе режет… – отвечаю. – Света белого не вижу.
– Сейчас же в санчасть! – приказывает он.
…Взвод уехал на тактические занятия, а я без рубахи сижу в кабинете врача – молодого майора медицинской службы. Правда, погонов его из-под белого халата не видно. Но черные усики кажутся даже синими на фоне халата и белой шапочки.
– Сильно болит? – спрашивает у меня этот медицинский майор
Я внимательно смотрю ему в глаза и стону.
– Даже круги зеленые перед очами, – отвечаю.
Тут, вижу, медицинская сестра заходит – молодая такая, голубоглазая дивчина с подведенными бровями и что-то в инструментах на столике начинает копаться. Это мне не очень понравилось: не люблю при девчатах больным быть. Но ничего не сделаешь.
– Ложитесь на кушетку, – приказывает врач.
Ложусь, хоть и страшно испачкать сапогами белую клеенку Начинает майор щупать мой живот.
– Ой, больно! – ору.
– А здесь? – врач изучает где-то под ребрами.
– Еще больнее!
– И в коленку отдает? – почему-то улыбается врач.
– Кругом отдает, – отвечаю и кошусь на медсестру. Чего ей здесь надо?
Врач вздыхает, качает головой:
– Странная болезнь. Рота, наверное, в караул собирается?.. А ночи сейчас темные, прохладные…
– Нет, – говорю, – не собирается.
– Нет? – удивляется врач. – Тогда дело сложное. Таблетками не обойдешься, – и обращается к медсестре: – Готовьте наркоз, инструменты. Будем срочно оперировать.
– Резать! – сорвался я с кушетки и, вспомнив, что у меня сильные боли в животе, опять лег. – Не надо резать, – прошу врача. – Уже вроде отпустило трохи.
Но вижу, что моя просьба никого не трогает. Медсестра с улыбочкой готовит здоровенный шприц, каким, я видел, лошадям уколы делают, ножичками на столе побрякивает. Ну, беда! Сейчас располосуют живот, отрежут что-нибудь, и пропал Максим Перепелица.
– Не дам я резать, – серьезно заявляю врачу.
– Резать обязательно, – спокойно отвечает врач. – Нельзя запускать такую болезнь.
– Да какая это болезнь? Уже, кажется, совсем перестало, – и с облегчением вздыхаю.
– Это ничего не значит, – замечает врач и снова мнет мой живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54